Неточные совпадения
Недоставало только, чтоб ты мне супу налил сюда!» — «Нельзя было, —
отвечал он простодушно, —
того гляди, прольешь».
«Успеешь, ваше высокоблагородие, —
отвечал он, — вот — на, прежде умойся!» Я боялся улыбнуться: мне жаль было портить это костромское простодушие европейской цивилизацией,
тем более что мы уже и вышли из Европы и подходили… к Костроме, в своем роде.
Та стыдливо шла за нею и робко
отвечала на наш поклон.
«А вот, —
отвечал он, указывая на
то место, где я стоял, — вы теперь стоите в реке: это все река».
По-французски он не знал ни слова. Пришел зять его, молодой доктор, очень любезный и разговорчивый. Он говорил по-английски и по-немецки; ему
отвечали и на
том и на другом языке. Он изъявил, как и все почти встречавшиеся с нами иностранцы, удивление, что русские говорят на всех языках. Эту песню мы слышали везде. «Вы не русский, — сказали мы ему, — однако ж вот говорите же по-немецки, по-английски и по-голландски, да еще, вероятно, на каком-нибудь из здешних местных наречий».
Мы поспешили успокоить их и
отвечали на все искренно и простодушно и в
то же время не могли воздержаться от улыбки, глядя на эти мягкие, гладкие, белые, изнеженные лица, лукавые и смышленые физиономии, на косички и на приседанья.
Давно ли сарказмом
отвечали японцы на совет голландского короля отворить ворота европейцам? Им приводили в пример китайцев, сказав, что
те пускали европейцев только в один порт, и вот что из этого вышло: открытие пяти портов, торговые трактаты, отмена стеснений и т. п. «Этого бы не случилось с китайцами, —
отвечали японцы, — если б они не пускали и в один порт».
Кичибе суетился:
то побежит в приемную залу,
то на крыльцо,
то опять к нам. Между прочим, он пришел спросить, можно ли позвать музыкантов отдохнуть. «Хорошо, можно», —
отвечали ему и в
то же время послали офицера предупредить музыкантов, чтоб они больше одной рюмки вина не пили.
В бумаге заключалось согласие горочью принять письмо. Только было, на вопрос адмирала, я разинул рот
отвечать, как губернатор взял другую бумагу, таким же порядком прочел ее;
тот же старик, секретарь, взял и передал ее, с
теми же церемониями, Кичибе. В этой второй бумаге сказано было, что «письмо будет принято, но что скорого ответа на него быть не может».
Посьет, по приказанию адмирала,
отвечал, что ведь законы их не вечны, а всего существуют лет двести,
то есть стеснительные законы относительно иностранцев, и что пора их отменить, уступая обстоятельствам.
Эйноске очень умно и основательно
отвечал: «Вы понимаете, отчего у нас эти законы таковы (тут он показал рукой, каковы они,
то есть стеснительны, но сказать не смел), нет сомнения, что они должны измениться.
«Точно так-с, —
отвечал он с
той улыбкой человека навеселе, в которой умещаются и обида и удовольствие, — писать вовсе не могу», — прибавил он, с влажными глазами и с
той же улыбкой, и старался водить рукой по воздуху, будто пишет.
«Что ты заиграл?» — «Ошибся! —
отвечал тот, — забыл».
Кичибе извивался, как змей, допрашиваясь, когда идем, воротимся ли, упрашивая сказать день, когда выйдем, и т. п. Но ничего не добился. «Спудиг (скоро), зер спудиг», —
отвечал ему Посьет. Они просили сказать об этом по крайней мере за день до отхода — и
того нет. На них, очевидно, напала тоска. Наступила их очередь быть игрушкой. Мы мистифировали их, ловко избегая
отвечать на вопросы. Так они и уехали в тревоге, не добившись ничего, а мы сели обедать.
Между
тем мы заметили, бывши еще в каюте капитана, что
то один,
то другой переводчик выходили к своим лодкам и возвращались. Баниосы
отвечали, что «они доведут об этом заявлении адмирала до сведения губернатора и…»
Губернатор, узнав, что мы отказываемся принять и другое место,
отвечал, что больше у него нет никаких, что указанное нами принадлежит князю Омуре, на которое он не имеет прав. Оба губернатора после всего этого успокоились: они объявили нам, что полномочные назначены, место отводят, следовательно, если мы и за этим за всем уходим,
то они уж не виноваты.
«На шкуне», —
отвечал я в стену и в
то же время с досадой подумал: «Чье это, английское или американское удобство?» — и ногами опять приводил себя в прежнее положение.
«Там где-то, в
той стороне», —
отвечал он, показав пальцем в воздушное пространство.
Некоторые китайцы ужинали на пороге, проворно перекладывая двумя палочками рис из чашек в рот, и до
того набивали его, что не могли
отвечать на наше приветствие «чинь-чинь» («Здравствуй»), а только ласково кивали.
В этот день вместе с баниосами явился новый чиновник, по имени Синоуара Томотаро, принадлежащий к свите полномочных и приехавших будто бы вперед, а вернее, вместе с ними. Все они привезли уверение, что губернатор
отвечает за свидание,
то есть что оно состоится в четверг. Итак, мы остаемся.
Мы между
тем переходили от чашки к чашке, изредка перекидываясь друг с другом словом. «Попробуйте, — говорил мне вполголоса Посьет, — как хорош винегрет из раков в синей чашке. Раки посыпаны тертой рыбой или икрой; там зелень, еще что-то». — «Я ее всю съел, —
отвечал я, — а вы пробовали сырую рыбу?» — «Нет, где она?» — «Да вот нарезана длинными тесьмами…» — «Ах! неужели это сырая рыба? а я почти половину съел!» — говорил он с гримасой.
Адмирал согласился прислать два вопроса на другой день, на бумаге, но с
тем, чтоб они к вечеру же
ответили на них. «Как же мы можем обещать это, — возразили они, — когда не знаем, в чем состоят вопросы?» Им сказано, что мы знаем вопросы и знаем, что можно
отвечать. Они обещали сделать, что можно, и мы расстались большими друзьями.
Ему
отвечали сначала шуткой, потом заметили, что они сами не сказали ничего решительного о
том, принимают ли наш салют или нет, оттого мы, думая, что они примут его, салютовали и себе.
Однажды на вопрос, кажется, о
том, отчего они так медлят торговать с иностранцами, Кавадзи
отвечал: «Торговля у нас дело новое, несозрелое; надо подумать, как, где, чем торговать. Девицу отдают замуж, — прибавил он, — когда она вырастет: торговля у нас не выросла еще…»
Губернатор
отвечал, что он об этом известит свое начальство, а его просит извинить только в
том, что провизия иногда доставлялась не вполне, сколько требовалось, по причине недостатка.
Дорогой адмирал послал сказать начальнику города, что он желает видеть его у себя и удивляется, что
тот не хочет показаться. Велено прибавить, что мы пойдем сами в замок видеть их двор. Это очень подействовало. Чиновник, или секретарь начальника,
отвечал, что если мы имеем сказать что-нибудь важное, так он, пожалуй, и приедет.
— Нет, нет! у нас производится всего этого только для самих себя, — с живостью
отвечал он, — и
то рис едим мы, старшие, а низший класс питается бобами и другими овощами.
— Так, знаем, —
отвечали они, — мы просим только раздавать сколько следует воды, а он дает мало, без всякого порядка; бочки у него текут, вода пропадает, а он, отсюда до Золотой горы (Калифорнии), никуда не хочет заходить, между
тем мы заплатили деньги за переезд по семидесяти долларов с человека.
Plenty, o, plenty (много)! —
отвечал он, —
то третий и четвертый сорт, обыкновенные, которые все курят, начиная от Индии до Америки, по всему Индийскому и Восточному океанам».
Вечером, идучи к адмиралу пить чай, я остановился над люком общей каюты посмотреть, с чем это большая сковорода стоит на столе. «Не хотите ли попробовать жареной акулы?» — спросили сидевшие за столом. «Нет». — «Ну так ухи из нее?» — «Вы шутите, — сказал я, — разве она годится?» — «Отлично!» —
отвечали некоторые. Но я после узнал, что
те именно и не дотрогивались до «отличного» блюда, которые хвалили его.
Корейцы увидели образ Спасителя в каюте; и когда, на вопрос их: «Кто это», успели кое-как
отвечать им, они встали с мест своих и начали низко и благоговейно кланяться образу. Между
тем набралось на фрегат около ста человек корейцев, так что принуждены были больше не пускать. Долго просидели они и наконец уехали.
Здесь же нам сказали, что в корейской столице есть что-то вроде японского подворья, на котором живет до трехсот человек японцев; они торгуют своими товарами. А японцы каковы? На вопрос наш, торгуют ли они с корейцами,
отвечали, что торгуют случайно, когда будто бы
тех занесет бурей к их берегам.
«Торгуй»,
то есть: «Покупай», —
отвечали они.
Неразговорчивы только: что ни спросишь, только и
отвечают: «Не толкуй»,
то есть: «Не знаю».
Между
тем наступила ночь. Я велел подать что-нибудь к ужину, к которому пригласил и смотрителя. «Всего один рябчик остался», — сердито шепнул мне человек. «Где же прочие? — сказал я, — ведь у якута куплено их несколько пар». — «Вчера с проезжим скушали», — еще сердитее
отвечал он. «Ну разогревай английский презервный суп», — сказал я. «Вчера последний вышел», — заметил он и поставил на очаг разогревать единственного рябчика.
«А вчера я был вашим визави в кадрили на вечеринке», —
отвечал тот.