Неточные совпадения
— Меня больше
всего тут удивляет, — заговорил он
после короткого молчания и с недоумевающим выражением в лице, — нам не доверяют, нас опасаются, а между тем вы, например, словами вашими успели вызвать — безделица! — ревизию над
всей губернией.
— У вас, — начал он
после короткого молчания, — наипаче
всего развита фантазия; вы гораздо более способны прозревать и творить в области духа, чем в области видимого мира; вы не склонны ни к домовитости, ни к хозяйству, ни к рукодельям.
После ужина
все стали разъезжаться. Ченцов пошел было за Марфиным.
Егор Егорыч, не меньше своих собратий сознавая свой проступок, до того вознегодовал на племянника, что, вычеркнув его собственноручно из списка учеников ложи, лет пять
после того не пускал к себе на глаза; но когда Ченцов увез из монастыря молодую монахиню, на которой он обвенчался было и которая, однако, вскоре его бросила и убежала с другим офицером, вызвал сего последнего на дуэль и, быв за то исключен из службы, прислал обо
всех этих своих несчастиях дяде письмо, полное отчаяния и раскаяния, в котором просил позволения приехать, — Марфин не выдержал характера и разрешил ему это.
— Он был у меня!.. — доложил правитель дел, хотя собственно он должен был бы сказать, что городничий представлялся к нему, как стали это делать, чрез две же недели
после начала ревизии, почти
все вызываемые для служебных объяснений чиновники, являясь к правителю дел даже ранее, чем к сенатору, причем, как говорили злые языки, выпадала немалая доля благостыни в руки Звездкина.
И вообще, — продолжал Евгений с несколько уже суровым взором, — для каждого хлыста главною заповедью служит: отречься от
всего, что требуют от него церковь, начальство, общежитие, и слушаться только того, что ему говорит его внутренний голос, который он считает
после его радений вселившимся в него от духа святого, или что повелевает ему его наставник из согласников, в коем он предполагает еще большее присутствие святого духа, чем в самом себе.
Парасковья сейчас же начала разгонять тараканов, а за ней и девочка, наконец и курчавый мальчуган, который, впрочем, больше прихлопывал их к стене своей здоровой ручонкой, так что только мокренько оставались
после каждого таракана. Бедные насекомые, сроду не видавшие такой острастки на себя, мгновенно
все куда-то попрятались. Не видя более врагов своих, gnadige Frau поуспокоилась и села опять на лавку: ей было совестно такого малодушия своего, тем более, что она обнаружила его перед посторонними.
— Так чем же,
после этого, тебя смущает жизнь аскетов?
Весь их труд и состоит в этом умном делании, а отсюда и выводи, какая гармония и радость должны обитать в их душах.
Священник
всех окропил слегка святой водой,
после чего совлек с себя ризы и ушел вместе с причтом.
С окончанием обедни к кресту подошла прежде
всех почтенная дама в турецкой шали, а вслед за нею почтамтские чиновники опять-таки почти подвели Сусанну,
после которой священник — через голову уже двоих или троих прихожан — протянул крест к Егору Егорычу.
Любя подражать в одежде новейшим модам, Петр Григорьич, приехав в Петербург,
после долгого небывания в нем, счел первою для себя обязанностью заказать наимоднейший костюм у лучшего портного, который и одел его буква в букву по рецепту «Сына отечества» [«Сын Отечества» — журнал, издававшийся с 1812 года Н.И.Гречем (1787—1867).], издававшегося тогда Булгариным и Гречем, и в костюме этом Крапчик — не хочу того скрывать — вышел ужасен: его корявое и черномазое лицо от белого верхнего сюртука стало казаться еще чернее и корявее; надетые на огромные и волосатые руки Крапчика палевого цвета перчатки не покрывали
всей кисти, а держимая им хлыстик-тросточка казалась просто чем-то глупым.
Сусанна принялась аккуратно исполнять просьбу Егора Егорыча и через неделю же
после его приезда в Петербург она написала ему, что у них в Москве
все идет по-прежнему: Людмила продолжает болеть, мамаша страдает и плачет, «а я, — прибавляла она и о себе, — в том только нахожу успокоение и утешение, что молюсь, и одно меня смущает: прежде я всегда ходила за обедни, за всенощные; но теперь мне гораздо отраднее молиться, когда в церкви никого нет.
— Нет-с, он не помешанный, а развратник великий! — возразил Крапчик, не могший более сдерживать своей досады на Ченцова, появление которого на родине было для Петра Григорьича хуже ножа острого, так что в первые минуты
после прочтения письма дочери ему пришло было в голову бросить
все в Петербурге и скакать к себе, чтобы спасать Катрин от этого негодяя.
Егор Егорыч, не спавший
после того
всю ночь, только к утру почувствовал, как он много оскорбил Крапчика, и потому пошел было к нему в нумер, чтобы попросить у него извинения; но ему сказали, что господин Крапчик еще в ночь уехал совсем из Петербурга. Егор Егорыч, возвратясь к себе, сильно задумался.
Ее начал серьезно лечить Сверстов, объявивши Егору Егорычу и Сусанне, что старуха поражена нервным параличом и что у нее
все более и более будет пропадать связь между мозгом и языком, что уже и теперь довольно часто повторялось; так, желая сказать: «Дайте мне ложку!» — она говорила: «Дайте мне лошадь!» Муза с самого первого дня приезда в Кузьмищево
все посматривала на фортепьяно, стоявшее в огромной зале и про которое Муза по воспоминаниям еще детства знала, что оно было превосходное, но играть на нем она не решалась, недоумевая, можно ли так скоро
после смерти сестры заниматься музыкой.
Gnadige Frau, заправлявшая по просьбе Егора Егорыча
всем хозяйством, почти прибежала в залу послушать игру Музы и
после нескольких отрывков, сыгранных юною музыкантшей, пришла в восторг.
После ужина, когда
все разошлись по своим спальням, между gnadige Frau и ее супругом произошел разговор, имеющий некоторое значение.
Прежде
всего шушукала Муза с Сусанной, шушукала Сусанна с Егором Егорычем, шушукала gnadige Frau с супругом своим, причем доктор заметно выражал неудовольствие, a gnadige Frau что-то такое старалась втолковать ему, но доктор не убеждался; шушукали затем Муза и Лябьев, начавшие
все время гулять вдвоем, несмотря на холодную погоду, в длинной аллее сада; шушукались наконец Фаддеевна с Антипом Ильичом, который
после того напролет начал промаливаться
все ночи, как бы испрашивая чему-то благословение божие.
На данном
после похорон обеде присутствовали только чиновники депутатского собрания, имея во главе своей секретаря, певчие архиерейские и приходский священник с причтом; самый обед прошел весьма прилично; конечно, один из столоначальников депутатского собрания, подвыпив, негромко воскликнул своему собеседнику: «Он меня гнал, так и черт его дери, что умер!» Хотел было также и бас из певчих провозгласить вечную память покойнику, но управляющий, ходивший около стола, успевал как-то вовремя и сразу прекращать
все это, и вообще винного снадобья не много красовалось на столе, и то это были одни только виноградные вина, а водка еще с самого начала обеда была куда-то убрана.
Ченцов ел
все это и пил шампанское с великим удовольствием, выпила и Катрин стакана два; глаза у нее
после этого еще более разгорелись, и она, обняв мужа, хотела было начать его целовать, но в их маленьком флигеле послышались чьи-то негромкие шаги.
Начав
после того почти каждый вечер играть с Тулузовым в шашки, Ченцов
все более и более убеждался, что тот, кроме своего ума и честности, был довольно приятный собеседник, и в силу того Валерьян Николаич однажды сказал жене...
Ченцов, прежде
всего, по натуре своей был великодушен: на дуэли, которую он имел с человеком, соблазнившим его первую жену, он мог,
после промаха того, убить его наверняк, потому что имел право стрелять в своего врага на десяти шагах; но Ченцов не сделал того, а спросил противника, даст ли он клятву
всю жизнь не покидать отнятой им у него женщины.
Дама сия,
после долгого многогрешения, занялась богомольством и приемом разного рода странников, странниц, монахинь, монахов, ходящих за сбором, и между прочим раз к ней зашла старая-престарая богомолка, которая родом хоть и происходила из дворян, но по густым и длинным бровям, отвисшей на глаза коже, по грубым морщинам на
всем лице и, наконец, по мужицким сапогам с гвоздями, в которые обуты были ее ноги, она скорей походила на мужика, чем на благородную девицу, тем более, что говорила, или, точнее сказать, токовала густым басом и
все в один тон: «То-то-то!..
— Ах, это интересно, очень интересно! — воскликнула косая дама. — Недолго же Катерина Петровна грустила по своем муже… скоро утешилась! Впрочем, если рассудить беспристрастно, так
все мужчины того и стоят! — проговорила она, припомнив, как сама,
после измены каждого обожателя своего, спешила полюбить другого!
Мудрено ли
после того, что молодой бакалавр схватился за масонство, изучил его, а потом вскоре же был назначен священником в Москву в один из богатейших и обильнейших дворянством приход, а вместе с тем он был принят в ложу ищущих манны, где, конечно уж, лучше
всех, вероятно, знакомый с мистической философией и приученный еще с школьнической скамейки к риторическому красноречию, он стал произносить в собраниях ложи речи, исполненные энергии и учености.
Однажды он
после продолжительного мистического бодрствования, чтобы рассеять себя, вышел из дому и направился в поле, где почувствовал, что чем далее он идет, тем проницательнее становится его умственный взор, тем понятнее ему делаются
все видимые вещи, так что по одним очертаниям и краскам оных он начал узнавать их внутреннее бытие.
— Я тоже, хоть и ритор ваш, но имею право объяснить вам лишь одно, что они исходят издревле, из первозданного рая, который до грехопадения человека был озаряем совершенно иным светом, чем ныне мы озаряемы, и при свете этом человеку были ведомы
вся тварная природа, он сам и бытие бога;
после же склонения человека к своей телесной природе свет этот померк, а вместе с тем человек утратил и свои познания; но милосердый бог не оскудел совсем для него в своей благости.
Gnadige Frau почти со
всех ног бросилась и принесла стакан и бутылку красного вина. Сверстов поспешил налить целый стакан, который и подал Егору Егорычу. Тот, с своей стороны, жадно выпил
все вино,
после чего у него в лице заиграл маленький румянец.
В одно утро, не сказав никому ни слова, она отправилась пешком к отцу Василию, который, конечно, и перед тем
после постигшего Марфиных горя бывал у них почти ежедневно; но на этот раз Сусанна Николаевна, рассказав откровенно
все, что происходит с ее мужем, умоляла его прийти к ним уже прямо для поучения и подкрепления Егора Егорыча.
—
Все это, не спорю, правда, — начала она, — но ты забываешь, что мне,
после моего первого несчастного брака, страшно даже подумать выйти когда-нибудь опять замуж.
— Вот это лучше
всего! — произнесла расслабленным голосом косая дама. —
После Валерьяна сделаться женой — я и не знаю — кого…
По деревенским обычаям, обоим супругам была отведена общая спальня, в которую войдя
после ужина, они хоть и затворились, но комнатная прислуга кузьмищевская, долго еще продолжавшая ходить мимо этой комнаты, очень хорошо слышала, что супруги бранились, или, точнее сказать, Миропа Дмитриевна принялась ругать мужа на
все корки и при этом, к удивлению молодых горничных, произнесла такие слова, что хоть бы в пору и мужику, а Аггей Никитич на ее брань мычал только или произносил глухим голосом...
— Очень хорошо помню, и вот этот долг! — сказал Феодосий Гаврилыч и, вынув из бокового кармана своего чепана заранее приготовленную тысячу, подал ее Янгуржееву, который
после того, поклонившись
всем общим поклоном и проговорив на французском языке вроде того, что он желает
всем счастья в любви и картах, пошел из комнаты.
— Ах, Сусанна, ты
после этого не знаешь, что значит быть несчастною в замужестве! Говорить об этом кому бы то ни было бесполезно и совестно… Кроме того, я хорошо знаю, что Лябьев, несмотря на
все пороки свои, любит меня и мучается ужасно, что заставляет меня страдать; но если еще он узнает, что я жалуюсь на него, он убьет себя.
Тулузов
после того раскланялся со
всеми и уехал.
В продолжение
всего остального дня супруги не видались больше. Тулузов тотчас же
после объяснения с женой уехал куда-то и возвратился домой очень поздно. Екатерина же Петровна в семь часов отправилась в театр, где давали «Гамлета» и где она опять встретилась с Сусанной Николаевной и с Лябьевой, в ложе которых сидел на этот раз и молодой Углаков, не совсем еще, кажется, поправившийся
после болезни.
И когда,
после такого допроса,
все призванные к делу лица, со включением Савелия, ушли из камеры, то пристав и Тулузов смотрели друг на друга как бы с некоторою нежностью.
«Я замедлил Вам ответом, ибо Екатерина Филипповна
весь сегодняшний день была столь ослабшею
после вчерашнего, довольно многолюдного, у нас собрания, что вечером токмо в силах была продиктовать желаемые Вами ответы. Ответ о Лябьевых: благодарите за них бога; путь их хоть умален, но они не погибнут и в конце жизни своей возрадуются, что великим несчастием господь смирил их. Ответ о высокочтимой Сусанне Николаевне: блюдите о ней, мните о ней каждоминутно и раскройте к ней
всю Вашу душевную нежность».
— Потом, — отвечала она даже с маленьким азартом, — делать добро, любить прежде
всего близких нам, любить по мере возможности и других людей; а идя этим путем, мы будем возвращать себе райский луч, который осветит нам то, что будет
после смерти.
После прочтения приговора к нему подошел священник, который сначала что-то такое тихо говорил осужденному, наконец громко, так что
все слышали, произнес: «Прощаю и разрешаю тя; да простит тебе и бог твое великое прегрешение, зане велико было покаяние твое».
Егор Егорыч выразил на лице своем недоумение: ни о каком Калмыке он не слыхал и подозревал в этом случае другое лицо, а именно — общего врага
всей их родни Тулузова, который действительно по неудержимой, злой натуре своей, желая отомстить Марфину, обделал через того же члена Управы, французишку, что дело Лябьева, спустя три дня
после решения, было приведено в исполнение.
— Конечно, поедет! — произнес было сначала Егор Егорыч, но, подумав немного, проговорил: — Хотя меня тут беспокоит… Она
все это время на вид такая слабая; а
после сегодняшней процедуры, вероятно, будет еще слабее… Я боюсь за нее!
В это время стали садиться за стол, а
после обеда Егор Егорыч тотчас уехал домой, чтобы отдохнуть от
всех пережитых им, хоть и радостных, но
все же волнений.
Чтобы спасти себя от подобного неприятного казуса, камер-юнкер придумал рассказывать Екатерине Петровне городские слухи, в которых будто бы
все ее осуждали единогласно, что она
после такого варварского с ней поступка мужа продолжает с ним жить, тем более, что она сама имеет совершенно независимое от него состояние.
— Вообрази, у них есть средства! Помнишь ту подмосковную, которую мамаша так настоятельно хотела отдать Музе? Она у них сохранилась. Лябьев, проиграв
все свое состояние, никак не хотел продать этого имения и даже выкупил его, а кроме того, если мы отдадим ту часть, которая досталась мне
после мамаши, они будут совершенно обеспечены.
Отправка Лябьева назначена была весьма скоро
после того, и им даже дозволено было ехать в своем экипаже вслед за конвоем. Об их прощании с родственниками и друзьями говорить, конечно, нечего. Ради характеристики этого прощания, можно сказать только, что оно было короткое и совершенно молчаливое; одна только Аграфена Васильевна разревелась и
все кричала своему обожаемому Аркаше...
Тулузов, с которым она даже не простилась,
после объяснения с нею, видимо, был в каком-то афрапированном состоянии и
все совещался с Савелием Власьевым, перед сметкой и умом которого он заметно начал пасовать, и когда Савелий (это было на второй день переезда Екатерины Петровны на новую квартиру) пришел к нему с обычным докладом по делам откупа, Тулузов сказал ему...
— Я пришел к вам, отец Василий, дабы признаться, что я, по поводу вашей истории русского масонства, обещая для вас журавля в небе, не дал даже синицы в руки; но теперь, кажется, изловил ее отчасти, и случилось это следующим образом: ехав из Москвы сюда, я был у преосвященного Евгения и, рассказав ему о вашем положении, в коем вы очутились
после варварского поступка с вами цензуры, узнал от него, что преосвященный — товарищ ваш по академии, и, как результат
всего этого, сегодня получил от владыки письмо, которое не угодно ли будет вам прочесть.
Через месяц
после своего представления архиерею отец Василий совершал уже литургию в губернском соборе и
всем молящимся чрезвычайно понравился своей осанистой фигурой и величавым служением.
После отказа ее Аггей Никитич на первых порах подумал было адресовать свое приглашение к какой-либо из других дам, но оказалось, что
все это были или очень молодые девицы, нескладно одетые в розовые платьица, или толстые, с красными лицами барыни, тяжело дышавшие от туго стянутых корсетов.