Неточные совпадения
Gnadige Frau, не желая еще более расстраивать
мужа, и без того рвавшего на себе волосы от учиненной с ним несправедливости, делала вид, что такая перемена для нее ничего не значит,
хотя в душе она глубоко страдала.
Тут gnadige Frau сочла нужным сказать несколько слов от себя Егору Егорычу, в которых не совсем складно выразила, что
хотя она ему очень мало знакома, но приехала с
мужем, потому что не расставаться же ей было с ним, и что теперь все ее старания будут направлены на то, чтобы нисколько и ничем не обременить великодушного хозяина и быть для него хоть чем-нибудь полезною.
— Я не могу этого, не могу! — заговорила она уже очень чисто и внятно. — У меня состояние все не мое, а детское, хоть
муж и оставил его мне, но я теперь же
хочу его разделить между дочерьми.
— Этого я не знаю!..
Муж мне ничего не говорил…
Хотите, я спрошу его?
Ченцов ел все это и пил шампанское с великим удовольствием, выпила и Катрин стакана два; глаза у нее после этого еще более разгорелись, и она, обняв
мужа,
хотела было начать его целовать, но в их маленьком флигеле послышались чьи-то негромкие шаги.
— Но ты же называл это самым привлекательным наслаждением в жизни! —
хотела было Катрин поймать
мужа на его собственных словах.
Об разных укорах и намеках, которые Вы мне пишете, я не
хочу и говорить, потому что все они несправедливы; но что касается до высылки к Вам крестьянки Аксиньи, то я по закону никакого права не имею этого сделать: мы можем наших крестьян отчуждать из своего владения, а нарушать их браки не в нашей власти;
муж Аксиньи, который ее привез теперь сюда, очень хорошо это знает, и мне очень странна показалась Ваша просьба: неужели Вы думали, что я позволю себе высылать Вам ваших любовниц?
— Что Валерьян не уживется с женой, этого надобно было почти ожидать, —
хотела было Сусанна Николаевна успокоить
мужа.
Во все это время Сусанна Николаевна, сидевшая рядом с
мужем, глаз не спускала с него и, видимо, боясь спрашивать,
хотела, по крайней мере, по выражению лица Егора Егорыча прочесть, что у него происходит на душе. Наконец он взял ее руку и крепко прижал ту к подушке дивана.
Из этих намеков
мужа и Егора Егорыча Миропа Дмитриевна хорошо поняла, что она поймана с поличным, и ею овладело вовсе не раскаяние, которое ей предлагали, а злость несказуемая и неописуемая на своего супруга; в ее голове быстро промелькнули не мысли, нет, а скорее ощущение мыслей: «Этот дурак, то есть Аггей Никитич, говорит, что любит меня, а между тем разблаговещивает всем, что я что-то такое не по его сделала, тогда как я сделала это для его же, дурака, пользы, чтобы придать ему вес перед его подчиненными!» Повторяемый столь часто в мыслях эпитет
мужу: дурак и дурак — свидетельствовал, что Миропа Дмитриевна окончательно убедилась в недальности Аггея Никитича, но, как бы там ни было, по чувству самосохранения она прежде всего
хотела вывернуться из того, что ставят ей в обвинение.
Gnadige Frau, приехавшая вместе с
мужем и Марфиным в губернский город на баллотировку и тоже бывшая на хорах, первая бросилась к Миропе Дмитриевне и
хотела было ее отпаивать водою, но Миропа Дмитриевна одно лишь повторяла: «Домой, домой!».
Что касается до имущественного вопроса, то
хотя Тулузов и заграбастал все деньги Петра Григорьича в свои руки, однако недвижимые имения Екатерина Петровна сумела сберечь от него и делала это таким образом, что едва он заговаривал о пользе если не продать, то, по крайней мере, заложить какую-нибудь из деревень, так как на деньги можно сделать выгодные обороты, она с ужасом восклицала: «Ах, нет, нет, покойный отец мой никогда никому не был должен, и я не
хочу должать!» Сообразив все это, Екатерина Петровна определила себе свой образ действия и не сочла более нужным скрывать перед
мужем свое до того таимое от него чувство.
Вскоре затем посетители стали собираться; но Муза Николаевна решительно объявила, что она
хочет остаться с
мужем.
Сусанна Николаевна никак не
хотела до решения участи Лябьева оставить сестру, продолжавшую жить у них в доме и обыкновенно целые дни проводившую в тюрьме у
мужа.
— Не
хотите ли, я принесу капель, которые
муж велел вам принимать и которые всегда вас так успокаивают?
— Все, что зависит от меня, я сделаю и имею некоторую надежду на успех, — ответила на это Миропа Дмитриевна и повела с первого же дня незаметную, но вместе с тем ни на минуту не прерываемую атаку на
мужа, начав ее с того, что велела приготовить к обеду гораздо более вкусные блюда, чем прежде: борщ малороссийский, вареники, сосиски под капустой; мало того, подала даже будто бы где-то и случайно отысканную бутылку наливки,
хотя, говоря правду, такой наливки у Миропы Дмитриевны стояло в подвале бутылок до пятидесяти.
— Пан Зверев, узнайте, пожалуйста, когда начнутся собрания: их затевает здешний откупщик, но
муж от меня это таит, а я непременно
хочу бывать на этих собраниях! Узнаете?
— Это не то, что бабий век, а, разумеется, в такие года женщины должны нравиться не посторонним, но желать, чтобы их
муж любил! — проговорила она и
хотела, по-видимому, снова вызвать
мужа на нежности, но он и на этот раз не пошел на то, так что упорство его показалось, наконец, Миропе Дмитриевне оскорбительным.
— Не желаете ли, чтобы я предуведомила
мужа, что вы
хотите быть у него? — спросила она.
— Отвяжитесь, пожалуйста, с вашей ревностью! Что вы на меня выдумываете? — возразила уж с досадой пани Вибель. — Я только
хочу догадаться, почему с вами так любезен
муж.
— Я спрашиваю затем, что
хочу узнать степень внимательности и трудолюбия господина Зверева, — возразил ей
муж.
Пани ужасно конфузилась, говорила, что деньги она получила от
мужа; Аггей Никитич слышать, однако, ничего не
хотел, и пани уступила его просьбе, а затем в продолжение следующей недели так распорядилась своим капиталом, что у нее не осталось копейки в кармане; зато в ближайший праздник она встретила пришедшего к ней Аггея Никитича в таком восхитительном новом платье, что он, ахнув от восторга и удивления, воскликнул...