Неточные совпадения
К
тому же это шелк, она его треплет по камню три версты, из одной только моды, а муж пятьсот рублей в сенате в год получает: вот где взятки-то
сидят!
— А это… а это — мой милый и юный друг Аркадий Андреевич Дол… — пролепетал князь, заметив, что она мне поклонилась, а я все
сижу, — и вдруг осекся: может, сконфузился, что меня с ней знакомит (
то есть, в сущности, брата с сестрой). Подушка тоже мне поклонилась; но я вдруг преглупо вскипел и вскочил с места: прилив выделанной гордости, совершенно бессмысленной; все от самолюбия.
Что же касается до мужчин,
то все были на ногах, а
сидели только, кроме меня, Крафт и Васин; их указал мне тотчас же Ефим, потому что я и Крафта видел теперь в первый раз в жизни.
Я описываю тогдашние мои чувства,
то есть
то, что мне шло в голову тогда, когда я
сидел в трактире под соловьем и когда порешил в
тот же вечер разорвать с ними неминуемо.
Та, в которой все, по обыкновению,
сидели, серединная комната, или гостиная, была у нас довольно большая и почти приличная.
— Да в
том, что ты ходишь, что ты
сидишь с ним, — служба!
— Совсем нет, не приписывайте мне глупостей. Мама, Андрей Петрович сейчас похвалил меня за
то, что я засмеялся; давайте же смеяться — что так
сидеть! Хотите, я вам про себя анекдоты стану рассказывать?
Тем более что Андрей Петрович совсем ничего не знает из моих приключений.
Все это я обдумал и совершенно уяснил себе,
сидя в пустой комнате Васина, и мне даже вдруг пришло в голову, что пришел я к Васину, столь жаждая от него совета, как поступить, — единственно с
тою целью, чтобы он увидал при этом, какой я сам благороднейший и бескорыстнейший человек, а стало быть, чтоб и отмстить ему
тем самым за вчерашнее мое перед ним принижение.
— Я не знаю, известен ли этот факт… и так ли это, — пробормотал я, — но я удивляюсь, что вы считаете это все так естественным, а между
тем давно ли Крафт говорил, волновался,
сидел между нами? Неужто вам хоть не жаль его?
Меж
тем, признаться вам должна, так как мы на долгое-то время не рассчитывали,
то давно уж без денег
сидим.
— Ох, ты очень смешной, ты ужасно смешной, Аркадий! И знаешь, я, может быть, за
то тебя всего больше и любила в этот месяц, что ты вот этакий чудак. Но ты во многом и дурной чудак, — это чтоб ты не возгордился. Да знаешь ли, кто еще над тобой смеялся? Мама смеялась, мама со мной вместе: «Экий, шепчем, чудак, ведь этакий чудак!» А ты-то
сидишь и думаешь в это время, что мы
сидим и тебя трепещем.
Когда я вошел, часов в одиннадцать утра,
то застал Версилова уже доканчивавшего какую-то длинную тираду; князь слушал, шагая по комнате, а Версилов
сидел.
— Слушайте, вы… негодный вы человек! — сказал я решительно. — Если я здесь
сижу и слушаю и допускаю говорить о таких лицах… и даже сам отвечаю,
то вовсе не потому, что допускаю вам это право. Я просто вижу какую-то подлость… И, во-первых, какие надежды может иметь князь на Катерину Николаевну?
«Но что ж из
того, — думал я, — ведь не для этого одного она меня у себя принимает»; одним словом, я даже был рад, что мог быть ей полезным и… и когда я
сидел с ней, мне всегда казалось про себя, что это сестра моя
сидит подле меня, хоть, однако, про наше родство мы еще ни разу с ней не говорили, ни словом, ни даже намеком, как будто его и не было вовсе.
Сидя у ней, мне казалось как-то совсем и немыслимым заговорить про это, и, право, глядя на нее, мне приходила иногда в голову нелепая мысль: что она, может быть, и не знает совсем про это родство, — до
того она так держала себя со мной.
Когда я
сижу с вами рядом,
то не только не могу говорить о дурном, но и мыслей дурных иметь не могу; они исчезают при вас, и, вспоминая мельком о чем-нибудь дурном подле вас, я тотчас же стыжусь этого дурного, робею и краснею в душе.
Помните, в
тот вечер у вас, в последний вечер, два месяца назад, как мы
сидели с вами у меня «в гробе» и я расспрашивал вас о маме и о Макаре Ивановиче, — помните ли, как я был с вами тогда «развязен»?
О да, она допустила меня высказаться при Татьяне, она допустила Татьяну, она знала, что тут
сидит и подслушивает Татьяна (потому что
та не могла не подслушивать), она знала, что
та надо мной смеется, — это ужасно, ужасно!
И, сверх
того, ты
сидишь и на меня теперь удивляешься.
— Но как могли вы, — вскричал я, весь вспыхнув, — как могли вы, подозревая даже хоть на каплю, что я знаю о связи Лизы с князем, и видя, что я в
то же время беру у князя деньги, — как могли вы говорить со мной,
сидеть со мной, протягивать мне руку, — мне, которого вы же должны были считать за подлеца, потому что, бьюсь об заклад, вы наверно подозревали, что я знаю все и беру у князя за сестру деньги зазнамо!
— Ну где ему! Она, она сама. То-то и есть, что он в полном восторге. Он, говорят, теперь все
сидит и удивляется, как это ему самому не пришло в голову. Я слышал, он даже прихворнул… тоже от восторга, должно быть.
Мне случается целые часы проводить иногда,
сидя молча, в игорных расчетах в уме и в мечтах о
том, как это все идет, как я ставлю и беру.
— Ваша жена… черт… Если я
сидел и говорил теперь с вами,
то единственно с целью разъяснить это гнусное дело, — с прежним гневом и нисколько не понижая голоса продолжал барон. — Довольно! — вскричал он яростно, — вы не только исключены из круга порядочных людей, но вы — маньяк, настоящий помешанный маньяк, и так вас аттестовали! Вы снисхождения недостойны, и объявляю вам, что сегодня же насчет вас будут приняты меры и вас позовут в одно такое место, где вам сумеют возвратить рассудок… и вывезут из города!
Он перевел дух и вздохнул. Решительно, я доставил ему чрезвычайное удовольствие моим приходом. Жажда сообщительности была болезненная. Кроме
того, я решительно не ошибусь, утверждая, что он смотрел на меня минутами с какою-то необыкновенною даже любовью: он ласкательно клал ладонь на мою руку, гладил меня по плечу… ну, а минутами, надо признаться, совсем как бы забывал обо мне, точно один
сидел, и хотя с жаром продолжал говорить, но как бы куда-то на воздух.
Я, видно, резко проговорил, но я с
тем и пришел. Я, собственно, не знаю, для чего продолжал
сидеть, и был как в безумии.
Где-то за дверями
сидят люди и ждут
того, что я сделаю.
Опять взять и
то, что он — пьяница; разочти его, он в кабак снесет, и
сидит в кабаке наг — ни ниточки, выходит голешенек.
И поехал Максим Иванович
того же дня ко вдове, в дом не вошел, а вызвал к воротам, сам на дрожках
сидит: «Вот что, говорит, честная вдова, хочу я твоему сыну чтобы истинным благодетелем быть и беспредельные милости ему оказать: беру его отселе к себе, в самый мой дом.
Но ничего более не открыл,
сидит, молчит. Удивился архимандрит да с
тем и отъехал: ничего уж тут не поделаешь.
Назавтра Лиза не была весь день дома, а возвратясь уже довольно поздно, прошла прямо к Макару Ивановичу. Я было не хотел входить, чтоб не мешать им, но, вскоре заметив, что там уж и мама и Версилов, вошел. Лиза
сидела подле старика и плакала на его плече, а
тот, с печальным лицом, молча гладил ее по головке.
Бесконечное страдание и сострадание были в лице ее, когда она, восклицая, указывала на несчастного. Он
сидел в кресле, закрыв лицо руками. И она была права: это был человек в белой горячке и безответственный; и, может быть, еще три дня
тому уже безответственный. Его в
то же утро положили в больницу, а к вечеру у него уже было воспаление в мозгу.
— Если б он на меня поднял руку,
то не ушел бы ненаказанный, и я бы не
сидел теперь перед вами, не отомстив, — ответил я с жаром. Главное, мне показалось, что она хочет меня для чего-то раздразнить, против кого-то возбудить (впрочем, известно — против кого); и все-таки я поддался.
О, я чувствовал, что она лжет (хоть и искренно, потому что лгать можно и искренно) и что она теперь дурная; но удивительно, как бывает с женщинами: этот вид порядочности, эти высшие формы, эта недоступность светской высоты и гордого целомудрия — все это сбило меня с толку, и я стал соглашаться с нею во всем,
то есть пока у ней
сидел; по крайней мере — не решился противоречить.
Верите ли, он иногда ночью или когда один долго
сидит,
то начинает плакать, и знаете, когда он плачет,
то как-то особенно, как никто не плачет: он заревет, ужасно заревет, и это, знаете, еще жальче…
Я
сидел как ошалелый. Ни с кем другим никогда я бы не упал до такого глупого разговора. Но тут какая-то сладостная жажда тянула вести его. К
тому же Ламберт был так глуп и подл, что стыдиться его нельзя было.
Она взяла меня за сюртук, провела в темную комнату, смежную с
той, где они
сидели, подвела чуть слышно по мягкому ковру к дверям, поставила у самых спущенных портьер и, подняв крошечный уголок портьеры, показала мне их обоих.
Они
сидели друг против друга за
тем же столом, за которым мы с ним вчера пили вино за его «воскресение»; я мог вполне видеть их лица. Она была в простом черном платье, прекрасная и, по-видимому, спокойная, как всегда. Говорил он, а она с чрезвычайным и предупредительным вниманием его слушала. Может быть, в ней и видна была некоторая робость. Он же был страшно возбужден. Я пришел уже к начатому разговору, а потому некоторое время ничего не понимал. Помню, она вдруг спросила...
— Мы будем
сидеть с Версиловым в другой комнате (Ламберт, надо достать другую комнату!) — и, когда вдруг она согласится на все — и на выкуп деньгами, и на другой выкуп, потому что они все — подлые, тогда мы с Версиловым выйдем и уличим ее в
том, какая она подлая, а Версилов, увидав, какая она мерзкая, разом вылечится, а ее выгонит пинками.
Князь
сидел на диване за круглым столом, а Анна Андреевна в другом углу, у другого накрытого скатертью стола, на котором кипел вычищенный как никогда хозяйский самовар, приготовляла ему чай. Я вошел с
тем же строгим видом в лице, и старичок, мигом заметив это, так и вздрогнул, и улыбка быстро сменилась в лице его решительно испугом; но я тотчас же не выдержал, засмеялся и протянул ему руки; бедный так и бросился в мои объятия.
Он отправился теперь в — ю губернию, а отчим его, Стебельков, и доселе продолжает
сидеть в тюрьме по своему делу, которое, как я слышал, чем далее,
тем более разрастается и усложняется.