Неточные совпадения
В маленьком городишке все пало ниц перед ее величием, тем более
что генеральша оказалась в обращении очень горда, и хотя познакомилась со всеми городскими чиновниками, но ни с
кем почти не сошлась и открыто говорила,
что она только и отдыхает душой, когда видится с князем Иваном и его милым семейством (князь Иван был подгородный богатый помещик и дальний ее родственник).
Но в этот вечер Медиокритский, видя,
что Годнева все сидит и ни с
кем не танцует, вообразил,
что это именно ему приличная дама, и, вознамерившись с нею протанцевать, подошел к Настеньке, расшаркался и пригласил ее на кадриль.
«Это звери, а не люди!» — проговорил он, садясь на дрожки, и решился было не знакомиться ни с
кем более из чиновников; но, рассудив,
что для парадного визита к генеральше было еще довольно рано, и увидев на ближайшем доме почтовую вывеску, велел подвезти себя к выходившему на улицу крылечку.
Полина совсем почти прищурила глаза и начала рисовать. Калинович догадался,
что объявлением своей службы он уронил себя в мнении своих новых знакомых, и, поняв, с
кем имеет дело, решился поправить это.
—
Кто ж нынче не говорит по-французски? По этому нельзя судить,
кто он и
что он за человек. Он бы должен был попросить кого-нибудь представить себя; по крайней мере я знала бы,
кто его рекомендует. А все наши люди!.. Когда я их приучу к порядку! — проговорила генеральша и дернула за сонетку.
—
Что ж?.. Действительно хорошенькая! — подхватил Петр Михайлыч. — У
кого же еще изволили быть? — прибавил он, обращаясь к Калиновичу.
—
Что ж история его с сыном?..
Кто может отца с детьми судить? Никто, кроме бога! — произнес Петр Михайлыч, и лицо его приняло несколько строгое и недовольное выражение.
Кроме того, по всему этому склону росли в наклоненном положении огромные кедры, в тени которых стояла не то часовня, не то хижина, где, по словам старожилов, спасался будто бы некогда какой-то старец, но другие объясняли проще, говоря,
что прежний владелец — большой между прочим шутник и забавник — нарочно старался придать этой хижине дикий вид и посадил деревянную куклу, изображающую пустынножителя, которая, когда
кто входил в хижину, имела свойство вставать и кланяться,
чем пугала некоторых дам до обморока, доставляя тем хозяину неимоверное удовольствие.
Те сглупа подходят, думая сначала,
что им корму дадут, а вместо того там ладят кого-нибудь из них за хвост поймать; но они вспархивают и улетают, и вслед за ними ударяется бежать бог знает откуда появившийся щенок, доставляя тем бесконечное удовольствие всем,
кто только видит эту сцену.
Они наполняют у него все рубрики журнала, производя каждого из среды себя, посредством взаимного курения, в гении; из этого ты можешь понять,
что пускать им новых людей не для
чего;
кто бы ни был, посылая свою статью, смело может быть уверен,
что ее не прочтут, и она проваляется с старым хламом, как случилось и с твоим романом».
—
Кто вы такие?
Что вы здесь делаете? — спросил он.
В какие-нибудь четверть часа он так ее разговорил, успокоил,
что она захотела перебраться из спальни в гостиную, а князь между тем отправился повидаться кой с
кем из своих знакомых.
К объяснению всего этого ходило, конечно, по губернии несколько темных и неопределенных слухов, вроде того, например, как чересчур уж хозяйственные в свою пользу распоряжения по одному огромному имению, находившемуся у князя под опекой; участие в постройке дома на дворянские суммы, который потом развалился; участие будто бы в Петербурге в одной торговой компании, в которой князь был распорядителем и в которой потом все участники потеряли безвозвратно свои капиталы; отношения князя к одному очень важному и значительному лицу, его прежнему благодетелю, который любил его, как родного сына, а потом вдруг удалил от себя и даже запретил называть при себе его имя, и, наконец, очень тесная дружба с домом генеральши, и ту как-то различно понимали:
кто обращал особенное внимание на то,
что для самой старухи каждое слово князя было законом, и
что она, дрожавшая над каждой копейкой, ничего для него не жалела и, как известно по маклерским книгам, лет пять назад дала ему под вексель двадцать тысяч серебром, а другие говорили,
что m-lle Полина дружнее с князем,
чем мать, и
что, когда он приезжал, они, отправив старуху спать, по нескольку часов сидят вдвоем, затворившись в кабинете — и так далее…
Всему этому, конечно, большая часть знакомых князя не верила; а если
кто отчасти и верил или даже сам доподлинно знал, так не считал себя вправе разглашать, потому
что каждый почти был если не обязан, то по крайней мере обласкан им.
Кто посолидней и получше, не хотят жениться, а остальная молодежь такая,
что не только выйти замуж за кого-нибудь из них, и в дом принять неловко.
Когда все расселись по мягким низеньким креслам, князь опять навел разговор на литературу, в котором, между прочим, высказал свое удивление,
что, бывая в последние годы в Петербурге, он никого не встречал из нынешних лучших литераторов в порядочном обществе; где они живут? С
кем знакомы? — бог знает, тогда как это сближение писателей с большим светом, по его мнению, было бы необходимо.
Из рекомендации князя Калинович узнал,
что господин был m-r ле Гран, гувернер маленького князька, а дама — бывшая воспитательница княжны, мистрисс Нетльбет, оставшаяся жить у князя навсегда —
кто понимал, по дружбе, а другие толковали,
что князь взял небольшой ее капиталец себе за проценты и тем привязал ее к своему дому.
Что делал Лукин на корабле в Англии — все слушатели очень хорошо знали, но поручик не стеснялся этим и продолжал: — Выискался там один господин, тоже силач, и делает такое объявление: «Сяду-де я, милостивые государи, на железное кресло и пускай,
кто хочет, бьет меня по щеке.
Но капитан не пришел. Остаток вечера прошел в том,
что жених и невеста были невеселы; но зато Петр Михайлыч плавал в блаженстве: оставив молодых людей вдвоем, он с важностью начал расхаживать по зале и сначала как будто бы что-то рассчитывал, потом вдруг проговорил известный риторический пример: «Се тот,
кто как и он, ввысь быстро, как птиц царь, порх вверх на Геликон!» Эка чепуха, заключил он.
Видимо,
что его принимают, не помня хорошенько,
кто он такой.
— Ты и не говори, я тебе все расскажу, — подхватил с участием Калинович и начал: — Когда мы кончили курс — ты помнишь, — я имел урок, ну, и решился выжидать. Тут стали открываться места учителей в Москве и, наконец, кафедры в Демидовском. Я ожидал,
что должны же меня вспомнить, и ни к
кому, конечно, не шел и не просил…
— Я, конечно, не знал,
что ты тут участник и распорядитель, — начал он с принужденною улыбкою, — и, разумеется, ни к
кому бы не отнесся, кроме тебя; теперь вот тоже привез одну вещь и буду тебя просить прочесть ее, посоветовать там, где
что нужным найдешь переменить, а потом и напечатать.
Силу его душевной горечи понять может только тот,
кто знает,
что такое авторское самолюбие и, как бы камень с неба, упавшее на вас разочарование: шесть лет питаемой надежды, единственно путеводной звезды для устройства карьеры как не бывало!
Посредине улицы проезжали, завернувшись в рогожи, ломовые ребята, ни на
кого и ни на
что не обращая внимания.
—
Кого же он балует, помилуйте! Город без свежего глотка воздуха, без религии, без истории и без народности! — произнес Белавин, вздохнув. — Ну
что вы, однако, скажете мне, — продолжал он, — вы тогда говорили,
что хотите побывать у одного господина… Как вы его нашли?
— Вы говорите: «Завлекали»!
Кто же в наше время решится быть Ловеласом;
что ли? — возразил Калинович. — Но хоть бы теперь, я сам был тоже увлечен и не скрывал этого, но потом уяснил самому себе степень собственного чувства и вижу,
что нет…
Если б тогда
кто посмотрел на нас — ужас
что такое!
Однако вдруг приходит ко мне и своим, знаешь, запинающимся языком говорит,
что вот я еду, отец почти при смерти, и на
кого я его оставлю…
— Тысяча пари,
что не угадаете,
кого я к вам привез! — говорил князь, входя.
—
Что моему бедному сердцу сказать? — начала она, закрыв глаза рукой. — Ты очень хорошо знаешь,
что я любила одного только в мире человека — это тебя! И за
кого бы я, конечно, ни вышла, я только посмеюсь над браком.
— Знаю,
что нет, — произнесла она тем же грустным тоном и продолжала: — Тогда в этой ужасной жизни, при матери, когда была связана по рукам и по ногам, я, конечно, готова была броситься за
кого бы то ни было, но теперь… не знаю… Страшно надевать новые оковы, и для
чего?
Баронесса, конечно, сейчас же вызвала разговор о модах и по случаю предстоявшей свадьбы вошла в мельчайшие подробности: она предназначила, как и у
кого делать приданое,
кто должен драпировать, меблировать спальню и прочие комнаты, обнаружа при этом столько вкуса и практического знания,
что князь только удивлялся, восхищался и поддакивал ей. Калинович тоже делал вид, как будто бы все это занимает его, хоть на сердце были невыносимые тоска и мука.
Мы, приближенная прислуга, не знаем,
кому и как служить; и я, бывало, по глупому своему характеру, еще при жизни покойной генеральши этим разбойникам, княжеским лакеям, смело говаривал: «
Что это, говорю, разбойники, вы у нас наделали!
Кто не согласится,
что под внешней обстановкой большей части свадеб прячется так много нечистого и грязного,
что уж, конечно, всякое тайное свидание какого-нибудь молоденького мальчика с молоденькой девочкой гораздо выше в нравственном отношении,
чем все эти полуторговые сделки, а между тем все вообще «молодые» имеют какую-то праздничную и внушительную наружность, как будто они в самом деле совершили какой-нибудь великий, а для кого-то очень полезный подвиг.
Вторые — дипломаты, которые в душе вообще не любят начальников, но хвалят потому,
что все-таки лучше: неизвестно,
кого еще приблизит к себе, может быть, и меня — так чтоб после не пришлось менять шкуры.
Конечно,
кто из всех нас, православных христиан, не понимает,
что все эти секты — язва нашего общества, и
кто из подданных русского царя, в моем, например, ранге, не желает искоренения этого зла?
Кто испытывал приятное ощущение входить начальническим образом на лестницы присутственных мест, тот поймет, конечно,
что решительно надобно быть человеком с самыми тупыми нервами, чтоб не испытать в эта минуты какого-то гордого сознания собственного достоинства; но герой мой, кажется, не ощущал этого — так, видно, было много на душе его тяжелых и мрачных мыслей. Он шел, потупя голову и стараясь только не отстать от своего начальника.
Узнав,
кто именно назначен вице-губернатором, Медиокритский обмер в душе, но никому не открылся и только, рассчитывая показаться кем-нибудь другим, отрастил в последнее время огромнейшие бакенбарды, так
что вице-губернатор действительно как будто бы не узнал его.
Кто знает служебные отношения, тот поймет, конечно,
что сделать подобное представление, не предварив даже начальника губернии, была дерзость и явное желание нанести неприятность правителю канцелярии, который был, как все знали, правая рука и вторая душа губернатора в управлении.
Кому не известно,
что в настоящее время обыкновенные исправничьи места выеденного яйца не стоют: каких-нибудь триста или четыреста рублей с откупщика, плата за лошадей, да разве кое-что придется сорвать на следствиях; а из этого между тем надо еще дать правителю канцелярии, подмазать в губернском правлении, чтоб не очень придирались.
Место это приобрела и упрочила за мужем именно сама мадам исправница своими исключительно личными исканиями и ходатайствами; а потому можете судить о чувствах этой дамы, когда она узнала,
что новым вице-губернатором назначен — и
кто же? — душка Калинович!
— Понимаете ли вы,
что и пред
кем вы говорите? — вмешался опять Прохоров, показывая на губернатора.
Для выражения своих благородных чувств и мыслей он имел какой-то отрицательный прием, состоявший в том,
что душой и телом стремился выбить зубы каждому,
кого только считал подлецом.
— Нет, уж это, дяденька, шалишь! — возразил подрядчик, выворотив глаза. — Ему тоже откровенно дело сказать, так, пожалуй, туда попадешь, куда черт и костей не занашивал, — вот как я понимаю его ехидность. А мы тоже маленько бережем себя; знаем, с
кем и
что говорить надо. Клещами ему из меня слова не вытащить: пускай делает, как знает.
«По почерку вы узнаете,
кто это пишет. Через несколько дней вы можете увидеть меня на вашей сцене — и, бога ради, не обнаружьте ни словом, ни взглядом,
что вы меня знаете; иначе я не выдержу себя; но если хотите меня видеть, то приезжайте послезавтра в какой-то ваш глухой переулок, где я остановлюсь в доме Коркина. О, как я хочу сказать вам многое, многое!.. Ваша…»
В другой раз, видючи, как их молодость втуне пропадает, жалко даже становится, ну, и тоже, по нашему смелому, театральному обращению, прямо говоришь: «
Что это, Настасья Петровна, ни с
кем вы себе удовольствия не хотите сделать, хоть бы насчет этой любви или самых амуров себя развлекли».
Я, конечно, очень хорошо знала,
что этим не кончится; и действительно, —
кто бы после того к нам ни приехал, сколько бы человек ни сидело в гостиной, он непременно начнет развивать и доказывать, «как пошло и ничтожно наше барство и
что превосходный представитель, как он выражается, этого гнилого сословия, это ты — извини меня — гадкий, мерзкий, скверный человек, который так развращен,
что не только сам мошенничает, но чувствует какое-то дьявольское наслаждение совращать других».
«Ты говоришь,
что в барской усадьбе меня видел:
кто же меня еще из других людей видел?
Нового они теперь поэтому составить не могут, а если б и составили, так не будет его скрепы, как человека мертвого; прямо на это обстоятельство и упереть можно будет, и накидать таких тут петель,
что сам черт их не разберет,
кто кого дерет…
Коли
кто из публики пришел, сейчас пожалуй в присутствие; туда для него дело вынесут и все,
что надо, прочтут и объяснят.