Неточные совпадения
—
Какой я нынче, ваше сиятельство, игрок, особенно в пикет! Со службой совсем разучился! — отвечал правитель дел, сухопарый, или, точнее
сказать, какой-то даже оглоданный петербургский чиновник, с расчесанными бакенбардами, с старательно вычищенными ногтями, в нескольких фуфайках и сверх их в щегольском белье.
(Прим. автора.).], и я, пожалуй,
скажу: да, христианином; но
каким?
— Если так понимать, то конечно! — произнес уклончиво предводитель и далее
как бы затруднялся высказать то, что он хотел. — А с вас,
скажите, взята подписка о непринадлежности к масонству? — выговорил он, наконец.
Марфин, впрочем, вряд ли бы его пощадил и даже, пожалуй,
сказал бы еще что-нибудь посильней, но только вдруг,
как бы от прикосновения волшебного жезла, он смолк, стих и даже побледнел, увидав входившее в это время в залу целое семейство вновь приехавших гостей, которое состояло из трех молодых девушек с какими-то ангелоподобными лицами и довольно пожилой матери, сохранившей еще заметные следы красоты.
— Третие-с, — продолжал советник все более и более с озлобленными глазами, — это уж вы сами должны хорошо знать, и
скажите,
как он собирает оброк с своих мужиков? По слухам, до смерти некоторых засекал, а вы, земская полиция, все покрывали у него.
— Что это за книжища?.. Очень она меня интересует! —
сказал он, пододвигая к себе книгу и хорошо зная,
какая это книга.
В случае, если ответ Ваш будет мне неблагоприятен, не передавайте оного сами, ибо Вы, может быть, постараетесь смягчить его и поумалить мое безумие, но пусть мне
скажет его Ваша мать со всей строгостью и суровостью, к
какой только способна ее кроткая душа, и да будет мне сие — говорю это,
как говорил бы на исповеди — в поучение и назидание.
— Ответ-с такой… — И Антип Ильич несколько затруднялся,
как ему, с его обычною точностью, передать ответ, который он не совсем понял. — Барышня мне сами
сказали, что они извиняются, а что маменьки ихней дома нет.
— Он был у меня!.. — доложил правитель дел, хотя собственно он должен был бы
сказать, что городничий представлялся к нему,
как стали это делать, чрез две же недели после начала ревизии, почти все вызываемые для служебных объяснений чиновники, являясь к правителю дел даже ранее, чем к сенатору, причем,
как говорили злые языки, выпадала немалая доля благостыни в руки Звездкина.
— Далее
какие дела?.. —
сказал он.
— Но
как же вы мне еще вчера
сказали, что не будете играть? — проговорила она Ченцову.
Адмиральша тут солгала: Людмила прямо ей
сказала, что она никогда не согласится на брак с Марфиным, точно так же,
как и ни с кем другим.
— Две эти секты и во вражде и в согласии, —
сказал он, —
как часто это бывает между родителями и детьми; все-таки хлыстовщина — праматерь скопчества. [Скопчество — религиозная секта, особенное распространение получившая в России во второй половине XVIII века.]
— Не хотите ли чашечку? —
сказала она Парасковье, желая с ней быть такою же любезною,
каким был доктор с Иваном Дорофеевым.
Егор Егорыч промолчал на это. Увы, он никак уж не мог быть тем, хоть и кипятящимся, но все-таки смелым и отважным руководителем,
каким являлся перед Сверстовым прежде, проповедуя обязанности христианина, гражданина, масона. Дело в том, что в душе его ныне горела иная, более активная и, так
сказать, эстетико-органическая страсть, ибо хоть он говорил и сам верил в то, что желает жениться на Людмиле, чтобы сотворить из нее масонку, но красота ее была в этом случае все-таки самым могущественным стимулом.
— Любопытно бы было видеть эту инструкцию, —
сказал насмешливо Крапчик, — но, кроме того, слух слуху рознь. Это уж я говорю не
как помещик, а
как губернский предводитель дворянства: назначать неосмотрительно дознания по этого рода делам значит прямо вызывать крестьян на бунт против помещиков, а это я не думаю, чтобы было приятно государю.
— Кто же это скучает, — мать или дочь? — переспросил Крапчик,
как бы не поняв того, что
сказал Егор Егорыч.
—
Какая же?.. Говорите! — начал уж приставать Марфин. — Мне вы должны
сказать и не можете утаивать от меня, — я единственный защитник и заступник за этих девушек.
— Положим, что вам не
сказали бы того, — заметил, усмехнувшись, Крапчик,
как бы находивший какое-то наслаждение для себя мучить Егора Егорыча.
— Матери, может быть, она и
сказала,
как дело-то въявь уж подошло.
Егор Егорыч ничего ему на это не
сказал, чувствуя, что внутри у него, в душе его, что-то такое
как бы лопнуло, потом все взбудоражилось и перевернулось вверх ногами.
— Удивительно, неописанно хорошо!.. — подхватила Миропа Дмитриевна. — И я вот теперь припоминаю, что вы совершенно справедливо
сказали, что тут какой-нибудь роман, потому что у дочери, тоже
как и у матери, лицо очень печальное, точно она всю ночь плакала.
Юлия Матвеевна, с лицом
как бы мгновенно утратившим свое простодушие и принявшим строгое выражение, обратилась к Ченцову, тоже окончательно смущенному, и
сказала...
— Всего один раз, и когда я его спросила, что он, вероятно, часто будет бывать у своих знакомых, так он
сказал: «Нет, я скоро уезжаю из Москвы!», и
как я полагаю, что тут точно что роман, но роман, должно быть, несчастный.
— Ах, непременно зайдите со мною! —
сказала та, чувствуя если не страх, то нечто вроде этого при мысли, что она без позволения от адмиральши поехала к ней в Москву; но Егор Егорыч, конечно, лучше ее растолкует Юлии Матвеевне, почему это и
как случилось.
—
Как же ты это
сказала, когда еще любишь его? — заметила по-прежнему тихо Сусанна.
— Ах, мы рады вам… — говорила адмиральша, будучи в сущности весьма удивлена появлением громадного капитана, так
как, при недавней с ним встрече, она вовсе не приглашала его, — напротив, конечно, не совсем, может быть, ясно
сказала ему: «Извините, мы живем совершенно уединенно!» — но
как бы ни было, капитан уселся и сейчас же повел разговор.
Капитан тем временем всматривался в обеих молодых девушек. Конечно, ему и Сусанна показалась хорошенькою, но все-таки хуже Людмилы: у нее были губы как-то суховаты, тогда
как у Людмилы они являлись сочными, розовыми,
как бы созданными для поцелуев. Услыхав, впрочем, что Егор Егорыч упомянул о церкви архангела
сказал Людмиле...
Майор по-прежнему насмешливо пожал плечами, но послушался Миропы Дмитриевны; Людмила,
как нарочно, в это время сидела, или, лучше
сказать, полулежала с закрытыми глазами в кресле у выставленного окна. Майор даже попятился назад, увидев ее… Перед ним была не Людмила, а труп ее. Чтобы не мучить себя более, он возвратился к Миропе Дмитриевне.
— Нечего вам об этой пустой девчонке и думать! — благоразумно посоветовала ему Миропа Дмитриевна и потом,
как бы что-то такое сообразив, она вдруг
сказала: — А я все-таки хочу выпить за ваше повышение!.. Шампанского, конечно, у меня нет, но есть отличная, собственной стряпни, наливка — вишневка!..
— Ну, вот видите, и теперь вдумайтесь хорошенько, что может из этого произойти! — продолжала Миропа Дмитриевна. — Я сама была в замужестве при большой разнице в летах с моим покойным мужем и должна
сказать, что не дай бог никому испытать этого; мне было тяжело, а мужу моему еще тяжельше, потому что он,
как и вы же, был человек умный и благородный и все понимал.
— Она выкинула неблагополучно! —
сказала тихо Миропа Дмитриевна. — Доктор обещал,
как приедет домой, прислать своего помощника, чтобы был около нее.
— А мне тоже можно просидеть у вас тут и подождать, чем эта история кончится? —
сказал он,
как бы и усмехаясь.
— Евангелист Иоанн,
как вы говорили! —
сказал тот, всматриваясь своими больными глазами в картину.
— Я,
как губернский предводитель,
как помещик местный… наконец, по долгу чести моей, должен
сказать, что мы крайне печалимся, что ревизовать нашу губернию прислан не другой кто, а граф Эдлерс.
— Слышал это я, —
сказал князь, — и мне передавали, что Вяземский [Вяземский Петр Андреевич (1792—1878) — поэт и критик.] отлично сострил, говоря, что поэзия…
как его?..
«И это, — думал он про себя, — разговаривают сановники, государственные люди, тогда
как по службе его в Гатчинском полку ему были еще памятны вельможи екатерининского и павловского времени: те, бывало, что ни слово
скажут, то во всем виден ум, солидность и твердость характера; а это что такое?..»
— Но посредством чего? — допытывался Егор Егорыч. — Посредством того, что вы стремились восприять в себя разными способами — молитвой, постом, мудромыслием, мудрочтением, мудробеседованием — Христа!.. К этому же,
как достоверно мне известно, стремятся и хлысты; но довольно!
Скажите лучше, что еще происходило на обеде у князя?
— Происходило, — ответил Крапчик, сразу вошедший в свою колею, — что Сергей Степаныч стал меня,
как на допросе, спрашивать,
какие же я серьезные обвинения имею против сенатора. Я тогда подал мою заранее составленную докладную записку, которой, однако, у меня не приняли ни князь, ни Сергей Степаныч, и
сказали мне, чтобы я ее представил министру юстиции Дашкову, к которому я не имел никаких рекомендаций ни от кого.
По мере того
как вы будете примечать сии движения и относить их к Христу, в вас действующему, он будет в вас возрастать, и наконец вы достигнете того счастливого мгновения, что в состоянии будете ощущать его с такой живостью, с таким убеждением в действительности его присутствия, что с непостижимою радостью
скажете: «так точно, это он, господь, бог мой!» Тогда следует оставить молитву умную и постепенно привыкать к тому, чтобы находиться в общении с богом помимо всяких образов, всякого размышления, всякого ощутительного движения мысли.
— Вы-то пуще скудны разумом! — снова воскликнул Егор Егорыч. — А знаете ли,
какой в обществе ходит старый об вас анекдот, что когда вы побывали у Аракчеева, так он, когда вы ушли,
сказал: «О, если бы к уму этого человека прибавить мою волю, такой человек много бы сделал».
— Дашкову передайте, Дашкову, и
скажите, что вот
какого рода слухи идут из губернии от самых достоверных людей!
— А
как я тут пособлю? —
сказал он. — Мне доктора, по болезни моих глаз, шагу не позволяют сделать из дому… Конечно, государь так был милостив ко мне, что два раза изволил посетить меня, но теперь он в отсутствии.
— Этого нельзя!.. На словах я мог бы
сказать многое государю,
как мое предположение,
как мое мнение; но написать — другое дело, это уж,
как говорится, лезть в чужой огород.
Но нет, голубчик Егор Егорыч,
скажите, так ли это будет, и научите меня, что мне читать и
какие книги: я такая глупенькая, что ничего не знаю».
—
Скажите,
какая откровенность! — произнес, усмехнувшись, Егор Егорыч. — А с губернатором он что же?
Егор Егорыч, не спавший после того всю ночь, только к утру почувствовал,
как он много оскорбил Крапчика, и потому пошел было к нему в нумер, чтобы попросить у него извинения; но ему
сказали, что господин Крапчик еще в ночь уехал совсем из Петербурга. Егор Егорыч, возвратясь к себе, сильно задумался.
Та бессмысленно взглянула на дочь,
как бы не понимая, зачем она это делает, а потом обратилась к Егору Егорычу и
сказала плохо служащим языком...
— Прихворнули немножко?.. —
сказал он, стараясь не подать виду, что он был поражен тем, до
какой степени Аггей Никитич изменился и постарел.