Неточные совпадения
— О, конечно, — проговорила Домна Осиповна и, проворно встав, вышла в соседнюю комнату. Там она торопливым голосом сказала своей горничной: — Чаю, Маша, сделай, и не из
того ящика, из которого я пью, а который получше,
знаешь?
— Да, я даже
знаю очень много примеров
тому; моего мужа взять, — он очень любит и понимает все искусства…
— На этих улицах Москвы когда-то селилась преимущественно дворянская
знать.], о
том только и мечтают, к
тому только и стремятся, чтобы как-нибудь уподобиться и сравниться с Таганкой и Якиманкой.
Бегушев, как мы
знаем, имел свой дом, который в целом околотке оставался единственный в
том виде, каким был лет двадцать назад. Он был деревянный, с мезонином; выкрашен был серою краскою и отличался только необыкновенною соразмерностью всех частей своих. Сзади дома были службы и огромный сад.
— Нет
того,
знаешь, — продолжал Тюменев несколько сладким голосом, — нет этого доброго, кроткого и почти ангельского выражения, которого, например, так много было у твоей покойной Наталии Сергеевны.
—
То есть как где же? — возразил с важностью Тюменев. — Вольно тебе поселиться в Москве, где действительно, говорят, порядочное общество исчезает; а в Петербурге, я убежден, оно есть; наконец, я лично
знаю множество семей и женщин.
— Я не
знаю, есть ли перевод, но я слушал это в германских университетах, когда года два
тому назад ездил за границу и хотел несколько возобновить свои сведения в естественных науках.
— Кричит,
знаете, этой госпоже своей, — продолжал Грохов, — «Глаша, Глаша, ко мне жена хочет воротиться…»
Та прибежала, кричит тоже: «Это невозможно!.. Нельзя…» — «Позвольте, говорю, господа, закон не лишает Михаила Сергеича права потребовать к себе Домну Осиповну; но он также дает и ей право приехать к нему, когда ей угодно,
тем более, что она ничем не обеспечена!» — «Как, говорит, не обеспечена: я ей дом подарил».
— Постой, постой! — останавливала между
тем Мерова приятельницу, не давая ей садиться и осматривая ее с головы до ног. — Но
знаешь, ma chere [моя дорогая (франц.).], платье это тяжело на тебе сидит.
— Не
знаю… Я что-то колонн в драпировках не видала, — произнесла
та, несколько уже обидевшись и садясь на кресло.
— Вот еще что выдумали: «Credit mobilier»! — воскликнул насмешливо Янсутский. — Предприятие, черт
знает когда существовавшее, и где же? В Париже! При содействии императора, — и
то лопнувшее — хорош пример! Я просто сгорел от стыда, когда Тюменев стал расписывать Бегушеву это наше дурацкое дело!
Мы
знаем, что она перед
тем только покончила с мужем все дела свои.
— Не
знаю; вероятно, приедет, — отвечал
тот ему довольно сухо.
—
Знаю это я! — отвечал
тот ему небрежным тоном.
—
Знает меня его превосходительство! Знакомы мы тоже маненечко! — говорил Хмурин, низко и по-мужицки кланяясь Тюменеву, а вместе с
тем, однако, протягивая ему руку, которую
тот, с своей стороны, счел за нужное пожать.
— Так надо сказать-с, — продолжал он, явно разгорячившись, — тут кругом всего этого стена каменная построена: кто попал за нее и
узнал тамошние порядки — ну и сиди, благоденствуй; сору только из избы не выноси да гляди на все сквозь пальцы; а уж свежего человека не пустят туда. Вот теперь про себя мне сказать: уроженец я какой бы
то ни было там губернии; у меня нет ни роду, ни племени; человек я богатый, хотел бы, может, для своей родины невесть сколько добра сделать, но мне не позволят
того!
— Да как же, помилуйте? Я у вас же, у вашего превосходительства был вскоре после
того. Вы меня спрашиваете: «Что это такое?», я говорю: «Публике маненечко хочет показать себя, авось, другой сдуру подумает: «Ах, моська,
знать, сильна, коль лает на слона!» — как писал господин Крылов.
— Я,
знаете… вот и она вам скажет… — продолжал Янсутский, указывая на Мерову, — черт
знает, сколько бы там ни было дела, но люблю повеселиться; между всеми нами,
то есть людьми одного дела, кто этакой хорошенький обедец затеет и даст?.. — Я! Кто любим и владеет хорошенькой женщиной?.. — Я! По-моему, скупость есть величайшая глупость! Жизнь дана человеку, чтобы он пользовался ею, а не деньги наживал.
— Вы, смотрите, недолго же здесь оставайтесь, а
то вы, пожалуй, бог вас
знает, чего не наделаете с этими вашими дамами, — говорила она Янсутскому, когда он провожал ее в передней.
—
То есть меня
знают все, и я тоже всех
знаю, — отвечал Бегушев, и лицо его при этом покрылось оттенком грусти.
Дама посмотрела на него внимательно. Далее потом на вопрос Бегушева об ее имени и отчестве она отвечала, что имя ее очень прозаическое: Домна Осиповна, а фамилия и еще хуже
того: Олухова. О фамилии самого Бегушева она не спрашивала и сказала, что давно его
знает.
Домна Осиповка вспыхнула при этом. Бегушев не подозревал, какое глубокое оскорбление нанес он ей этими словами: Домна Осиповна, как мы
знаем, постоянно спорила и почти пикировалась с Меровой касательно туалета и, считая ее дурочкой, твердо была уверена, что
та решительно не умеет одеваться, а тут вдруг что же она слышала, какое мнение от любимого ею человека?
Домна Осиповна почти обмерла, услышав имя своего адвоката. С
тех пор как он, бог
знает за что, стянул с нее двадцать тысяч, она стала его ненавидеть и почти бояться.
— «Почтеннейший Григорий Мартынович! Случилась черт
знает какая оказия: третьего дня я получил от деда из Сибири письмо ругательное, как только можно себе вообразить, и все за
то, что я разошелся с женой; если, пишет, я не сойдусь с ней, так он лишит меня наследства, а это штука, как сам ты
знаешь, стоит миллионов пять серебром. Съезди, бога ради, к Домне Осиповне и упроси ее, чтобы она позволила приехать к ней жить, и жить только для виду. Пусть старый хрыч думает, что мы делаем по его».
«Pardon, Altesse [Извините, ваше высочество (франц.).], говорю, я занимаюсь теперь аферами!» Хотел,
знаешь, объяснить им мое положение, потому что, как ты хочешь, правительству следовало бы немножко поддерживать нас, хоть и безумцев, но все-таки людей, ему преданных: хоть бы службишку дали какую-нибудь или пенсьишку небольшую, а
то ничего, никакого участия!..
— Как без уплаты? — спросил граф, по-видимому совершенно счастливый
тем, что ему и сто дают. — Это,
знаешь, немного выйдет щекотливо!
— Прежде всего — наше бестолковое образование: мы все
знаем и ничего не
знаем; потом непривычка к правильному, постоянному труду, отсутствие собственной изобретательности, вследствие
того — всюду и во всем слепое подражание; а главное — сытый желудок и громаднейшее самолюбие: схвативши верхушки кой-каких знаний, мы считаем унижением для собственного достоинства делать какие-нибудь обыкновенные вещи, которые делают люди заурядные, а хотим создать восьмое чудо, но в результате явим, — как я, например, — пятидесятилетнюю жизнь тунеядца.
Он не
знал собственно, кто такой был Тюменев. Бегушев, знакомя их, назвал только фамилии, а не пояснил звания
того и другого.
Мерова по опыту
знала, что если бы ее Петр Евстигнеевич увидел, что она вдали от прочего общества сидит вдвоем с мужчиной, так не поблагодарил бы ее; разрешая себе всевозможные шалости, он не позволял ей малейшего кокетства с кем бы
то ни было.
— Граф Хвостиков приезжал ко мне… Он в отчаянии и рассказывает про Янсутского такие вещи, что поверить трудно: конечно, Янсутский потерял много состояния в делах у Хмурина, но не разорился же совершенно, а между
тем он до такой степени стал мало выдавать Лизе денег, что у нее каких-нибудь шести целковых не было, чтобы купить себе ботинки… Кормил ее бог
знает какой дрянью… Она не выдержала наконец, переехала от него и будет существовать в номерах…
Бегушев много бы мог возразить Домне Осиповне — начиная с
того, что приятеля своего Тюменева он издавна
знал за весьма непостоянного человека в отношении женщин, а потому жалел в этом случае дурочку Мерову, предчувствуя, что вряд ли ей приведется надолго успокоиться; кроме
того, самое мнение Домны Осиповны, касательно успокоения Меровой подобным способом, коробило Бегушева.
— О, их много! — произнесла Домна Осиповна, хоть сама сознавала, что у ней всего один был факт:
то, что Бегушев, имея средства, не дарил ей дачи; но как это было высказать?! Кроме
того, она видела, что очень его рассердила, а потому поспешила переменить свой тон. — Пощади меня, Александр, ты видишь, как я сегодня раздражена! — произнесла она умоляющим голосом. — Ты
знаешь ли, что возлюбленная мужа способна отравить меня, потому что это очень выгодно для нее будет!
— Я только теперь не
знаю, — продолжала она, как бы опять спрашивая его совета, — писать ли моему безалаберному супругу о проделках его Глаши… (Слово безалаберный Домна Осиповна с умыслом присоединила к имени мужа, чтобы доставить
тем удовольствие Бегушеву.)
Дело в
том, что Олухову его Глаша своей выпивкой, от которой она и дурнела с каждым днем, все более и более делалась противна, а вместе с
тем, видя, что Домна Осиповна к нему добра, ласкова, и при этом
узнав от людей, что она находится с Бегушевым вовсе не в идеальных отношениях, он начал завидовать
тому и мало-помалу снова влюбляться в свою жену.
— Сама хлопотать я не могу, вы это
знаете… Хлопотать вы будете, и только возьмите за это к
тем двум тысячам, которые я вам должна, еще три, и выйдет пять! — проговорила она.
— Вы, пожалуйста, когда возвратитесь,
то проходите к себе вниз, я
знаю, какие вы явитесь!
— Да!.. С письмом, где Ефим Федорович просит меня определить графа Хвостикова на одно вакантное место. Я давным-давно
знаю графа лично… всегда разумел его за остроумного бонмотиста и человека очень приятного в обществе; но тут вышел такой случай, что лет пятнадцать
тому назад он уже служил у меня и занимал именно это место, которого теперь искал, и я вынужденным был… хоть никогда не слыл за жестокого и бессердечного начальника… был принужден заставить графа выйти в отставку.
— Графу я, конечно, не напомнил об этом и только сухо и холодно объявил ему, что место это обещано другому лицу; но в
то же время, дорожа дружбой Ефима Федоровича, я решился
тому прямо написать, и вот вам слово в слово мое письмо: «Ефим Федорович, — пишу я ему, —
зная ваше строгое и никогда ни перед чем не склоняющееся беспристрастие в службе, я представляю вам факты… — и подробно описал ему самый факт, — и спрашиваю вас: быв в моем положении, взяли ли бы вы опять к себе на службу подобного человека?»
— Тут, главное,
то досадно, — продолжал Тюменев, — что у этого кухонного генерала половина чиновников хуже графа, а он еще ломается, благородничает!.. Впрочем, будем говорить о чем-нибудь более приятном… Скажи, madame Мерову ты хорошо
знаешь? — заключил он.
— В каком смысле вы хотите
знать, как я с ней расстался? — спросил
тот.
Бегушев согласился, но вместе с
тем заподозрил, что не одно желание
узнать поскорее об участи отца заставляло Мерову придумать эту прогулку и что в этом скорее таилась надежда встретиться с молодым человеком, ушедшим именно по этой дороге.
— Обвиняют меня в ужасной вещи, в гадкой… Вы
знаете, я занимался у Хмурина делами — главным образом в
том смысле, что в трудных случаях, когда его собственной башки не хватало, помогал ему советами. Раз он мне поручил продать на бирже несколько векселей с его бланковыми надписями, которые потом оказались фальшивыми; спрашивается, мог я
знать, что они фальшивые?
— Это такие, я тебе скажу, мошенники, — говорил он, ходя с азартом по комнате, в
то время как Бегушев полулежал на диване и с любопытством слушал его, — такие, что… особенно Янсутский. (На последнего граф очень злился за дочь.) Все
знают, что он вместе обделывал разные штуки с Хмуриным, а выходит чист, как новорожденный младенец… Следователь, надобно отдать ему честь, умел читать душу у всех нас; но Янсутский и
тому отводил глаза: на все у него нашлось или расписочка от Хмурина, или приказ Хмурина!
Председатель обратил было глаза в
ту сторону, откуда это послышалось, но
узнать, кто именно сказал, было невозможно.
— Вероятно!.. Я его
знаю, он очень умный и честный человек! — отвечал
тот.
— Так как ты
знаешь, где сестра живет,
то после обеда вели заложить карету и поезжай за ней.
— Ах, помню я ее, — сказала Аделаида Ивановна и приостановилась ненадолго, как бы не решаясь докончить
то, что ей хотелось сказать. — У меня со мной горничная здесь, Маремьяша, и ты, я думаю,
знаешь, что мы не можем жить ни я без нее, ни она без меня, — объяснила она, наконец.
— Послушайте, — начала Домна Осиповна, — мне Янсутский писал, — не
знаю даже, верить ли
тому, — что будто бы Лиза скрылась от Тюменева?
— Мы давно с ней дружны, — отвечал
тот, — и я убедился… Впрочем, я не
знаю, позволишь ли ты мне быть с тобою совершенно откровенным…
Желание
узнать, что есть ли хоть сотая доля правды в
том, что наболтал ему Хвостиков, которому он мало верил,
узнать, по крайней мере пообстоятельнее, как Домна Осиповна живет, где бывает, с кем видается, — овладевало Бегушевым все более и более.