Неточные совпадения
Пробурчав что-то такое на
это, молитву или благодарность, старик засунул пирог в свою и без того уж битком набитую суму и вместе с вожаком пошел далее христарадничать по улице, а затем они совсем
вышли из города и скрылись за ближайшим леском.
Он обо всех
этих ужасных случаях слышал и на мой вопрос отвечал, что
это, вероятно, дело рук одного раскольника-хлыста, Федота Ермолаева, богатого маляра
из деревни Свистова, который, — как известно
это было почтмейстеру по службе, — имеет на крестьян сильное влияние, потому что, производя в Петербурге по летам стотысячные подряды, он зимой обыкновенно съезжает сюда, в деревню, и закабаливает здесь всякого рода рабочих, выдавая им на их нужды задатки, а с весной уводит их с собой в Питер; сверх того, в продолжение лета,
высылает через почту домашним
этих крестьян десятки тысяч, — воротило и кормилец, понимаете, всей округи…
Старый и пространный дом, как бы желая способствовать ее вдохновению, вторил во всех углах своих тому, что она играла, а играла Муза на тему терзающей ее печали, и сумей она записать играемое ею,
из этого, может быть,
вышло бы нечто весьма замечательное, потому что тут работали заодно сила впечатления и художественный импульс.
Миропа Дмитриевна непременно ожидала, что Рыжовы примут ее приветливо и даже с уважением, но, к удивлению своему, она совершенно
этого не встретила, и началось с того, что к ней
вышла одна только старуха-адмиральша с лицом каким-то строгим и печальным и объявила, что у нее больна дочь и что поэтому они ни с кем
из знакомых своих видаться не будут.
Сокровище
это Юлия Матвеевна думала сохранить до самой смерти, как бесценный залог любви благороднейшего
из смертных; но
вышло так, что залог
этот приходилось продать.
Панночка в отчаянии и говорит ему: «Сними ты с себя портрет для меня, но пусти перед
этим кровь и дай мне несколько капель ее; я их велю положить живописцу в краски, которыми будут рисовать, и тогда портрет
выйдет совершенно живой, как ты!..» Офицер, конечно, — да и кто бы
из нас не готов был сделать того, когда мы для женщин жизнью жертвуем? — исполнил, что она желала…
Тот сначала своими жестами усыпил его, и что потом было с офицером в
этом сне, — он не помнит; но когда очнулся, магнетизер велел ему взять ванну и дал ему при
этом восковую свечку, полотенчико и небольшое зеркальце… «Свечку
эту, говорит, вы зажгите и садитесь с нею и с зеркальцем в ванну, а когда вы там почувствуете сильную тоску под ложечкой, то окунитесь… свечка при
этом — не бойтесь — не погаснет, а потом, не
выходя из ванны, протрите полотенчиком зеркальце и, светя себе свечкою, взгляните в него…
Егор Егорыч, увидав в
это время, что священник
выходит уже
из церкви, торопливо и, вероятно, забыв, что он говорит уже не с дамой, отнесся к нему...
— История чисто кадетская,
из которой, по-моему, Пилецкий
вышел умно и благородно: все
эти избалованные барчонки вызвали его в конференц-залу и предложили ему: или удалиться, или видеть, как они потребуют собственного своего удаления; тогда Пилецкий, вместо того, чтобы наказать их, как бы
это сделал другой, объявил им: «Ну, господа, оставайтесь лучше вы в лицее, а я уйду, как непригодный вам», — и в ту же ночь выехал
из лицея навсегда!
На следующей неделе Марфины получили еще письмо, уже
из Москвы, от Аггея Никитича Зверева, которое очень порадовало Егора Егорыча. Не было никакого сомнения, что Аггей Никитич долго сочинял свое послание и весьма тщательно переписал его своим красивым почерком. Оно у него
вышло несколько витиевато, и витиевато не в хорошем значении
этого слова; орфография у майора местами тоже хромала. Аггей Никитич писал...
Об разных укорах и намеках, которые Вы мне пишете, я не хочу и говорить, потому что все они несправедливы; но что касается до высылки к Вам крестьянки Аксиньи, то я по закону никакого права не имею
этого сделать: мы можем наших крестьян отчуждать
из своего владения, а нарушать их браки не в нашей власти; муж Аксиньи, который ее привез теперь сюда, очень хорошо
это знает, и мне очень странна показалась Ваша просьба: неужели Вы думали, что я позволю себе
высылать Вам ваших любовниц?
— Да, я желал
этого, горячо желал, — подтвердил Егор Егорыч, — но что
из того
вышло?.. Одно безобразие, скандал!..
— Нет, бараны! — бухнул на
это Иван Петрович. — Я сам здешний дворянин и знаю, что тоже баран, и никому не посоветую деньги, предназначенные на воспитание и прокормление двадцати — тридцати мальчуганов,
из которых, может быть,
выйдут Ломоносовы, Пушкины, Державины, отдавать в коллегию.
Доктору, кажется, досадно было, что Аггей Никитич не знает
этого, и, как бы желая поразобраться с своими собственными мыслями, он
вышел из гостиной в залу, где принялся ходить взад и вперед, причем лицо его изображало то какое-то недоумение, то уверенность, и в последнем случае глаза его загорались, и он начинал произносить сам с собою отрывистые слова. Когда потом gnadige Frau, перестав играть в шахматы с отцом Василием,
вышла проводить того, Сверстов сказал ей...
— Вы, может быть, припомните, что садик около его домика
выходит на улицу, и он
этот садик (Максинька при
этом хоть и слегка, но повторил свой трагический хохот) прошлой весной весь засадил подсолнечникам «. Прекрасно, знаете, бесподобно! Мы все лето упивались восторгом, когда
эти подсолнечники зацвели, потом они поспели, нагнули свои головки, и у него вдруг откуда-то, точно с неба нам свалился, суп
из куриц!
— И неужели же
эта клевета на моего мужа могла
выйти из вашего дома, от вашего врача? — спросила Екатерина Петровна.
Егор Егорыч при
этом почти
вышел из себя.
Gnadige Frau, поняв
из этого, что Юлия Матвеевна желает, чтобы она удалилась, исполнила ее желание и,
выйдя в коридор, поместилась на стуле около комнаты больной. Прошло с час времени. Юлия Матвеевна заметно начала свободнее дышать, потом вдруг указала на лежавшие в углу валяные туфли.
—
Это не я один, а вся Москва утверждает, и говорят, что не он собственно убил, а какой-то негодяй есть там, по прозванию Калмык, держащий у себя открытый картежный дом, который подкупил полицию и
вышел сух
из воды… Вообще жить становится невозможным.
Когда они
вышли от министра, то прежде всего, точно вырвавшись
из какого-нибудь душного места, постарались вздохнуть поглубже чистым воздухом, и Егор Егорыч хотел было потом свезти доктора еще к другому важному лицу — Сергею Степанычу, но старый бурсак уперся против
этого руками и ногами.
Тулузов при
этом окончательно
вышел из себя.
По приезде в Кузьмищево Егор Егорыч ничего не сказал об
этом свидании с архиереем ни у себя в семье, ни отцу Василию
из опасения, что
из всех
этих обещаний владыки, пожалуй, ничего не
выйдет; но Евгений, однако, исполнил, что сказал, и Егор Егорыч получил от него письмо, которым преосвященный просил от его имени предложить отцу Василию место ключаря при кафедральном губернском соборе, а также и должность профессора церковной истории в семинарии.
Когда вскоре за тем пани Вибель
вышла, наконец,
из задних комнат и начала танцевать французскую кадриль с инвалидным поручиком, Аггей Никитич долго и пристально на нее смотрел, причем открыл в ее лице заметные следы пережитых страданий, а в то же время у него все более и более созревал задуманный им план, каковый он намеревался начать с письма к Егору Егорычу, написать которое Аггею Никитичу было нелегко, ибо он заранее знал, что в письме
этом ему придется много лгать и скрывать; но могущественная властительница людей — любовь — заставила его все
это забыть, и Аггей Никитич в продолжение двух дней, следовавших за собранием, сочинил и отправил Марфину послание, в коем с разного рода экивоками изъяснил, что, находясь по отдаленности места жительства Егора Егорыча без руководителя на пути к масонству, он, к великому счастию своему, узнал, что в их городе есть честный и добрый масон — аптекарь Вибель…
— О, я
этого не боюсь; но мне совестно, что я стесняю вас собою! — говорила Сусанна Николаевна,
выходя из экипажа.
Далее Аггей Никитич не в состоянии был подслушивать. Он, осторожно поднявшись с кресла,
вышел из боскетной и нашел, наконец, залу, где, поспешно подойдя к инвалидному поручику и проговорив ему: «Мне нужно сказать вам два слова!», — взял его под руку и повел в бильярдную, в которой на
этот раз не было ни души.
— Да
этого черномазый-то и сам не скрывает! — подхватила Аграфена Васильевна. — У нас в доме хвастался: «Дураки, говорит, в воде тонут, а умные
из нее сухоньки
выходят!»
Как только услышал солдат о письме, так, даже не обратив внимания на то, что оно было от какого-то его превосходительства, не пустил бы, вероятно, Аггея Никитича; но в
это время
вышел из своей квартиры Аркадий Михайлыч, собравшийся куда-то уходить, что увидав, солдат радостным голосом воскликнул...
— Она довольно лукаво
это сделала и устроила так, что мне все почтмейстера начали предлагать благодарности; она меня еще думала соблазнить, но я сразу пресек
это и
вышел даже в отставку
из этой службы и поступил в исправники.