Неточные совпадения
«
Генерал, говорит, прислал сейчас найденный через полицию шубный рукав
и приказал мне посмотреть, от той ли ихней самой шубы, али от другой…» Камердинер слышит приказание господское — ослушаться, значит, не смел: подал
и преспокойным манером отправился стулья там, что ли, передвигать али тарелки перетирать; только глядь: ни квартального, ни шубы нет.
Нет в них этого, потому что они неспособны на то ни по уму, ни по развитию, ни по натуришке, которая давно выродилась; а страдают, может быть, от дурного пищеварения или оттого, что нельзя ли где захватить
и цапнуть денег, или перепихнуть каким бы то ни было путем мужа в
генералы, а вы им навязываете тонкие страдания!
Тот молча последовал за ним. Они вошли в фойе, куда, как известно, собирается по большей части публика бельэтажа
и первых рядов кресел. Здесь одно обстоятельство еще более подняло в глазах Калиновича его нового знакомого. На первых же шагах им встретился
генерал.
— Да, к
генералу, — отвечал не вдруг Калинович, еще не знавший, что в Петербурге
и статских особ четвертого класса зовут
генералами.
— Потому, — начал он насмешливым тоном, — что я имел несчастие родиться на свет сыном очень богатого человека
и к тому еще генерал-лейтенанта, который говорит, что быть актером позорно для русского дворянина.
«Есть же на свете такие дураки, которые страдают от того, что богаты
и дети
генералов», — подумал про себя Калинович.
— Много, конечно, не нужно. Достаточно выбрать лучшие экземпляры. Где же все! — отвечал князь. — Покойник
генерал, — продолжал он почти на ухо Калиновичу
и заслоняясь рукой, — управлял после польской кампании конфискованными имениями,
и потому можете судить, какой источник
и что можно было зачерпнуть.
— Непременно служить! — подхватил князь. —
И потом он литератор, а подобные господа в черном теле очень ничтожны; но если их обставить состоянием, так в наш образованный век, ей-богу, так же почтенно быть женой писателя, как
и генерала какого-нибудь.
— Собственно, как старому
генералу, за которого теперь все наши помыслы
и сердец наших излияния перед престолом всевышнего изливаться должны за успокоение их высокочувствительной души,
и больше ничего… так я
и понимаю!..
— Коли приказанье будет, я доклад смелый могу держать, — отвечал старик с какой-то гордостью. — Григорий Васильев не такой человек, чтоб его можно было залакомить или закупить, что коли по головке погладить, так он
и лапки распустит: никогда этого быть не может. У Григорья Васильева, — продолжал он умиленным тоном
и указывая на потолок, — был один господин —
генерал… он теперь на небе, а вы, выходит, преемник его; так я
и понимаю!
— Слава богу, после
генерала осталось добра много: достало бы на лапти не одному этакому беспардонному князю, а
и десятку таких; конечно, что удивлялись, зная, сколь госпожа наша на деньгу женщина крепкая, твердая, а для него ничего не жалела.
Портреты
генерала, чтоб не терзали они очей ее, словно дрова, велел в печке пережечь
и, как змей-искуситель, с тех же пор залег им в сердце
и до конца их жизни там жил
и командовал.
— Горничные девицы, коли не врут, балтывали… — проговорил он, горько усмехнувшись. —
И все бы это, сударь, мы ему простили, по пословице: «Вдова — мирской человек»; но, батюшка, Яков Васильич!.. Нам барышни нашей тут жалко!.. — воскликнул он, прижимая руку к сердцу. — Как бы теперь старый
генерал наш знал да ведал, что они тут дочери его единородной не поберегли
и не полелеяли ее молодости
и цветучести… Батюшка!
Генерал спросит у них ответа на страшном суде,
и больше того ничего не могу говорить!
— Говорить! — повторил старик с горькою усмешкою. — Как нам говорить, когда руки наши связаны, ноги спутаны, язык подрезан? А что коли собственно, как вы теперь заместо старого нашего
генерала званье получаете,
и ежели теперь от вас слово будет: «Гришка! Открой мне свою душу!» —
и Гришка откроет. «Гришка! Не покрывай ни моей жены, ни дочери!» —
и Гришка не покроет! Одно слово, больше не надо.
Вам хотелось бы разорвать на части
и растоптать, как гадину, этого блестящего
генерала, небрежно сидящего в кресле
и закинувшего на задок свою курчавую голову.
Будь хоть зверь, да один, по крайней мере можно, бывает, лад вызнать;
и я с удовольствием могу сказать, что избранная нами губерния в этом случае благоденствовала: пятнадцать уже лет управлял ею генерал-лейтенант Базарьев.
Губернии было хорошо,
и ему было хорошо, хотя, конечно, нет в жизни пути, а тем более пути губернаторского, без терния; а потому
и на долю генерал-лейтенанта тоже выпало несколько шипов.
Генерал сказал ему по-французски, чтоб он распорядился об экипаже,
и предложил вице-губернатору, если угодно ему, отправиться вместе в губернское правление.
Видимо, желая показать новому помощнику свою внимательность в делах службы,
генерал довольно подробно расспросил обоих
и передал адъютанту письменные их просьбы.
При первом свидании было несколько странно видеть этих двух старых товарищей: один был только что не
генерал, сидел в великолепном кабинете, на сафьяне
и коврах, в бархатном халате; другой почтительно стоял перед ним в потертом вицмундире, в уродливых выростковых сапогах
и с своим обычно печальным лицом, в тонких чертах которого все еще виднелось присутствие доброй
и серьезной мысли.
Прежде всего, впрочем, должно объяснить, что рядом с губернатором по правую руку сидел один старикашка,
генерал фон Вейден, ничтожное, мизерное существо: он обыкновенно стращал уездных чиновников своей дружбой с губернатором, перед которым, в свою очередь, унижался до подлости,
и теперь с сокрушенным сердцем приехал проводить своего друга
и благодетеля.
По левую сторону помешался некто Каламский, предводитель дворянства, служивший в военной службе только до подпоручика
и потому никогда не воображавший, чтоб какой-нибудь
генерал обратил на него человеческое внимание, но с поступлением в предводители, обласканный губернатором, почувствовал к нему какую-то фанатическую любовь.
— Ни лета одного, — начал он, указывая на старика-генерала, — ни расстояния для другого, — продолжал, указав на предводителя, — ничто не помешало им выразить те чувства, которые питаем все мы. Радуемся этой минуте, что ты с нами,
и сожалеем, что эта минута не может продолжиться всю жизнь,
и завидуем счастливцу Петербургу, который примет тебя в лоно свое.
Первый изменил мнение в его пользу председатель казенной палаты, некогда военный
генерал, только два года назад снявший эполеты
и до сих пор еще сохранивший чрезвычайно благородную наружность; но, несмотря на все это, он до того унизился, что приехал к статскому советнику
и стал просить у него извинения за участие в обеде губернатору, ссылаясь на дворянство, которое будто бы принудило ею к тому как старшину-хозяина.
— Я, ваше превосходительство, — говорил он губернскому предводителю, заклятому врагу Калиновича по делу князя, — я старше его летами, службой, чином, наконец, потому что он пока еще вчера только испеченный действительный статский, а я генерал-майор государя моего императора,
и, как начальнику губернии, я всегда
и везде уступлю ему первое место; но если он, во всеуслышание, при общем собрании, говорит, что все мы взяточники, я не могу этого перенесть!