Неточные совпадения
— Я не словами вызвал, а криком, криком! — повторил двукратно Марфин. — Я
кричал всюду: в гостиных, в клубах,
на балах,
на улицах, в церквах.
Чтобы хоть сколько-нибудь себя успокоить, Егор Егорыч развернул библию, которая, как нарочно, открылась
на Песне песней Соломона. Напрасно Егор Егорыч, пробегая поэтические и страстные строки этой песни, усиливался воображать, как прежде всегда он и воображал, что упоминаемый там жених — Христос, а невеста — церковь. Но тут (Егор Егорыч был уверен в том) дьявол мутил его воображение, и ему представлялось, что жених — это он сам, а невеста — Людмила. Егор Егорыч рассердился
на себя, закрыл библию и
крикнул...
Те начали взбираться по грязным и обмерзшим ступенькам лестницы.
На верхней площадке Иван Дорофеев просил их пообождать маненько и затем
крикнул...
— А вот погоди-ка, я этому курчашке дам! — подхватил доктор. — Пожалуйте сюда!.. —
крикнул он мальчику, все еще остававшемуся
на полатях.
— Это не я-с приказывал, а он сам себе, пьяница, требовал! —
закричал уже Крапчик
на всю столовую. — И ты с ним пила, и чокалась, и сидела потом вдвоем до трех часов ночи, неизвестно что делая и о чем беседуя.
Егор Егорыч ничего не мог разобрать: Людмила, Москва, любовь Людмилы к Ченцову, Орел, Кавказ — все это перемешалось в его уме, и прежде всего ему представился вопрос, правда или нет то, что говорил ему Крапчик, и он хоть
кричал на того и сердился, но в то же время в глубине души его шевелилось, что это не совсем невозможно, ибо Егору Егорычу самому пришло в голову нечто подобное, когда он услыхал от Антипа Ильича об отъезде Рыжовых и племянника из губернского города; но все-таки, как истый оптимист, будучи более склонен воображать людей в лучшем свете, чем они были
на самом деле, Егор Егорыч поспешил отклонить от себя эту злую мысль и почти вслух пробормотал: «Конечно, неправда, и доказательство тому, что, если бы существовало что-нибудь между Ченцовым и Людмилой, он не ускакал бы
на Кавказ, а оставался бы около нее».
Красота ее все более и более поражала капитана, так что он воспринял твердое намерение каждый праздник ходить в сказанную церковь, но дьявольски способствовавшее в этом случае ему счастье устроило нечто еще лучшее: в ближайшую среду, когда капитан
на плацу перед Красными казармами производил ученье своей роте и,
крикнув звучным голосом: «налево кругом!», сам повернулся в этом же направлении, то ему прямо бросились в глаза стоявшие у окружающей плац веревки мать и дочь Рыжовы.
Когда они подъехали к дому Зудченки, первая их увидала сидевшая у окна Людмила и почти
закричала на всю комнату...
Фаэтон между тем быстро подкатил к бульвару Чистые Пруды, и Егор Егорыч
крикнул кучеру: «Поезжай по левой стороне!», а велев свернуть близ почтамта в переулок и остановиться у небольшой церкви Феодора Стратилата, он предложил Сусанне выйти из экипажа, причем самым почтительнейшим образом высадил ее и попросил следовать за собой внутрь двора, где и находился храм Архангела Гавриила, который действительно своими колоннами, выступами, вазами, стоявшими у подножия верхнего яруса, напоминал скорее башню, чем православную церковь, —
на куполе его, впрочем, высился крест; наружные стены храма были покрыты лепными изображениями с таковыми же лепными надписями
на славянском языке: с западной стороны, например, под щитом, изображающим благовещение, значилось: «Дом мой — дом молитвы»; над дверями храма вокруг спасителева венца виднелось: «Аз есмь путь и истина и живот»; около дверей, ведущих в храм, шли надписи: «Господи, возлюблю благолепие дому твоего и место селения славы твоея».
В настоящий вечер она, кушая вприкуску уже пятую чашку чаю, начинала чувствовать легкую тоску от этой приятной, но все-таки отчасти мутящей жидкости, — вдруг
на дворе показалась высокая фигура капитана в шинели. Миропа Дмитриевна грустно усмехнулась, заранее предчувствуя, зачем к ней идет капитан, и
крикнула ему, что она в саду, а не в доме.
— Какой вы губернатор?.. Не годитесь вы
на это! —
кричал Егор Егорыч.
Она прямо выходила
на тенистую и длинную аллею кузьмищевского сада, откуда веяло живительной свежестью, слышалось, что где-то кукушка кукует, а там, в соседних лугах, коростель
кричит.
— Нет врешь, ты не уйдешь от меня! Лошадей!! —
закричал было Петр Григорьич, но
на том и смолк, потому что грохнулся со стула длинным телом своим
на пол. Прибежавшие
на этот стук лакеи нашли барина мертвым.
— Ах, боже мой, —
закричал на это доктор, — скажу, что ездил
на практику и, заблудившись, заехал, увидав городскую усадьбу!
Бедная Аксюша при этом хлобыснулась своим красивым лицом
на стол и закрылась рукавом рубахи, как бы желая, чтобы ей никого не видеть и чтобы ее никто не видел. Ченцов, ошеломленный всей этой сценой, при последней угрозе Маланьи поднялся
на ноги и
крикнул ей страшным голосом...
— Признаюсь, мне странным показалось такое мнение Ивана Петровича, — сказал тоном сожаления Тулузов, затем тоже раскланялся и вышел, но, сойдя
на крыльцо, он, к удивлению своему, увидал, что у подъезда стояли безобразные, обтертые и облупившиеся дрожки Ивана Петровича, в которых тот, восседая,
крикнул ему...
— Что ж из того, что она племянница ему? — почти
крикнул на жену Сверстов. — Неужели ты думаешь, что Егор Егорыч для какой бы ни было племянницы захочет покрывать убийство?.. Хорошо ты об нем думаешь!.. Тут я думаю так сделать… Слушай внимательно и скажи мне твое мнение!.. Аггей Никитич упомянул, что Тулузов учителем был, стало быть, сведения об нем должны находиться в гимназии здешней… Так?..
— Все это вздор-с!.. Пустяки!.. Одно привередничанье ваше!.. Что это такое?.. Сургуч?.. Привык служить
на воздухе? Это чепуха какая-то! — уже
закричал на Аггея Никитича Егор Егорыч, рассерженный тем, что он рекомендовал Зверева как чиновника усердного и полезного, а тот, прослужив без году неделю, из каких-то глупых причин хочет уж и оставить службу.
— Друг любезный! —
закричал он
на всю залу. — Не противодействуйте выбору господина Тулузова!.. Он нам благодеяние делает, — пятьдесят тысяч жертвует
на пансион для мальчиков!
В собрании между тем происходил шум. Все уже успели узнать, что вместо Тулузова Егор Егорыч пожертвовал пятьдесят тысяч
на пансион, и когда губернский предводитель подошел к своему столу и объявил, что господин Тулузов отказался от баллотировки, то почти все
закричали: «Мы желаем выбрать в попечители гимназии Марфина!» Но вслед за тем раздался еще более сильный голос Егора Егорыча...
— Будет же, будет! — говорила ему Сусанна Николаевна, тщетно стараясь оторвать свою руку от его губ. — Идите же, наконец, вон, Углаков!.. Вы, я вижу, не стоите дружбы! — почти
крикнула она
на него.
— О, это я могу тебе объяснить! — сказал окончательно гнусливым голосом камер-юнкер. — Название это взято у Дюма, но из какого романа — не помню, и, по-моему, эти сборища, о которых так теперь
кричит благочестивая Москва, были не больше как свободные, не стесняемые светскими приличиями, развлечения молодежи. Я сам никогда не бывал
на таких вечерах, — соврал, по мнению автора, невзрачный господин: он, вероятно, бывал
на афинских вечерах, но только его не всегда приглашали туда за его мизерность.
На этом месте беседы в кофейную вошли два новые посетителя, это — начинавший уже тогда приобретать себе громкую известность Пров Михайлыч Садовский, который с наклоненною немного набок головой и с некоторой скукою в выражении лица вошел неторопливой походкой; за ним следовал другой господин, худой, в подержанном фраке, и очень напоминающий своей фигурой Дон-Кихота. При появлении этих лиц выразилось общее удовольствие; кто
кричал: «Милый наш Проша!», другой: «Голубчик, Пров Михайлыч, садись, кушай!»
— Браво! —
закричали все
на четверостишие этого господина и вслед за тем стали приставать к Прову Михайлычу, чтобы он рассказал, как купцы говорят о пьесе «Гамлет».
— Это вот все эти архангелы-то! —
кричала она. — Черномазого, небось, не притянули — откупился; а Аркаше, может, и того сделать не
на что было: все у него разные подлецы обобрали.
— Государь, я знаю, что милостив, —
закричал на это Марфин, — но, по пословице: «Царь жалует, да псарь не жалует», под ним-то стоящим милее Тулузовы и кабатчики!
— Я тебя завтра же
на каторгу сошлю! —
кричал ему вслед Тулузов.
Аггею Никитичу хоть и предстояло вечером свидание с пани Вибель, однако он не утерпел и выехал поутру прокатиться, причем, как водится, встретил ее. Разговаривали они между собою, впрочем,
на этот раз немного, и пани Вибель только
крикнула ему...
Проговорив это, почтенный ритор развел с явною торжественностью руками, желая тем указать своим слушателям, что он прорек нечто весьма важное, и когда к нему в этот момент подошел было приласкаться кот, то Вибель вместо того, чтобы взять любимца
на колени,
крикнул ему: «Брысь!» — и сверх того отщелкнул его своим табачным носовым платком, а сам снова обратился к напутствованию.
— Pardon! — ответил
на это небрежно Аггей Никитич и присовокупил пани Вибель по-польски: — То быдло, недосыць, же ноги подставя, але и сам сиен еще обража. [Эта скотина ноги подставляет, да еще сам потом
кричит (Прим. автора.).]
— Я завтра же поутру поеду к нему, мерзавцу, и дам ему при его любовнице пощечину! —
кричал он
на весь дом.
Унтер-офицер, впрочем, прежде чем пойти докладывать, посмотрел
на вешалку, стоявшую в сенях, и, убедившись, что
на ней ничего не висело, ушел и довольно долго не возвращался назад, а когда показался
на лестнице, то еще с верхней ступеньки ее
крикнул Янгуржееву окончательно неприветливым голосом...
Далее в паровом поле гулял табун лошадей, от которого отбившись молодой жеребенок как бы из любопытства подбежал довольно близко к дороге и, подняв свою тонкую голову, заржал,
на что Иван Дорофеев,
крикнув: «Я-те, дьяволенок этакий!» — хлопнул по воздуху плетью.