Неточные совпадения
— Нет-с, ошибаетесь!.. Совершенно ошибаетесь, — возразил он, едва приходя в себя от трепки, которую задал ему его расходившийся катар. — Госпожа эта, напротив… когда он
написал потом ко мне… О те, черт поганый, уняться не может! — воскликнул Грохов, относя слова эти
к начавшему снова бить его кашлю. — И когда я передал ему вашу записку… что вы там желаете получить от него лавки, капитала пятьдесят тысяч… Ну те, дьявол, как мучит!.. — заключил Грохов, продолжая кашлять.
— Верно-с определено! — подтвердил тот с своей стороны. — Хоть теперь тоже это дело (называть я его не буду, сами вы догадаетесь — какое):
пишут они бумагу, по-ихнему очень умную, а по-нашему — очень глупую; шлют туда и заверяют потом, что там оскорбились, огорчились; а все это вздор — рассмеялись только… видят, что, — сказать это так, по-мужицки, — лезут парни
к ставцу, когда их не звали
к тому.
— Не думаю! По крайней мере я
к нему не
писала, а муж… не знаю.
— Тот не
напишет, побоится; а то бы старик давно его
к себе призвал и палкой отдул.
— Прежде Державин
писал оду «Бог», «Послание
к Фелице», описывал «Водопад», а нынешние поэты все описывают нам ножки и волосы своих знакомых дам!» Но как бы то ни было, Бегушев в этот период своей жизни был совершенно согласен с поэтами и женщин предпочитал всему на свете: в Наталью Сергеевну он безумно влюбился.
— «Почтеннейший Григорий Мартынович! Случилась черт знает какая оказия: третьего дня я получил от деда из Сибири письмо ругательное, как только можно себе вообразить, и все за то, что я разошелся с женой; если,
пишет, я не сойдусь с ней, так он лишит меня наследства, а это штука, как сам ты знаешь, стоит миллионов пять серебром. Съезди, бога ради,
к Домне Осиповне и упроси ее, чтобы она позволила приехать
к ней жить, и жить только для виду. Пусть старый хрыч думает, что мы делаем по его».
Воспользовавшись тем, что у нее начали перекрашивать в девичьей пол, она
написала Бегушеву такое письмо: «Мой дорогой друг, позволь мне переехать
к тебе на несколько дней; у меня выкрашена девичья, и я умираю от масляного запаху!» На это она получила от Бегушева восторженный ответ: «Приезжайте, сокровище мое, и оживите, как светозарное светило, мою келью!» И вечером в тот же день Домна Осиповна была уже в доме Бегушева.
— А говорю вообще про дворянство; я же — слава богу! — вон у меня явилась способность
писать проекты; я их более шести
написал, один из них уже и утвержден, так что я недели через две пятьдесят тысяч за него получу; но комизм или, правильнее сказать, драматизм заключается в том, что через месяц я буду иметь капитал, которого, вероятно, хватит на всю остальную мою жизнь, но теперь сижу совершенно без денег, и взять их неоткуда: у дочери какой был маленький капиталец, перебрал весь;
к этим же разным торгашам я обращаться не хочу, потому что люблю их держать в почтительном отдалении от себя, чтобы они мне были обязаны, а не я им!
— Давай! — сказала Домна Осиповна и, взяв у мужа приготовленное им письмо
к деду, подошла
к своему столику и принялась
писать.
— У меня просьба
к тебе:
напиши от меня, под мою диктовку, письмо
к Тюменеву, — проговорил он.
— Я только теперь не знаю, — продолжала она, как бы опять спрашивая его совета, —
писать ли моему безалаберному супругу о проделках его Глаши… (Слово безалаберный Домна Осиповна с умыслом присоединила
к имени мужа, чтобы доставить тем удовольствие Бегушеву.)
— Графу я, конечно, не напомнил об этом и только сухо и холодно объявил ему, что место это обещано другому лицу; но в то же время, дорожа дружбой Ефима Федоровича, я решился тому прямо
написать, и вот вам слово в слово мое письмо: «Ефим Федорович, —
пишу я ему, — зная ваше строгое и никогда ни перед чем не склоняющееся беспристрастие в службе, я представляю вам факты… — и подробно описал ему самый факт, — и спрашиваю вас: быв в моем положении, взяли ли бы вы опять
к себе на службу подобного человека?»
— Но почему вы, — сказал ему Бегушев, — еще раз не
написали Тюменеву или даже просто не подошли
к нему и не спросили у него, за что он так сильно на вас рассердился?
— Без сомнения!.. Но Ефиму Федоровичу не следовало бы это делать;
к нему как-то это нейдет! Жена моя, понимаете, никак не может помириться с этой мыслью и прямо мне
пишет, что она ото всех людей ожидала подобного рода жизни, но не от Тюменева.
— Я
к тебе и прежде не часто
писал! — произнес себе под нос Бегушев и при этом потупился.
Глаза Домны Осиповны, хоть все еще в слезах, загорелись решимостью. Она подошла
к своему письменному столу, взяла лист почтовой бумаги и начала
писать: «Мой дорогой Александр Иванович, вы меня еще любите, сегодня я убедилась в этом, но разлюбите; забудьте меня, несчастную, я не стою больше вашей любви…»
Написав эти строки, Домна Осиповна остановилась. Падавшие обильно из глаз ее слезы мгновенно иссякли.
Когда ж?..» —
написала, наконец, циркуляр ко всем своим должникам, приглашая их приехать
к ней и поговорить с ней в присутствии ее брата.
Бегушев поднялся с места, сел в коляску и уехал домой. Слова Домны Осиповны, что она
напишет ему, сильно его заинтересовали: «Для чего и что она хочет
писать мне?» — задавал он себе вопрос. В настоящую минуту ему больше всего желалось устроить в душе полнейшее презрение
к ней; но,
к стыду своему, Бегушев чувствовал, что он не может этого сделать. За обедом он ни слова не сказал графу Хвостикову, что ездил
к Домне Осиповне, и только заметил ему по случаю напечатанного графом некролога Олухова...
Первоначально она хотела принять его и напомнить ему, как он виноват пред ней; но она предположила, что это будет неприятно одному человеку, и не сделала того; а решилась только
написать письмо
к Бегушеву, которое вышло приблизительно такого содержания: «Александр Иванович!
— Другого я ничего и не
писал! — солгал граф Хвостиков из опасения попасть на зубок
к Бегушеву по этой части; но в самом деле он, пристроившись
к одной газетке, очень много
писал и даже зарабатывал себе порядочные деньжонки!
—
Напишу, только вперед уговор: если вы поступите
к Тюменеву на службу, то протоколов не рвите на горчичники, — он вам не простит этого!
Тут же невдалеке лежал и начатый ответ Бегушева, который Долгов тоже пробежал. Бегушев
писал: «Ты — пропитанный насквозь чернилами бюрократ; для тебя скудная ясность изложения и наша спорная грамотность превыше всего; и каким образом ты мог оскорбляться, когда Трахов не принял
к себе на службу тобою рекомендованного господина, уже изобличенного в плутовстве, а Долгов пока еще человек безукоризненной честности».
К Грохову он обратился потому, что ему известно было, что Домна Осиповна с прежним своим поверенным совершенно рассорилась, так как во время кутежа ее мужа с Гроховым
написала сему последнему очень бранчивое письмо, на которое Грохов спьяна
написал ей такого рода ответ, что Домна Осиповна не решилась даже никому прочесть этого послания, а говорила только, что оно было глупое и чрезвычайно оскорбительное для нее.
— Ах, cher comte [дорогой граф (франц.).], стоило ли так беспокоиться и просить меня; я сейчас же
напишу предписание смотрителю! — проговорила попечительша и,
написав предписание на бланке, отнесла его
к мужу своему скрепить подписью.
Долгов, разумеется, по своей непривычке
писать, не изложил печатно ни одной мысли; но граф Хвостиков начал наполнять своим писанием каждый номер, по преимуществу склоняя общество
к пожертвованиям и довольно прозрачно намекая, что эти пожертвования могут быть производимы и через его особу; пожертвований, однако,
к нему нисколько не стекалось, а потому граф решился лично на кого можно воздействовать и
к первой обратился Аделаиде Ивановне, у которой он знал, что нет денег; но она, по его соображениям, могла бы пожертвовать какими-нибудь ценными вещами:
к несчастью, при объяснении оказалось, что у ней из ценных вещей остались только дорогие ей по воспоминаниям.
— А я
к вам, — начала она без прежней своей важности, —
писать уж хотела, чтобы узнать о здоровье Лизы… Она, как мне передавали, тоже у Бегушева обитает.
— Знаю я, chere amie [дорогая подруга (франц.).], знаю! Меня нельзя обмануть, и вот
к тебе моя просьба теперь: когда он бросит тебя, то
напиши мне, — я возьму тебя
к себе! — произнесла она взволнованным голосом и, поцеловав больную, уехала.
Независимо от присылки мужа, Татьяна Васильевна
написала Бегушеву письмо, в котором умоляла его приехать
к ней и, чтобы заманить «гурмана» — кузена, прибавляла в постскриптуме, что именно для него будет приготовлен ужин самого изысканного свойства.
Вслед за тем Бегушев начал ездить по разным присутственным местам и
написал письмо
к Тюменеву, в котором говорил ему, что он желает поступить в действующую армию на Кавказ и чтобы Тюменев схлопотал ему это в Петербурге.
Хвостиков поставлен был в затруднительное положение. Долгов действительно говорил ему, что он намерен
писать о драме вообще и драме русской в особенности, желая в статье своей доказать… — Но что такое доказать, — граф совершенно не понял. Он был не склонен
к чересчур отвлеченному мышлению, а Долгов в этой беседе занесся в самые высшие философско-исторические и философско-эстетические сферы.