Неточные совпадения
На барском месте в пошевнях сидел очень маленького роста мужчина, закутанный в медвежью шубу,
с лицом, гордо приподнятым вверх,
с голубыми глазами, тоже закинутыми
к небесам, и
с небольшими, торчащими, как у таракана, усиками, — точно он весь стремился упорхнуть куда-то ввысь.
Между тем кадриль кончилась. Сенатор пошел по зале. Общество перед ним, как море перед большим кораблем, стало раздаваться направо и налево. Трудно описать все мелкие оттенки страха, уважения, внимания, которые начали отражаться на
лицах чиновников, купцов и даже дворян. На средине залы
к сенатору подошел хозяин
с Марфиным и проговорил...
Марфин так расписался, что, вероятно, скоро бы кончил и все письмо; но
к нему в нумер вошел Ченцов. Егор Егорыч едва успел повернуть почтовый лист вверх ненаписанной стороной.
Лицо Ченцова имело насмешливое выражение. Вначале, впрочем, он довольно ласково поздоровался
с дядей и сел.
— Поди, отвези это письмо…
к Людмиле Николаевне… и отдай его ей в руки, — проговорил Егор Егорыч
с расстановкой и покраснев в
лице до ушей.
— Верстах в пятнадцати отсюда, знаешь, как спуститься
с горы от Афанасьева
к речке, на мосту он и лежит
с необыкновенно кротким и добрым выражением в
лице, — эх!..
Катрин между тем, заметив Ченцова, поспешно и
с радостным
лицом устремилась
к нему.
Сверстов немедля же полез на голбец, и Иван Дорофеев, влезши за ним, стал ему светить лучиной. Бабушка была совсем засохший, сморщенный гриб. Сверстов повернул ее
к себе
лицом. Она только простонала, не ведая, кто это и зачем
к ней влезли на печь. Сверстов сначала приложил руку
к ее лбу, потом
к рукам,
к ногам и, слезая затем
с печи, сказал...
Миропа Дмитриевна непременно ожидала, что Рыжовы примут ее приветливо и даже
с уважением, но,
к удивлению своему, она совершенно этого не встретила, и началось
с того, что
к ней вышла одна только старуха-адмиральша
с лицом каким-то строгим и печальным и объявила, что у нее больна дочь и что поэтому они ни
с кем из знакомых своих видаться не будут.
Юлия Матвеевна,
с лицом как бы мгновенно утратившим свое простодушие и принявшим строгое выражение, обратилась
к Ченцову, тоже окончательно смущенному, и сказала...
Марфин слушал капитана
с нахмуренным
лицом. Он вообще офицеров последнего времени недолюбливал, считая их шагистиками и больше ничего, а то, что говорил Аггей Никитич, на первых порах показалось Егору Егорычу пошлым, а потому вряд ли даже не
с целью прервать его разглагольствование он обратился
к барышням...
Крапчик
с снова возвратившеюся
к нему робостью вошел в эту серую комнату, где
лицом ко входу сидел в покойных вольтеровских креслах небольшого роста старик,
с остатком слегка вьющихся волос на голове,
с огромным зонтиком над глазами и в сером широком фраке.
— О, нет, нисколько! — успокоила его Миропа Дмитриевна. — У них, слава богу, идет все спокойно, как только может быть спокойно в их положении, но я
к вам приехала от совершенно другого
лица и приехала
с покорнейшей просьбой.
Тем временем Егор Егорыч послал Антипа Ильича
к Андреюшке узнать, можно ли
к нему идти, ибо юродивый не во всякое время и не всех
к себе пускал. Антип Ильич исполнил это поручение
с великим удовольствием и, возвратясь от Андреюшки, доложил
с сияющим
лицом...
— Ждать так ждать! — сказал
с тем же невеселым
лицом Егор Егорыч и затем почти целую неделю не спал ни одной ночи: живая струйка родственной любви
к Валерьяну в нем далеко еще не иссякла. Сусанна все это, разумеется, подметила и постоянно обдумывала в своей хорошенькой головке, как бы и чем помочь Валерьяну и успокоить Егора Егорыча.
Ченцову наконец надоело такое осадное положение: он
с бешенством в
лице подскочил
к окну и распахнул его.
Дама сия, после долгого многогрешения, занялась богомольством и приемом разного рода странников, странниц, монахинь, монахов, ходящих за сбором, и между прочим раз
к ней зашла старая-престарая богомолка, которая родом хоть и происходила из дворян, но по густым и длинным бровям, отвисшей на глаза коже, по грубым морщинам на всем
лице и, наконец, по мужицким сапогам
с гвоздями, в которые обуты были ее ноги, она скорей походила на мужика, чем на благородную девицу, тем более, что говорила, или, точнее сказать, токовала густым басом и все в один тон: «То-то-то!..
Собственно на любви
к детям и была основана дружба двух этих старых холостяков; весь остальной день они сообща обдумывали, как оформить затеянное Тулузовым дело, потом сочиняли и переписывали долженствующее быть посланным донесение в Петербург, в котором главным образом ходатайствовалось, чтобы господин Тулузов был награжден владимирским крестом,
с пояснением, что если он не получит столь желаемой им награды, то это может отвратить как его, так и других
лиц от дальнейших пожертвований; но когда правительство явит от себя столь щедрую милость, то приношения на этот предмет потекут
к нему со всех концов России.
На этом месте разговор по необходимости должен был прерваться, потому что мои путники въехали в город и были прямо подвезены
к почтовой станции, где Аггей Никитич думал было угостить Мартына Степаныча чайком, ужином, чтобы
с ним еще побеседовать; но Пилецкий решительно воспротивился тому и, объяснив снова, что он спешит в Петербург для успокоения Егора Егорыча, просил об одном, чтобы ему дали скорее лошадей, которые вслед за громогласным приказанием Аггея Никитича: «Лошадей, тройку!» — мгновенно же были заложены, и Мартын Степаныч отправился в свой неблизкий вояж, а Аггей Никитич, забыв о существовании всевозможных контор и о том, что их следует ревизовать, прилег на постель, дабы сообразить все слышанное им от Пилецкого; но это ему не удалось, потому что дверь почтовой станции осторожно отворилась, и пред очи своего начальника предстал уездный почтмейстер в мундире и
с лицом крайне оробелым.
Во все это время Сусанна Николаевна, сидевшая рядом
с мужем, глаз не спускала
с него и, видимо, боясь спрашивать, хотела, по крайней мере, по выражению
лица Егора Егорыча прочесть, что у него происходит на душе. Наконец он взял ее руку и крепко прижал ту
к подушке дивана.
Ему самому было очень приятно, когда, например, Сусанна Николаевна пришла
к нему показаться в настоящем своем костюме, в котором она была действительно очень красива: ее идеальное
лицо с течением лет заметно оземнилось; прежняя девичья и довольно плоская грудь Сусанны Николаевны развилась и пополнела, но стройность стана при этом нисколько не утратилась; бледные и суховатые губы ее стали более розовыми и сочными.
Больной помещался в самой большой и теплой комнате. Когда
к нему вошли, в сопровождении Углаковых, наши дамы, он, очень переменившийся и похудевший в
лице, лежал покрытый по самое горло одеялом и приветливо поклонился им, приподняв немного голову
с подушки. Те уселись: Муза Николаевна — совсем около кровати его, а Сусанна Николаевна — в некотором отдалении.
И когда, после такого допроса, все призванные
к делу
лица, со включением Савелия, ушли из камеры, то пристав и Тулузов смотрели друг на друга как бы
с некоторою нежностью.
Егор Егорыч
с нервным вниманием начал прислушиваться
к тому, что происходило в соседних комнатах. Он ждал, что раздадутся плач и рыдания со стороны сестер; этого, однако, не слышалось, а, напротив, скоро вошли
к нему в комнату обе сестры, со слезами на глазах, но, по-видимому, сохранившие всю свою женскую твердость. Вслед за ними вошел также и Антип Ильич,
лицо которого сияло полным спокойствием.
— Ты, Максинька, больше слушай, а не рассуждай, — остановил его частный пристав и, обратясь
с умоляющим
лицом и голосом
к рассказчику, начал его упрашивать: — Голубчик Пров Михайлыч, расскажи еще про Наполеондера!
Таким образом, Марфин заехал один
к Сергею Степанычу, который встретил его
с сияющим от удовольствия
лицом.
Gnadige Frau тоже была весьма рада и счастлива тем, что
к ней возвратился муж, а потом, радуясь также и приезду Марфиных, она,
с сияющим от удовольствия
лицом, говорила всей прислуге: «Наконец Кузьмищево начинает походить на прежнее Кузьмищево!».
Аггей Никитич подошел
к аптекарю и едва только выговорил: «А позвольте вас спросить…», как из дверей в промежутке между шкафами, из коих на одном было написано narcotica [наркотическое (лат.).], а на другом — heroica [возбуждающее (лат.).], появилась молодая женщина, нельзя сказать, чтобы очень красивая
лицом, но зато необыкновенно стройная,
с чрезвычайно ловкими и грациозными манерами, и одетая совершенно по-домашнему.
После отказа ее Аггей Никитич на первых порах подумал было адресовать свое приглашение
к какой-либо из других дам, но оказалось, что все это были или очень молодые девицы, нескладно одетые в розовые платьица, или толстые,
с красными
лицами барыни, тяжело дышавшие от туго стянутых корсетов.
Когда вскоре за тем пани Вибель вышла, наконец, из задних комнат и начала танцевать французскую кадриль
с инвалидным поручиком, Аггей Никитич долго и пристально на нее смотрел, причем открыл в ее
лице заметные следы пережитых страданий, а в то же время у него все более и более созревал задуманный им план, каковый он намеревался начать
с письма
к Егору Егорычу, написать которое Аггею Никитичу было нелегко, ибо он заранее знал, что в письме этом ему придется много лгать и скрывать; но могущественная властительница людей — любовь — заставила его все это забыть, и Аггей Никитич в продолжение двух дней, следовавших за собранием, сочинил и отправил Марфину послание, в коем
с разного рода экивоками изъяснил, что, находясь по отдаленности места жительства Егора Егорыча без руководителя на пути
к масонству, он,
к великому счастию своему, узнал, что в их городе есть честный и добрый масон — аптекарь Вибель…
—
К вашим услугам! — отвечал поручик, приподняв свои
с желтой суконной рогожкой эполеты и
с гордо-довольным выражением в
лице: он хоть был не из умных,
с какой-то совершенно круглой головой и
с таковыми же круглыми ушами, но не из трусливых.
Очень уж она охотница большая до любви!» — заключил Аггей Никитич в мыслях своих
с совершенно не свойственной ему ядовитостью и вместе
с тем касательно самого себя дошел до отчаянного убеждения, что для него все теперь в жизни погибло, о чем решился сказать аптекарю, который аккуратнейшим образом пришел
к нему в назначенное время и, заметив, что Аггей Никитич был
с каким-то перекошенным, печальным и почти зеленым
лицом, спросил его...
На Тверском бульваре
к большому дому, заключавшему в себе несколько средней величины квартир, имевших на петербургский манер общую лестницу и даже швейцара при оной, или, точнее сказать, отставного унтер-офицера, раз подошел господин весьма неприглядной наружности, одетый дурно,
с лицом опухшим. Отворив входную дверь сказанного дома, он проговорил охриплым голосом унтер-офицеру...