Неточные совпадения
— Не
знаю, видел какую-то девицу или
даму кривобокую или кривошейку — не разберешь.
— Это, сударыня, авторская тайна, — заметил Петр Михайлыч, — которую мы не смеем вскрывать, покуда не захочет того сам сочинитель; а бог
даст, может быть, настанет и та пора, когда Яков Васильич придет и сам прочтет нам: тогда мы
узнаем, потолкуем и посудим… Однако, — продолжал он, позевнув и обращаясь к брату, — как вы, капитан, думаете: отправиться на свои зимние квартиры или нет?
Те сглупа подходят, думая сначала, что им корму
дадут, а вместо того там ладят кого-нибудь из них за хвост поймать; но они вспархивают и улетают, и вслед за ними ударяется бежать бог
знает откуда появившийся щенок, доставляя тем бесконечное удовольствие всем, кто только видит эту сцену.
Я его встречал, кроме Петербурга, в Молдавии и в Одессе, наконец,
знал эту
даму, в которую он был влюблен, — и это была прелестнейшая женщина, каких когда-либо создавал божий мир; ну, тогда, может быть, он желал казаться повесой, как было это тогда в моде между всеми нами, молодежью… ну, а потом, когда пошла эта всеобщая слава, наконец, внимание государя императора, звание камер-юнкера — все это заставило его высоко ценить свое дарование.
Из рекомендации князя Калинович
узнал, что господин был m-r ле Гран, гувернер маленького князька, а
дама — бывшая воспитательница княжны, мистрисс Нетльбет, оставшаяся жить у князя навсегда — кто понимал, по дружбе, а другие толковали, что князь взял небольшой ее капиталец себе за проценты и тем привязал ее к своему дому.
— Не
знаем. Стращает давно, а нет еще… Что-то бог
даст! Строгий, говорят, человек, — отвечал судья, гладя рукой шляпу.
После нее стали подходить только к пиву, которому зато и
давали себя
знать: иная баба была и росту не более двух аршин, а выпивала почти осьмушку ведра.
— Пушкин был человек с состоянием, получал по червонцу за стих, да и тот постоянно и беспрерывно нуждался; а Полевой, так уж я лично это
знаю, когда
дал ему пятьсот рублей взаймы, так он со слезами благодарил меня, потому что у него полтинника в это время не было в кармане.
— А! Вот вы что думаете! Нет, это мой брат, — отвечала
дама и лукаво засмеялась. — Князя Хилова вы
знаете Петербурге? — прибавила она.
Несмотря на твердое намерение начать службу, Калинович, однако, около недели медлил идти представиться директору. Петербург уж начинал ему
давать себя окончательно чувствовать, и хоть он не
знал его еще с бюрократической стороны, но уж заранее предчувствовал недоброе. Робко и нерешительно пошел он, наконец, одним утром и далеко не той смелою рукою, как у редактора, дернул за звонок перед директорской квартирой. Дверь ему отворил курьер.
Как приехал в губернию, не оглядясь, не осмотрясь, бац в Петербург донесение, что все скверно и мерзко нашел; выслужиться,
знаете, хотелось поскорей: «Вот-де я какой молодец;
давай мне за это чинов и крестов!..» Однако ж там фактов потребовали.
Самые искренние его приятели в отношении собственного его сердца
знали только то, что когда-то он был влюблен в девушку, которой за него не выдали, потом был в самых интимных отношениях с очень милой и умной
дамой, которая умерла; на все это, однако, для самого Белавина прошло, по-видимому, легко; как будто ни одного дня в жизни его не существовало, когда бы он был грустен, да и повода как будто к тому не было, — тогда как героя моего, при всех свойственных ему практических стремлениях, мы уже около трех лет находим в истинно романтическом положении.
— Он вот очень хорошо
знает, — продолжала она, указав на Калиновича и обращаясь более к Белавину, —
знает, какой у меня ужасный отрицательный взгляд был на божий мир; но когда именно пришло для меня время такого несчастия, такого падения в общественном мнении, что каждый, кажется, мог бросить в меня безнаказанно камень, однако никто, даже из людей, которых я, может быть, сама оскорбляла, — никто не
дал мне даже почувствовать этого каким-нибудь двусмысленным взглядом, — тогда я поняла, что в каждом человеке есть искра божья, искра любви, и перестала не любить и презирать людей.
— Здесь то же, как и в провинции: там, я
знаю, в одном доме хотели играть «Горе от ума» и ни одна
дама не согласилась взять роль Софьи, потому что она находится в таких отношениях с Молчалиным, — отнеслась она к Белавину.
Вы, юноши и неюноши, ищущие в Петербурге мест, занятий, хлеба, вы поймете положение моего героя,
зная, может быть, по опыту, что значит в этом случае потерять последнюю опору, между тем как раздражающего свойства мысль не перестает вас преследовать, что вот тут же, в этом Петербурге, сотни деятельностей, тысячи служб с прекрасным жалованьем, с баснословными квартирами, с любовью начальников, могущих для вас сделать вся и все — и только вам ничего не
дают и вас никуда не пускают!
Кто не
знает, с какой силой влюбляются пожилые, некрасивые и по преимуществу умные девушки в избранный предмет своей страсти, который
дает им на то какой бы ни было повод или право?
Надобно решительно иметь детское простодушие одного моего знакомого прапорщика, который даже в пище вкусу не
знает; надобно именно владеть его головой, чтоб поверить баронессе, когда она мило уверяет вас, что
дает этот бал для удовольствия общества, а не для того, чтоб позатянуть поступившее на нее маленькое взыскание, тысяч в тридцать серебром, о чем она и будет тут же, под волшебные звуки оркестра Лядова, говорить с особами, от которых зависит дело.
— Как не быть довольну, помилуйте! — подхватил с умильною физиономией правитель. — У его превосходительства теперь по одной канцелярии тысячи бумаг, а теперь они по крайней мере по губернскому правлению будут покойны,
зная, какой там человек сидит — помилуйте! А хоть бы и то: значит, уважаются представления — какого сами выбрали себе человека, такого и
дали. Это очень важно-с.
Место это приобрела и упрочила за мужем именно сама мадам исправница своими исключительно личными исканиями и ходатайствами; а потому можете судить о чувствах этой
дамы, когда она
узнала, что новым вице-губернатором назначен — и кто же? — душка Калинович!
— Я, ваше превосходительство, уж пьян; извини! — забормотал он. — Когда тебя министр спрашивал, какой такой у тебя контролер, ты что написал? Я
знаю, что написал, и выходит: ты жив — и я жив, ты умер — я умер! Ну и я пьян, извини меня, а ручку
дай поцеловать, виноват!
Вице-губернатор всех их вызвал к себе и объявил, что если они не станут заниматься думскими делами и не увеличат городских доходов, то выговоров он не будет делать, а перепечатает их лавки, фабрики, заводы и целый год не
даст им ни продать, ни купить на грош, и что простотой и незнанием они не смели бы отговариваться, потому что каждый из них такой умный плут, что все
знает.
— Сломить меня не думайте, как сделали это с прежним вице-губернатором! — продолжал Калинович, колотя пальцем по столу. — Меня там
знают и вам не выдадут; а я, с своей стороны, нарочно останусь здесь, чтоб не
дать вам пикнуть, дохнуть… Понимаете ли вы теперь всю мою нравственную ненависть к вашим проделкам? — заключил он, колотя себя в грудь.
Председательша уголовной палаты поступила совершенно иначе. Кто
знает дело, тот поймет, конечно, что
даму эту, по независимости положения ее мужа, менее, чем кого-либо, должно было беспокоить, кто бы ни был губернатор; но, быв от природы женщиной нервной, она вообще тревожилась и волновалась при каждой перемене сильных лиц, и потому это известие приняла как-то уж очень близко к сердцу.
— Слава богу, хорошо теперь стало, — отвечал содержатель, потирая руки, — одних декораций, ваше превосходительство, сделано мною пять новых; стены тоже побелил, механику наверху поправил; а то было, того и гляди что убьет кого-нибудь из артистов. Не могу, как другие антрепренеры, кое-как заниматься театром. Приехал сюда — так не то что на сцене, в зале было хуже, чем в мусорной яме. В одну неделю просадил тысячи две серебром. Не
знаю, поддержит ли публика, а теперь тяжело:
дай бог концы с концами свести.
— Принимать к сердцу! — повторил с усмешкой Калинович. — Поневоле примешь, когда
знаешь, что все тут твои враги, и ты один стоишь против всех. Как хочешь, сколько ни
дай человеку силы, поневоле он ослабеет и будет разбит.
Смело уверяя читателя в достоверности этого факта, я в то же время никогда не позволю себе назвать имена совершивших его, потому что, кто
знает строгость и щепетильность губернских понятий насчет нравственности, тот поймет всю громадность уступки, которую сделали в этом случае обе
дамы и которая, между прочим, может показать, на какую жертву после того не решатся женщины нашего времени для служебной пользы мужей.