Неточные совпадения
В покое
том же, занимая
Диван, цыганка молодая
Сидела, бледная лицом… //....
Рукой сердитою чесала
Цыганка черные власы
И их на темные красы
Нагих плечей своих метала!
В настоящее утро он, несмотря на
то, что лег очень поздно, поступил точно так же и часов в девять утра
сидел совсем одетый у письменного стола своего.
В
то утро, которое я буду теперь описывать, в хаотическом доме было несколько потише, потому что старуха, как и заранее предполагала, уехала с двумя младшими дочерьми на панихиду по муже, а Людмила, сказавшись больной,
сидела в своей комнате с Ченцовым: он прямо от дяди проехал к Рыжовым. Дверь в комнату была несколько притворена. Но прибыл Антип Ильич и вошел в совершенно пустую переднюю. Он кашлянул раз, два; наконец к нему выглянула одна из горничных.
Сенатор в это время, по случаю беспрерывных к нему визитов и представлений,
сидел в кабинете за рабочим столом, раздушенный и напомаженный, в форменном с камергерскими пуговицами фраке и в звезде. Ему делал доклад его оглоданный правитель дел, стоя на ногах, что, впрочем, всегда несколько стесняло сенатора, вежливого до нежности с подчиненными, так что он каждый раз просил Звездкина садиться, но
тот, в силу, вероятно, своих лакейских наклонностей, отнекивался под разными предлогами.
— Ты ляжешь спать? — сказала она, возвратясь к мужу и видя, что он
сидит, облокотясь на стол, мрачный и вместе с
тем какой-то восторженный.
Вознамерившись последнее обстоятельство разузнать поподробнее, Крапчик решил мысленно, что обо все этом пока нечего много беспокоиться; но между
тем прошел день, два, три, Катрин все
сидела у себя наверху и не сходила вниз ни чай пить, ни обедать, так что Крапчик спросил, наконец, ее горничную: «Что такое с барышней?»
Та отвечала, что барышня больна.
Едучи дорогой, Юлия Матвеевна не вскрикивала, когда повозка скашивалась набок, и не крестилась боязливо при съезде с высоких гор, что она прежде всегда делала; но, будучи устремлена мысленно на один предмет,
сидела спокойно и расспрашивала издалека и тонко Людмилу обо всем, что касалось отношений
той к Ченцову.
Вместе с господином своим ехал также и Антип Ильич, помещавшийся рядом с кучером на козлах. Эта мода, чтобы лакеи не тряслись на запятках, а
сидели с кучером, только еще начинала входить, и Егор Егорыч один из первых ею воспользовался, купив себе для
того новый экипаж с широчайшими козлами.
— Да
ту же пенсию вашу всю будут брать себе! — пугала его Миропа Дмитриевна и, по своей ловкости и хитрости (недаром она была малороссиянка), неизвестно до чего бы довела настоящую беседу; но в это время в квартире Рыжовых замелькал огонек, как бы перебегали со свечками из одной комнаты в другую, что очень заметно было при довольно значительной темноте ночи и при полнейшем спокойствии, царствовавшем на дворе дома: куры и индейки все
сидели уж по своим хлевушкам, и только майские жуки, в сообществе разноцветных бабочек, кружились в воздухе и все больше около огня куримой майором трубки, да еще чей-то белый кот лукаво и осторожно пробирался по крыше дома к слуховому окну.
Князь на этот раз был не в кабинете, а в своей богато убранной гостиной, и тут же с ним
сидела не первой молодости, должно быть, девица, с лицом осмысленным и вместе с
тем чрезвычайно печальным. Одета она была почти в трауре. Услыхав легкое постукивание небольших каблучков Егора Егорыча, князь приподнял свой зонтик.
Аггей Никитич между
тем продолжал
сидеть с понуренной головой.
В продолжение всей дороги адмиральша блаженствовала: она беспрестанно смотрела
то в одно окно кареты,
то в другое; при этом Сусанна и доктор глаз с нее не спускали, а Антип Ильич
сидел весь погруженный, должно быть, в молитву.
Но так как внешние вещи мира мы познаем: первое, через внешний свет, в коем мы их видим; второе, через звуки, которыми они с нами говорят, и через телесные движения, которые их с нами соединяют,
то для отвлечения всего этого необходимы мрак, тишина и собственное безмолвие; а потому, приступая к умному деланию, мы должны замкнуться в тихой и темной келье и безмолвно пребывать в ней в неподвижном положении,
сидя или лежа.
Все это старуха Арина скрыла от Ченцова, рассчитывая так, что бесстыжая Маланья языком только брешет, ан вышло не
то, и раз, когда Валерьян Николаич, приехав к Арине,
сидел у нее вместе с своей Аксюшей в особой горенке, Маланья нагрянула в избу к Арине, подняла с ней ругню, мало
того, — добралась и до Ченцова.
— Какая ты честная девушка, коли ты в остроге
сидела за
то, что купца обокрала! — кричала не тише Маланьи стоявшая за ней старуха Арина.
Несмотря на темноту, Катрин ясно усмотрела в этом углу какую-то женщину, а также и мужа своего, который
сидел очень близко к
той.
Сусанна Николаевна никак, однако, не хотела пустить гостей без обеда и только попросила gnadige Frau, чтобы поскорей накрыли стол.
Та этим распорядилась, и через какие-нибудь полчаса хозяйка, гости ее и Сверстовы
сидели уже за именинной трапезой, за которую сам именинник, ссылаясь на нездоровье, не вышел.
Однажды все кузьмищевское общество, со включением отца Василия,
сидело по обыкновению в гостиной; сверх
того, тут находился и приезжий гость, Аггей Никитич Зверев, возвратившийся с своей ревизии. Трудно вообразить себе, до какой степени изменился этот могучий человек за последнее время: он сгорбился, осунулся и имел какой-то растерянный вид. Причину такой перемены читатель, вероятно, угадывает.
В
то утро, которое я перед сим описывал, в наугольной на диване перед столиком из черного дерева с золотой инкрустацией
сидели Муза Николаевна и Сусанна Николаевна.
— Вероятно, проигрывается, и сильно даже! — продолжала Муза Николаевна. — По крайней мере, когда последний ребенок мой помер, я
сижу и плачу, а Аркадий в утешение мне говорит: «Не плачь, Муза, это хорошо, что у нас дети не живут, а
то, пожалуй, будет не на что ни вырастить, ни воспитать их».
— По-моему, более, чем какой-либо другой! — отвечал он ей и потом стал расспрашивать Лябьева, где в Москве ведется самая большая игра: в клубах или частных домах; если в домах,
то у кого именно? Лябьев отвечал ему на это довольно подробно, а Углаков между
тем все время потихоньку шутил с Сусанной Николаевной, с которой он
сидел рядом.
Муза Николаевна тоже чрезвычайно заинтересовалась пьесой, но зато Екатерина Петровна вовсе не обращала никакого внимания на
то, что происходило на сцене, и беспрестанно взглядывала на двери ложи, в которой она
сидела одна-одинехонька, и только в четвертом антракте рядом с нею появился довольно приятной наружности молодой человек.
— Однако
тот господин, который убил князя, — я его знаю: он из нашей губернии, — некто Лябьев, в тюрьме теперь
сидит.
Нисколько не желая соглядатайствовать, Егор Егорыч,
тем не менее, взглянув в окна комнаты, заметил, что сама Екатерина Филипповна по-прежнему
сидела в своем кресле, а невдалеке от нее помещалась седовласая Мария Федоровна в белой одежде и играла на арфе.
Что касается Углакова,
то он прямо от Марфиных поскакал к другу своему — Аграфене Васильевне, которую, к великому утешению своему, застал дома тоже одну; старичище ее, как водится, уехал в Английский клуб
сидеть в своем шкапу и играть в коммерческую игру.
Случилось это таким образом: Сверстов и gnadige Frau, знавшие, конечно, из писем Марфиных о постигшем Лябьева несчастии, тщательно об этом, по просьбе Сусанны Николаевны, скрывали от больной; но в Кузьмищево зашла за подаянием всеобщая вестовщица, дворянка-богомолка, успевшая уже сошлендать в Москву, и первой же Агапии возвестила, что зятек Юлии Матвеевны, Лябьев, за картами убил генерала и
сидит теперь за
то в тюрьме.
В кофейной Печкина вечером собралось обычное общество: Максинька, гордо восседавший несколько вдали от прочих на диване, идущем по трем стенам; отставной доктор Сливцов, выгнанный из службы за
то, что обыграл на бильярде два кавалерийских полка, и продолжавший затем свою профессию в Москве: в настоящем случае он играл с надсмотрщиком гражданской палаты, чиновником еще не старым, который, получив сию духовную должность, не преминул каждодневно ходить в кофейную, чтобы придать себе, как он полагал, более светское воспитание; затем на
том же диване
сидел франтоватый господин, весьма мизерной наружности, но из аристократов, так как носил звание камер-юнкера, и по поводу этого камер-юнкерства рассказывалось, что когда он был облечен в это придворное звание и явился на выход при приезде императора Николая Павловича в Москву,
то государь, взглянув на него, сказал с оттенком неудовольствия генерал-губернатору: «Как тебе не совестно завертывать таких червяков, как в какие-нибудь коконы, в камер-юнкерский мундир!» Вместе с этим господином приехал в кофейную также и знакомый нам молодой гегелианец, который наконец стал уж укрываться и спасаться от m-lle Блохи по трактирам.
— Вот как-с!.. Но все-таки, по-моему, это нехорошо, — наш сапог гораздо лучше и благороднее, — произнес частный пристав и мельком взглянул на собственный сапог, который был весьма изящен: лучший в
то время сапожник жил именно в части, которою заведовал частный пристав. — У меня есть картина-с, — продолжал он, — или, точнее сказать, гравюра, очень хорошая, и на ней изображено, что греки или римляне, я уж не знаю, обедают и не
сидят, знаете, по-нашему, за столом, а лежат.
Сам преступник
сидел, понурив голову, и, только по временам поворачивая ее назад, взглядывал на жену; на
тех же дрогах
сидел, спустив с них ноги, палач в плисовых новых штанах, в красной рубахе и в легонькой, как бы кучерской поддевке.
Аггей Никитич полагал, что она сейчас уйдет, однако вышло не
то: пани продолжала
сидеть; сам же Вибель, видимо, находился в конфузливом положении.
Сидя весь день на палубе, она смотрела
то на бесконечную даль моря,
то внимательно вглядывалась в странный для нее цвет морской воды.
Когда Марфины в сопровождении Антипа Ильича вошли в храм,
то юные причастницы, и все словно бы прехорошенькие, в своих белых платьицах, в тюлевых вуалях и цветах, чопорно
сидели на церковных лавках, и между ними нет-нет да и промелькнет какой-нибудь молодой и тоже красивый из себя каноник.
Егор Егорыч немножко соснут; с ними это бывает; они и прежде всегда были, как малый ребенок! — успокаивал ее
тот, и дня через два Егор Егорыч в самом деле как бы воспрянул, если не телом,
то духом, и, мучимый мыслью, что все эти дни Сусанна Николаевна
сидела около его постели и скучала, велел взять коляску, чтобы ехать в высившиеся над Гейдельбергом развалины когда-то очень красивого замка.
Вслед за
тем каждое послеобеда почтенный аптекарь укладывался спать, пани же Вибель выходила в сад, к ней являлся Аггей Никитич, и они отправлялись в беседку изучать исторические факты масонства; к чаю неофиты возвращались в дом, где их уже ожидал Вибель,
сидя за самоваром с трубкой в зубах и держа на коленях кота.
Аггея Никитича при этом сильно покоробило: ему мнилось, что откупщица в положенных пани Вибель на прилавок ассигнациях узнала свои ассигнации, причем она, вероятно, с презрением думала о нем; когда же обе дамы, обменявшись искренно-дружескими поцелуями, расстались, а пани, заехав еще в две лавки, — из которых в одной были ленты хорошие, а в другой тюль, — велела кучеру ехать к дому ее,
то Аггей Никитич,
сидя в санях неподвижно, как монумент, молчал.
Максинька беспрекословно покорился такому приказанию и очень был доволен
тем, что
сидит в коляске и что все проходящие взглядывают на него с некоторой аттенцией.
В
тот же вечер экс-камергер
сидел в кофейной и ругмя ругал Максиньке полицию, с чем
тот вполне соглашался!