Неточные совпадения
— Ну, уж не сердчай, давай прядочку, — говорил Годнев и покупал лук, который тотчас же отдавал
первому попавшемуся нищему, говоря: — На-ка лучку! Только без хлеба не
ешь: горько
будет… Поди ко мне на двор: там тебе хлеба дадут, поди!
Занявшись в смотрительской составлением отчетов и рапортов, во время перемены классов Петр Михайлыч обходил училище и начинал, как водится, с
первого класса, в котором, тоже, как водится,
была пыль столбом.
По самодовольному и спокойному выражению лица его можно
было судить, как далек он
был от мысли, что с
первого же шагу маленькая, худощавая Настенька
была совершенно уничтожена представительною наружностью старшей дочери князя Ивана, девушки лет восьмнадцати и обаятельной красоты, и что, наконец, тут же сидевшая в зале ядовитая исправница сказала своему смиренному супругу, грустно помещавшемуся около нее...
С
первого же шагу оказалось, что Медиокритский и не думал никого приглашать
быть своим визави; это, впрочем, сейчас заметила и поправила m-lle Полина: она сейчас же перешла и стала этим визави с своим кавалером, отпускным гусаром, сказав ему что-то вполголоса.
Он
был, конечно, в целой губернии
первый стрелок и замечательнейший охотник на медведей, которых собственными руками на своем веку уложил более тридцати штук.
Экзархатов
первый пошел, а за ним и прочие, Румянцев, впрочем, приостановился в дверях и отдал самый низкий поклон. Петр Михайлыч нахмурился: ему
было очень неприятно, что его преемник не только не обласкал, но даже не посадил учителей. Он и сам
было хотел уйти, но Калинович повторил свою просьбу садиться и сам даже пододвинул ему стул.
Милости прошу, — сказал почтмейстер и повел своего гостя через длинную и холодную залу, на стенах которой висели огромные масляной работы картины, до того тусклые и мрачные, что на
первый взгляд невозможно
было определить их содержание.
И действительно, приказничиха начала, как зайца, выслеживать постояльца своего и на
первое время
была в совершенном от него восторге.
Соскучившись развлекаться изучением города, он почти каждый день обедал у Годневых и оставался обыкновенно там до поздней ночи, как в единственном уголку, где радушно его приняли и где все-таки он видел человечески развитых людей; а может
быть, к тому стала привлекать его и другая, более существенная причина; но во всяком случае, проводя таким образом вечера, молодой человек отдал приличное внимание и службе; каждое утро он проводил в училище, где, как выражался математик Лебедев, успел уж показать когти:
первым его распоряжением
было — уволить Терку, и на место его
был нанят молодцеватый вахмистр.
Из
первого же города бедняк прислал письмо, которое все
было испещрено пятнами от слез.
Частые посещения молодого смотрителя к Годневым, конечно,
были замечены в городе и, как водится, перетолкованы.
Первая об этом пустила ноту приказничиха, которая совершенно переменила мнение о своем постояльце — и произошло это вследствие того, что она принялась
было делать к нему каждодневные набеги, с целью получить приличное угощение; но, к удивлению ее, Калинович не только не угощал ее, но даже не сажал и очень холодно спрашивал: «Что вам угодно?»
На
первой неделе у них, по заведенному порядку, начали говеть: ходили, разумеется, за каждую службу,
ели постное, и то больше сухоедением.
— Молебен! — сказал он стоявшим на клиросе монахам, и все пошли в небольшой церковный придел, где покоились мощи угодника. Началась служба. В то время как монахи, после довольно тихого пения, запели вдруг громко: «Тебе, бога, хвалим; тебе, господи, исповедуем!» — Настенька поклонилась в землю и вдруг разрыдалась почти до истерики, так что Палагея Евграфовна принуждена
была подойти и поднять ее. После молебна начали подходить к кресту и благословению настоятеля. Петр Михайлыч подошел
первый.
Надобно сказать, что Петр Михайлыч со времени получения из Петербурга радостного известия о напечатании повести Калиновича постоянно занимался распространением славы своего молодого друга, и в этом случае чувства его
были до того преисполнены, что он в
первое же воскресенье завел на эту тему речь со стариком купцом, церковным старостой, выходя с ним после заутрени из церкви.
Конечно, на
первых порах самолюбие ваше
будет несколько неприятно щекотаться, но потом вас узнают, привыкнут, полюбят…
— Нет, я не
буду петь, — произнесла, мило картавя, еще
первые при Калиновиче слова княжна, тоже вставая и выпрямляя свой стройный стан.
Князек и m-r ле Гран
были уже верхами:
первый на вороном клепере, а ле Гран на самом бойком скакуне.
— Знаю, знаю. Но вы, как я слышал, все это поправляете, — отвечал князь, хотя очень хорошо знал, что прежний становой пристав
был человек действительно пьющий, но знающий и деятельный, а новый — дрянь и дурак; однако все-таки, по своей тактике, хотел на
первый раз обласкать его, и тот, с своей стороны, очень довольный этим приветствием, заложил большой палец левой руки за последнюю застегнутую пуговицу фрака и, покачивая вправо и влево головою, начал расхаживать по зале.
Первый приехал стряпчий с женою, хорошенькою дочерью городничего, которая
была уже в счастливом положении, чего очень стыдилась, а муж, напротив, казалось, гордился этим.
Первого князь встретил с некоторым уважением, имея в суде кой-какие делишки, а двум последним сказал по несколько обязательных любезностей, и когда гости введены
были к хозяйке в гостиную, то судья остался заниматься с дамами, а инвалидный начальник и винный пристав возвратились в залу и присоединились к более приличному для них обществу священника и станового пристава.
— О боже мой! — воскликнул князь. — Это
будет моей
первой обязанностью, особенно о вашем уездном суде, который, без лести говоря, может назваться образцовым уездным судом.
— Полно-ка, полно, не
пью, скрытный человек! — проговорила густым басом высокая, с строгим выражением в лице, женщина и вышла
первая.
Выпив, она поклонилась дворецкому.
Калинович покраснел, и
первая его мысль
была: не догадался ли князь о его чувствах к княжне.
Вам
будет грех и стыдно каким-нибудь неблагоразумным браком спутать себя на
первых порах по рукам и по ногам.
— Даже безбедное существование вы вряд ли там найдете. Чтоб жить в Петербурге семейному человеку, надобно… возьмем самый минимум, меньше чего я уже вообразить не могу… надо по крайней мере две тысячи рублей серебром, и то с величайшими лишениями, отказывая себе в какой-нибудь рюмке вина за столом, не говоря уж об экипаже, о всяком развлечении; но все-таки помните — две тысячи, и
будем теперь рассчитывать уж по цифрам: сколько вы получили за ваш
первый и, надобно сказать, прекрасный роман?
Значит, из всего этого выходит, что в хозяйстве у вас, на
первых порах окажется недочет, а семья между тем, очень вероятно,
будет увеличиваться с каждым годом — и вот вам наперед ваше будущее в Петербурге: вы напишете, может
быть, еще несколько повестей и поймете, наконец, что все писать никаких человеческих сил не хватит, а деньги между тем все
будут нужней и нужней.
— В Петербург, — отвечал Калинович, и голос у него дрожал от волнения. — Я еще у князя получил письмо от редактора: предлагает постоянное сотрудничество и пишет, чтоб сам приехал войти в личные с ним сношения, — прибавил он, солгав от
первого до последнего слова. Петр Михайлыч сначала
было нахмурился, впрочем, ненадолго.
Капитан действительно замышлял не совсем для него приятное: выйдя от брата, он прошел к Лебедеву, который жил в Солдатской слободке, где никто уж из господ не жил, и происходило это, конечно, не от скупости, а вследствие одного несчастного случая, который постиг математика на самых
первых порах приезда его на службу: целомудренно воздерживаясь от всякого рода страстей, он попробовал раз у исправника поиграть в карты, выиграл немного — понравилось… и с этой минуты карты сделались для него какой-то ненасытимой страстью: он всюду начал шататься, где только затевались карточные вечеринки; схватывался с мещанами и даже с лакеями в горку — и не корысть его снедала в этом случае, но ощущения игрока
были приятны для его мужественного сердца.
В настоящем случае трудно даже сказать, какого рода ответ дал бы герой мой на вызов капитана, если бы сама судьба не помогла ему совершенно помимо его воли. Настенька, возвратившись с кладбища, провела почти насильно Калиновича в свою комнату. Он
было тотчас взял
первую попавшуюся ему на глаза книгу и начал читать ее с большим вниманием. Несколько времени продолжалось молчание.
Накануне своего отъезда Калинович совершенно переселился с своей квартиры и должен
был ночевать у Годневых. Вечером Настенька в
первый еще раз, пользуясь правом невесты, села около него и, положив ему голову на плечо, взяла его за руку. Калинович не в состоянии
был долее выдержать своей роли.
Оставшись один, он погасил
было свечку и лег, но с
первой же минуты овладело им беспокойное нетерпение: с напряженным вниманием стал он прислушиваться, что происходило в соседних комнатах.
Чисто с целью показаться в каком-нибудь обществе Калинович переоделся на скорую руку и пошел в трактир Печкина, куда он,
бывши еще студентом, иногда хаживал и знал, что там собираются актеры и некоторые литераторы, которые, может
быть, оприветствуют его, как своего нового собрата; но — увы! — он там нашел все изменившимся: другая
была мебель, другая прислуга, даже комнаты
были иначе расположены, и не только что актеров и литераторов не
было, но вообще публика отсутствовала: в
первой комнате он не нашел никого, а из другой виднелись какие-то двое мрачных господ, игравших на бильярде.
— Не думаю, чтоб много, — произнес он, —
первое что, вероятно,
будут в Москве дрова еще дороже, а в Петербурге, может
быть, ягоды дешевле.
— Господствует учение энциклопедистов… подкопаны все основания общественные, государственные, религиозные… затем кровь… безурядица. Что можно
было из этого предвидеть?.. Одно, что народ дожил до нравственного и материального разложения; значит, баста!.. Делу конец!.. Ничуть не бывало, возрождается, как феникс, и выскакивает в Наполеоне
Первом. Это черт знает что такое!
Мало того; после каждой ревизии нерадивому чиновнику делана
была благодарность, что и
было опубликовано в указах губернского правления тысяча восемьсот тридцать девятого, сорокового и сорок
первого годов, а в тысяча восемьсот сорок втором году я награжден
был по их представлению орденом св.
Старший сын мой, мальчик, не хвастаясь сказать, прекрасный, умный; кончил курс в Демидовском лицее
первым студентом, ну и поступил
было в чиновники особых поручений — шаг хороший бы, кажется, для молодого человека, как бы дело в порядке шло, а то, при его-то неопытности, в начальники попался человек заносчивый, строптивый.
Разбитая надежда на литературу и неудавшаяся попытка начать службу, — этих двух ударов, которыми оприветствовал Калиновича Петербург,
было слишком достаточно, чтобы, соединившись с климатом, свалить его с ног: он заболел нервной горячкой, и
первое время болезни, когда
был почти в беспамятстве, ему
было еще как-то легче, но с возвращением сознания душевное его состояние стало доходить по временам до пределов невыносимой тоски.
После беседы этой Калинович остался окончательно в каком-то лирическом настроении духа.
Первым его делом
было сейчас же приняться за письмо к Настеньке.
«Мой единственный и бесценный друг! (писал он)
Первое мое слово
будет: прост» меня, что так долго не уведомлял о себе; причина тому
была уважительная: я не хотел вовсе к тебе писать, потому что, уезжая, решился покинуть тебя, оставить, бросить, презреть — все, что хочешь, и в оправдание свое хочу сказать только одно: делаясь лжецом и обманщиком, я поступал в этом случае не как ветреный и пустой мальчишка, а как человек, глубоко сознающий всю черноту своего поступка, который омывал его кровавыми слезами, но поступить иначе не мог.
— Этого не смейте теперь и говорить. Теперь вы должны
быть счастливы и должны
быть таким же франтом, как я в
первый раз вас увидела — я этого требую! — возразила Настенька и, напившись чаю, опять села около Калиновича. — Ну-с, извольте мне рассказывать, как вы жили без меня в Петербурге: изменяли мне или нет?
Сам он читать не может; я написала, во-первых, под твою руку письмо, что ты все это время
был болен и потому не писал, а что теперь тебе лучше и ты вызываешь меня, чтоб жениться на мне, но сам приехать не можешь, потому что должен при журнале работать — словом, сочинила целую историю…
Во-первых, денег надо
было достать.
Настеньку
первое время беспокоила еще мысль о свадьбе, но заговорить и потребовать самой этого —
было очень щекотливо, а Калинович тоже не начинал.
Благодаря свободе столичных нравов положение их не возбуждало ни с какой стороны ни толков, ни порицаний, тем более, что жили они почти уединенно. У них только бывали Белавин и молодой студент Иволгин.
Первого пригласил сам Калинович, сказав еще наперед Настеньке: «Я тебя, друг мой, познакомлю с одним очень умным человеком, Белавиным. Сегодня зайду к нему, и он, вероятно, как-нибудь вечерком завернет к нам». Настеньке на
первый раз
было это не совсем приятно.
— Именно, — подхватила Настенька, — и в нем всегда
была эта наклонность. Форма ему иногда закрывала глаза на такое безобразие, которое должно
было с
первого же разу возмутить душу. Вспомни, например, хоть свои отношения с князем, — прибавила она Калиновичу, который очень хорошо понимал, что его начинают унижать в споре, а потому рассердился не на шутку.
— Во-первых, сделайте вы нам, если только
есть очень хорошая телятина, котлеты au naturel, и чтоб масла ни капли — боже сохрани! Потом-с, цыплята
есть, конечно?
«Этот человек три рубля серебром отдает на водку, как гривенник, а я беспокоюсь, что должен
буду заплатить взад и вперед на пароходе рубль серебром, и очень
был бы непрочь, если б он свозил меня на свой счет. О бедность! Какими ты гнусными и подлыми мыслями наполняешь сердце человека!» — думал герой мой и, чтоб не осуществилось его желание, поспешил
первый подойти к кассе и взял себе билет.
— Слишком даже, — продолжал Калинович, — тогда, при
первых свиданиях, мне совестно
было сказать, но я теперь в очень незавидных обстоятельствах.
— Девушка бесподобная — про это что говорить! Но во всяком случае, как женщина умная, самолюбивая и, может
быть, даже несколько по характеру ревнивая, она, конечно, потребует полного отречения от старой привязанности. Я считаю себя обязанным поставить вам это
первым условием: счастие Полины так же для меня близко и дорого, как бы счастие моей собственной дочери.
— Хорошо, смотрите — я вам верю, — начал он, — и
первое мое слово
будет: я купец, то
есть человек, который ни за какое дело не возьмется без явных барышей; кроме того, отнимать у меня время, употребляя меня на что бы то ни
было, все равно, что брать у меня чистые деньги…