Неточные совпадения
— Дела, все дела! —
отвечал тот скороговоркой.
Вон он разговаривает с Клавской!.. —
отвечал тот, показывая глазами на плешивого старика с синей лентой белого орла, стоявшего около танцующих, вблизи одной, если хотите, красивой из себя дамы, но в
то же время с каким-то наглым и бесстыжим выражением в лице.
Зачем все это и для чего?» — спрашивал он себя, пожимая плечами и тоже выходя чрез коридор и кабинет в залу, где увидал окончательно возмутившую его сцену: хозяин униженно упрашивал графа остаться на бале хоть несколько еще времени, но
тот упорно отказывался и
отвечал, что это невозможно, потому что у него дела, и рядом же с ним стояла мадам Клавская, тоже, как видно, уезжавшая и объяснявшая свой отъезд
тем, что она очень устала и что ей не совсем здоровится.
— Если вы этого не понимаете,
тем хуже для вас!.. Для вас хуже! —
отвечал с некоторым даже оттенком презрения маленький господин.
— Наши с ma tante [тетушка (франц.).] дела — как сажа бела! —
отвечал, захохотав, Ченцов. — Она вчера ждала, что управляющий ее прибудет к ней с тремя тысячами денег, а он ей привез только сорок куриц и двадцать поросенков, но и
то больше померших волею божией, а не поваром приколотых.
— У Архипова, —
отвечал тот неохотно.
— Слушаю-с! —
отвечал покорно Антип Ильич; но Марфину почуялись в этом ответе какие-то неодобряющие звуки,
тем более, что старик, произнеся слово: слушаю-с, о чем-то тотчас же вздохнул.
— Не всегда, не говорите этого, не всегда! — возразил сенатор, все более и более принимая величавую позу. — Допуская, наконец, что во всех этих рассказах, как во всякой сплетне, есть малая доля правды,
то и тогда раскапывать и раскрывать, как вот сами вы говорите, такую грязь тяжело и, главное, трудно… По нашим законам человек, дающий взятку, так же
отвечает, как и берущий.
— Не нюхаю! —
отвечал тот отрывисто, но на табакерку взглянул и, смекнув, что она была подарок из дворцового кабинета, заподозрил, что сенатор сделал это с умыслом, для внушения вящего уважения к себе: «Вот кто я, смотри!» — и Марфин, как водится, рассердился при этой мысли своей.
— О, пожалуйста! —
ответил тот и для освежения мозга понюхал табаку из своей золотой табакерки.
— Говорится во всех одно и
то же! —
отвечал правитель дел и, взяв будто бы на выдержку одну из бумаг, начал ее читать буквально...
Если бы кто спросил, в чем собственно состоял гений Крапчика,
то можно безошибочно
отвечать, что, будучи, как большая часть полувосточных человеков, от природы зол, честолюбив, умен внешним образом, без всяких о чем бы
то ни было твердых личных убеждений.
— Ничего! —
отвечал небрежно Ченцов и выиграл карту; тут уж он потянул из денег предводителя значительную пачку. Крапчик только молча наблюдал, правильно ли Ченцов отсчитывает себе деньги, на которые
тот положил прежнюю червонную даму.
Напрасно к нему приезжали сенатор, губернатор, губернский предводитель, написавший сверх
того Егору Егорычу письмо, спрашивая, что такое с ним, — на все это Антип Ильич, по приказанию барина, кротко
отвечал, что господин его болен, не может никого принимать и ни с кем письменно сноситься; но когда пришло к Егору Егорычу письмо от Сверстова, он как бы ожил и велел себе подать обед, питаясь до этого одним только чаем с просфорой, которую ему, с вынутием за здравие, каждое утро Антип Ильич приносил от обедни.
— Она, —
ответил сенатор и, обратив все свое внимание на вошедшего с дочерью губернского предводителя, рассыпался перед ним в любезностях, на которые Крапчик
отвечал довольно сухо; мало
того: он, взяв с несколько армейскою грубостью графа под руку, отвел его в сторону и проговорил...
— И преосвященного спросим, —
отвечал тот совершенно спокойно и с явным сознанием своего достоинства.
— Рад служить, насколько имею ума на
то!.. —
отвечал архиерей.
Он обо всех этих ужасных случаях слышал и на мой вопрос
отвечал, что это, вероятно, дело рук одного раскольника-хлыста, Федота Ермолаева, богатого маляра из деревни Свистова, который, — как известно это было почтмейстеру по службе, — имеет на крестьян сильное влияние, потому что, производя в Петербурге по летам стотысячные подряды, он зимой обыкновенно съезжает сюда, в деревню, и закабаливает здесь всякого рода рабочих, выдавая им на их нужды задатки, а с весной уводит их с собой в Питер; сверх
того, в продолжение лета, высылает через почту домашним этих крестьян десятки тысяч, — воротило и кормилец, понимаете, всей округи…
— Благодарим за
то! —
ответил тот, проглотив залпом наперсткоподобную рюмочку; но Сверстов тянул шнапс медленно, как бы желая продлить свое наслаждение: он знал, что gnadige Frau не даст ему много этого блага.
— Надо быть, что в Кузьмищеве, —
отвечал тот, — не столь тоже давно приезжали ко мне от него за рыбой!
— Нет, но она могла бы и достойна была бы сделаться масонкой, если бы пожелала
того! —
отвечал Егор Егорыч: в этой мысли главным образом убеждали его необыкновенно поэтические глаза Людмилы.
— Научи!.. —
отвечал тот ему кротко.
— Как, сударь, не узнать, —
отвечал тот добрым голосом, и оба они обнялись и поцеловались, но не в губы, а по-масонски, прикладывая щеку к щеке, после чего Антип Ильич, поклонившись истово барину своему и гостю, ушел.
— Знаю, что не ничтожен, но мне-то он не по моему душевному настроению, —
ответил тот с тоской в голосе.
— Грамотный! —
отвечал тот.
— Да, —
ответил ей
тот грубо.
Адмиральша на это что-то такое неясно ему
ответила, но, как бы
то ни было, Аггей Никитич остался бесконечно доволен таким событием и в
тот же вечер отправился к Миропе Дмитриевне с целью быть поближе к Людмиле и хоть бы подышать с нею одним воздухом.
— Людмиле, я думаю, нельзя!.. Она слишком устает стоять в церкви!.. — поспешила
ответить за
ту адмиральша, предчувствовавшая, что такая поездка будет очень неприятна Людмиле.
— Слухом земля полнится! — проговорил Егор Егорыч, не
отвечая прямо на вопрос, и затем прямо перешел к
тому плану, который он, переживя столько мучительных чувствований и в конце концов забыв совершенно самого себя, начертал в своем уме касательно будущей судьбы Людмилы и Ченцова.
— С удовольствием бы прошлась, —
отвечала та.
— Нет, я уже ротный! —
отвечал тот не без гордости.
— Нет, я лишний пока у вас, лишний, —
отвечал Егор Егорыч, стараясь не смотреть на Сусанну, тогда как лицо
той ясно выражало: «нет, не лишний!».
По нескольку раз в неделю капитан заходил к Миропе Дмитриевне, стараясь всякий раз выспросить ее о
том, что творится у Рыжовых, и всякий раз Миропа Дмитриевна ядовито усмехалась на эти вопросы и так же ядовито
отвечала...
— Около сорока, —
отвечал тот, удивленный таким вопросом.
— Другие-с дела? —
отвечал тот, будучи весьма опешен и поняв, что он сказал что-то такое не совсем приятное своим слушателям. — Обо всех этих делах у меня составлена записка! — добавил он и вынул из кармана кругом исписанный лист в ожидании, что у него возьмут этот лист.
— А я этой девице послал книги, которые вы рекомендовали, —
ответил тот ему свое.
— Точно так, ваше высокопревосходительство! —
отвечал тот.
— И вы справедливы! —
отвечал ему на это Михаил Михайлыч. — Вы вдумайтесь хорошенько, не есть ли державство
то же священство и не следует ли считать это установление божественным? Державец не человек, не лицо, а это — возможный порядок, высший разум, изрекатель будущих судеб народа!
Он, быв спрошен об этом,
отвечал письменно, что ему на
то было дано разрешение от Иосифа Алексеича Поздеева [Поздеев Иосиф Алексеевич (ум. в 1811 г.) — полковник, известный в свое время масон.], а потом и от Федора Петровича Ключарева [Ключарев Федор Петрович (1754—1822) — драматург и мистик, с 1816 года сенатор.
— Очень даже прихворнул, —
отвечал тот.
— Слыхала, — это ведь святой наш, —
отвечала та совершенно смело.
— Желал бы, —
отвечал тот, хоть по тону голоса его чувствовалось, что ему все-таки не легко было проститься с мундиром.
— Это просто объяснить! —
отвечал ей первоначально Сверстов. — У человека есть плоть,
то есть кости, мясо и нервы, и душа божественная, а у животных только кости, мясо и нервы.
— Решительно все это исполнили и со мной!.. Конечно, я чувствовала сильное волнение и еще больше
того — благоговейный страх; но ритору моему однако
отвечала с твердостью, что я жена масона и должна быть масонкой, потому что муж и жена в таком важном предмете не могут разно мыслить!
— Нет, —
отвечала Сусанна, — но мы в
тот год целое лето гостили у него, а покойная сестра Людмила была ужасная шалунья, и он с ней был всегда очень откровенен, — она меня тихонько провела в его комнату и вынула из его стола какой-то точно передник, белый-пребелый!..
— Не
то что башмак, я не так выразился, — объяснил доктор. — Я хотел сказать, что вы могли остаться для нее добрым благотворителем, каким вы и были. Людмилы я совершенно не знал, но из
того, что она не
ответила на ваше чувство, я ее невысоко понимаю; Сусанна же
ответит вам на толчок ваш в ее сердце, и скажу даже, — я тоже, как и вы, считаю невозможным скрывать перед вами, — скажу, что она пламенно желает быть женой вашей и масонкой, — это мне, не дальше как на днях, сказала gnadige Frau.
— Я ничего не имею против
того, —
отвечал Егор Егорыч, не задумавшись.
— Как вам сказать? Нервы стали как будто бы поспокойнее, —
отвечал Мартын Степаныч. — Но позвольте мне однако, мой дорогой друг, взглянуть попристальнее на вас! — обратился он к Егору Егорычу и всматриваясь в
того. — Вы молодец, юноша еще!
— Я не жалуюсь, здоров, —
отвечал тот, прибодряясь. — А мы сейчас были у юродивого одного! — присовокупил он затем, зная, что Пилецкий всегда интересовался всеми так называемыми божиими людьми.
— Убежден глубоко в
том! —
отвечал Пилецкий. — Возьмите вы одно: кроме людей к богу близких, пророчествуют часто поэты, пророчествуют ученые и великие философы, каков был, укажу прямо, Яков Бем [Бем Яков (1575—1624) — немецкий философ-мистик.]!.. Простой сапожник, он прорек
то, что и греческим философам не снилось!