Неточные совпадения
Около стен залы сидели нетанцующие дамы с открытыми шеями и разряженные, насколько только хватило у каждой
денег и вкусу, а также стояло множество мужчин, между коими виднелись чиновники в вицмундирах, дворяне в
своих отставных военных мундирах, а другие просто в черных фраках и белых галстуках и, наконец, купцы в длиннополых, чуть не до земли, сюртуках и все почти с огромными, неуклюжими медалями на кавалерских лентах.
— Вам, дядя, хорошо так рассуждать! У вас нет никаких желаний и
денег много, а у меня наоборот!.. Заневолю о том говоришь, чем болишь!.. Вчера, черт возьми, без
денег, сегодня без
денег, завтра тоже, и так бесконечная перспектива idem per idem!.. [одно и то же!.. (лат.).] — проговорил Ченцов и, вытянувшись во весь
свой длинный рост на стуле, склонил голову на грудь. Насмешливое выражение лица его переменилось на какое-то даже страдальческое.
— Правило прекрасное! — заметила Катрин и надулась; Крапчик же заметно сделался любезнее с
своим гостем и стал даже подливать ему вина. Ченцов, с
своей стороны, хоть и чувствовал, что Катрин сильно им недовольна, но что ж делать? Поступить иначе он не мог: ощутив в кармане
своем подаренные дядею
деньги, он не в силах был удержаться, чтобы не попробовать на них счастия слепой фортуны, особенно с таким золотым мешком, каков был губернский предводитель.
— Но как же нам быть совсем без копейки
денег своих? Что ты за глупости говоришь? — произнесла уж с неудовольствием gnadige Frau.
Егор Егорыч, наскоро собрав
свои бумаги и положив все, какие у него были в столе,
деньги, себе в карман, написал Сверстову коротенькую записку...
«Прощай! Я выезжаю в губернский город; распоряжайтесь у меня, как в
своем имении; если встретится вам надобность в
деньгах, спросите их у управляющего, — весьма скоро отпишу вам подробнее».
— О, я по очень простой причине так долго беседовала с Ченцовым!.. Я уговаривала его не платить вам
своего долга, который я вам заплачу за него, и вы можете этот долг завтра же вычесть из
денег, которые получаются с имения покойной матери моей и у которой я все-таки наследница!
— Из этих
денег я не решусь себе взять ни копейки в уплату долга Ченцова, потому что, как можно ожидать по теперешним вашим поступкам, мне, вероятно, об них придется давать отчет по суду, и мне там совестно будет объявить, что такую-то сумму дочь моя мне заплатила за
своего обожателя.
Далее, Ченцов единственное небольшое именьице
свое, оставшееся у него непромотанным, умолял дядю продать или взять за себя, но только выслать ему — и выслать как можно скорее —
денег, потому что он, выздоровев, все-таки предполагал непременно уехать на Кавказ, где
деньги ему будут нужны на экипировку.
Чтобы не дать в себе застынуть
своему доброму движению, Егор Егорыч немедленно позвал хозяина гостиницы и поручил ему отправить по почте две тысячи рублей к племяннику с коротеньким письмецом, в котором он уведомлял Валерьяна, что имение его оставляет за собой и будет высылать ему
деньги по мере надобности.
Миропа Дмитриевна, прямо принявшая эти слова на
свой счет, очень недолго посидела и ушла, дав себе слово больше не заходить к
своим постояльцам и за их грубый прием требовать с них квартирные
деньги вперед; но демон любопытства, терзавший Миропу Дмитриевну более, чем кого-либо, не дал ей покою, и она строго приказала двум
своим крепостным рабам, горничной Агаше и кухарке Семеновне, разузнать, кто же будет готовить кушанье и прислуживать Рыжовым.
— Клянусь, что я не нуждаюсь, и вот вам доказательство! — продолжала адмиральша, выдвигая ящик, в котором действительно лежала довольно значительная сумма
денег: она еще с неделю тому назад успела продать
свои брильянты.
— Ну, старая песня! — полувоскликнул капитан, берясь за
свою шляпу с черным султаном: ему невыносимо, наконец, было слышать, что Миропа Дмитриевна сводит все
свои мнения на
деньги.
Предав с столь великим почетом тело
своего патрона земле, молодой управляющий снова явился к начальнику губернии и доложил тому, что единственная дочь Петра Григорьича, Катерина Петровна Ченцова, будучи удручена горем и поэтому не могшая сама приехать на похороны, поручила ему почтительнейше просить его превосходительство, чтобы все
деньги и бумаги ее покойного родителя он приказал распечатать и дозволил бы полиции, совместно с ним, управляющим, отправить их по почте к госпоже его.
— Что ж из того, что не делалось! — возразил ему, в
свою очередь, губернатор и обратился потом к управляющему. — Завтрашний день я сам приеду в дом Петра Григорьича, распечатаю
деньги и бумаги и лично вместе с вами отправлю их Катерине Петровне!
Губернатор исполнил
свое обещание и, при бытности того же частного пристава, стряпчего и прежних понятых, распечатал ящики в письменном столе и конторке, где хранились
деньги и бумаги Петра Григорьича, и при этом нашлось три тысячи золотом, тысяча рублей серебряными
деньгами, рублей на пятьсот бумажек, да, сверх того, в особом пакете из сахарной бумаги триста тысяч именными билетами опекунского совета и затем целый портфель с разными документами.
О жене и родителях
своих он нисколько не думал и отпихивался от них
деньгами.
— Но вы поймите, — старался убедить его Иван Петрович, — дворянство это сделает за пожертвование им
денег, на которые двадцать или даже тридцать мальчиков получат воспитание, будут лучшими гражданами
своего отечества и образованными слугами государя. И что это за предрассудок — в деле столь полезном ставить вопрос о том, что по кресту ли дворянин или по рождению?
Губернский же предводитель молчал. Он, видимо, не благословлял такого намерения Тулузова, который из предыдущего разговора очень хорошо понял, что почтенному маршалу дворянства просто-напросто хотелось жертвуемые на дворянский пансион
деньги прицарапать в
свое распоряжение, и тогда, уж конечно бы, большая часть его капитала была израсходована не по прямому
своему назначению. Впрочем, не желая выводить губернского предводителя из его приятных чаяний, Тулузов поспешил ему сказать...
Потом считай чужие
деньги, а я и
своих никогда не умел хорошенько считать, и в утешение кури себе под нос сургучом!..
— Не с неба, а со всего Колосовского переулка! — говорил Максинька, все более и более раскрывая
свои глаза. — Идея у него в том была: как из подсолнечников посыпались зернышки, курицы все к нему благим матом в сад, а он как которую поймает: «Ах, ты, говорит, в мой огород забралась!» — и отвернет ей голову. Значит, не ходя на рынок и не тратя
денег, нам ее в суп. Благородно это или нет?
Некоторые утверждали, что для этого надобно выбрать особых комиссаров и назначить им жалованье; наконец князь Индобский, тоже успевший попасть в члены комитета, предложил
деньги, предназначенные для помещичьих крестьян, отдать помещикам, а раздачу вспомоществований крестьянам казенным и мещанам возложить на кого-либо из членов комитета; но когда ни одно из сих мнений его не было принято комитетом, то князь высказал
свою прежнюю мысль, что так как дела откупов тесно связаны с благосостоянием народным, то не благоугодно ли будет комитету пригласить господ откупщиков, которых тогда много съехалось в Москву, и с ними посоветоваться, как и что тут лучше предпринять.
Что касается до имущественного вопроса, то хотя Тулузов и заграбастал все
деньги Петра Григорьича в
свои руки, однако недвижимые имения Екатерина Петровна сумела сберечь от него и делала это таким образом, что едва он заговаривал о пользе если не продать, то, по крайней мере, заложить какую-нибудь из деревень, так как на
деньги можно сделать выгодные обороты, она с ужасом восклицала: «Ах, нет, нет, покойный отец мой никогда никому не был должен, и я не хочу должать!» Сообразив все это, Екатерина Петровна определила себе
свой образ действия и не сочла более нужным скрывать перед мужем
свое до того таимое от него чувство.
— И продавать не хочу ни за какие
деньги! — повторяла
свое Екатерина Петровна.
— Это женщины, которые продавали любовь
свою за
деньги, и
деньги весьма большие; некоторые из них, как, например, Фрина и Аспазия, заслужили даже себе исторические имена, и первая прославилась красотой
своей, а Аспазия — умом.
— Это я могу вам обещать, — отвечала насмешливо Екатерина Петровна, — и, с
своей стороны, тоже прошу вас, чтобы вы меня после того ничем не тревожили, не посещали никогда и
денег от меня больше не требовали.
— Он… — начал нескладно объяснять поручик. — У меня, ваше сиятельство, перед тем, может, дня два куска хлеба во рту не бывало, а он говорит через
своего Савку… «Я, говорит, дам тебе сто рублей, покажи только, что меня знаешь, и был мне друг!..» А какой я ему друг?.. Что он говорит?.. Но тоже голод, ваше сиятельство… Иные от того людей режут, а я что ж?.. Признаюсь в том… «Хорошо, говорю, покажу, давай только
деньги!..»
Вообще Аггей Никитич держал себя в службе довольно непонятно для всех других чиновников: место его, по
своей доходности с разных статей — с раскольников, с лесопромышленников, с рыбаков на черную снасть, — могло считаться золотым дном и, пожалуй бы, не уступало даже месту губернского почтмейстера, но вся эта благодать была не для Аггея Никитича; он со
своей службы получал только жалованье да несколько сот рублей за земских лошадей, которых ему не доставляли натурой, платя взамен того
деньги.
Говоря о
своем влиянии на мужа, Миропа Дмитриевна имела целью закрепить
свое право получать за это влияние
деньги и получать их сколько возможно подольше и побольше.
Он ей выдал всего только за месяц вперед; Аггей же Никитич, получивший
свои квартирные
деньги за треть, все их принес пани Вибель на новоселье, умоляя принять от него эту маленькую сумму.
Пани ужасно конфузилась, говорила, что
деньги она получила от мужа; Аггей Никитич слышать, однако, ничего не хотел, и пани уступила его просьбе, а затем в продолжение следующей недели так распорядилась
своим капиталом, что у нее не осталось копейки в кармане; зато в ближайший праздник она встретила пришедшего к ней Аггея Никитича в таком восхитительном новом платье, что он, ахнув от восторга и удивления, воскликнул...
После того, разумеется, последовала нежная, или, скажу даже более того, страстная сцена любви: Аггей Никитич по крайней мере с полчаса стоял перед божественной пани на коленях, целовал ее грудь, лицо, а она с
своей стороны отвечала ему такими же ласками и с не меньшею страстью, хоть внутри немножко и грыз ее червяк при невольной мысли о том, что на какие же
деньги она будет кушать потом.
Кроме того, Марья Станиславовна попыталась было ту же Танюшу послать с письмом к
своему супругу, прося его дать ей еще
денег за месяц вперед.
Конечно, ближе бы всего ей было сказать Аггею Никитичу о
своей нужде, но это до того казалось совестно Марье Станиславовне, что она проплакала всю ночь и утро, рассуждая так, что не ради же
денег она полюбила этого человека, и когда к ней вечером пришел Аггей Никитич, она ему ни слова не сказала о себе и только была грустна, что заметив, Аггей Никитич стал было расспрашивать Марью Станиславовну, но она и тут не призналась, зато открыла Аггею Никитичу причину ее печали Танюша.
— Да, приезжала звать на
свои балы. Я непременно хочу бывать на этих балах, и мне необходимо сделать себе туалет, но у меня
денег нет. Душка, достань мне их, займи хоть где-нибудь для меня! Я чувствую, что глупо, гадко поступаю, беря у тебя
деньги…
Откупщик после того недолго просидел и, попросив только Аггея Никитича непременно бывать на его балах, уехал, весьма довольный успехом
своего посещения; а Аггей Никитич поспешил отправиться к пани Вибель, чтобы передать ей неправильно стяжанные им с откупа
деньги, каковые он выложил перед пани полною суммою. Та, увидев столько
денег, пришла в удивление и восторг и, не помня, что делает, вскрикнула...
Наконец это скрытное вытягивание
денег от Рамзаева, отказ того взять ее в часть по откупу до того утомили и истерзали практическую душу Миропы Дмитриевны, что она после долгих бессонных ночей и обдумываний составила себе твердый план расстаться с
своим супругом, в котором ничего не находила лестного и приятного для себя.