Неточные совпадения
— Будем оба непоколебимы: не
выходить из правил, кажется,
это все… — сказала она.
—
Это я вижу, кузина; но поймете ли? — вот что хотел бы я знать! Любили и никогда не
выходили из вашего олимпийского спокойствия?
— Как
это вы делали, расскажите! Так же сидели, глядели на все покойно, так же, с помощью ваших двух фей, медленно одевались, покойно ждали кареты, чтоб ехать туда, куда рвалось сердце? не
вышли ни разу
из себя, тысячу раз не спросили себя мысленно, там ли он, ждет ли, думает ли? не изнемогли ни разу, не покраснели от напрасно потерянной минуты или от счастья, увидя, что он там? И не сбежала краска с лица, не являлся ни испуг, ни удивление, что его нет?
А когда все кончалось, когда шум, чад, вся трескотня
выходили из него, он вдруг очнется, окинет все удивленными глазами, и внутренний голос спросит его: зачем
это? Он пожмет плечами, не зная сам зачем.
Райский, шатаясь от упоения,
вышел из аудитории, и в кружке, по
этому случаю, был трехдневный рев.
Через неделю после того он шел с поникшей головой за гробом Наташи, то читая себе проклятия за то, что разлюбил ее скоро, забывал подолгу и почасту, не берег, то утешаясь тем, что он не властен был в своей любви, что сознательно он никогда не огорчил ее, был с нею нежен, внимателен, что, наконец, не в нем, а в ней недоставало материала, чтоб поддержать неугасимое пламя, что она уснула в своей любви и уже никогда не
выходила из тихого сна, не будила и его, что в ней не было признака страсти,
этого бича, которым подгоняется жизнь, от которой рождается благотворная сила, производительный труд…
«Что
это Кирилов нейдет? а обещал. Может быть, он навел бы на мысль, что надо сделать, чтоб
из богини
вышла женщина», — подумал он.
«Где же тут роман? — печально думал он, — нет его!
Из всего
этого материала может
выйти разве пролог к роману! а самый роман — впереди, или вовсе не будет его! Какой роман найду я там, в глуши, в деревне! Идиллию, пожалуй, между курами и петухами, а не роман у живых людей, с огнем, движением, страстью!»
— Да,
это все, конечно, хорошо, и со временем
из тебя может
выйти такая же бабушка. Разве ты хотела бы быть такою?
— Как не верить: ими, говорят, вымощен ад. Нет, вы ничего не сделаете, и не
выйдет из вас ничего, кроме того, что
вышло, то есть очень мало. Много этаких у нас было и есть: все пропали или спились с кругу. Я еще удивляюсь, что вы не пьете: наши художники обыкновенно кончают
этим.
Это всё неудачники!
Иногда она как будто прочтет упрек в глазах бабушки, и тогда особенно одолеет ею дикая, порывистая деятельность. Она примется помогать Марфеньке по хозяйству, и в пять, десять минут, все порывами, переделает бездну, возьмет что-нибудь в руки, быстро сделает, оставит, забудет, примется за другое, опять сделает и
выйдет из этого так же внезапно, как войдет.
— И я
вышла из себя по-пустому. Я вижу, что вы очень умны, во-первых, — сказала она, — во-вторых, кажется, добры и справедливы:
это доказывает теперешнее ваше сознание… Посмотрим — будете ли вы великодушны со мной…
Но и то хорошо, и то уже победа, что он чувствовал себя покойнее. Он уже на пути к новому чувству, хотя новая Вера не
выходила у него
из головы, но
это новое чувство тихо и нежно волновало и покоило его, не терзая, как страсть, дурными мыслями и чувствами.
Другая причина — приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь с нами и, на беду мою, почти не
выходит из дома, так что я недели две только и делала, что пряталась от него. Какую бездну ума, разных знаний, блеска талантов и вместе шума, или «жизни», как говорит он, привез он с собой и всем
этим взбудоражил весь дом, начиная с нас, то есть бабушки, Марфеньки, меня — и до Марфенькиных птиц! Может быть,
это заняло бы и меня прежде, а теперь ты знаешь, как
это для меня неловко, несносно…
А мне одно нужно: покой! И доктор говорит, что я нервная, что меня надо беречь, не раздражать, и слава Богу, что он натвердил
это бабушке: меня оставляют в покое. Мне не хотелось бы
выходить из моего круга, который я очертила около себя: никто не переходит за
эту черту, я так поставила себя, и в
этом весь мой покой, все мое счастие.
— Как кому? Марфеньке советовал любить, не спросясь бабушки: сам посуди, хорошо ли
это? Я даже не ожидала от тебя! Если ты сам
вышел из повиновения у меня, зачем же смущать бедную девушку?
Наконец он уткнулся в плетень, ощупал его рукой, хотел поставить ногу в траву — поскользнулся и провалился в канаву. С большим трудом выкарабкался он
из нее, перелез через плетень и
вышел на дорогу. По
этой крутой и опасной горе ездили мало, больше мужики, порожняком, чтобы не делать большого объезда, в телегах, на своих смирных, запаленных, маленьких лошадях в одиночку.
Ей не хотелось говорить. Он взял ее за руку и пожал; она отвечала на пожатие; он поцеловал ее в щеку, она обернулась к нему, губы их встретились, и она поцеловала его — и все не
выходя из задумчивости. И
этот, так долго ожидаемый поцелуй не обрадовал его. Она дала его машинально.
Она ждала, не откроет ли чего-нибудь случай, не проговорится ли Марина? Не проболтается ли Райский? Нет. Как ни ходила она по ночам, как ни подозрительно оглядывала и спрашивала Марину, как ни подсылала Марфеньку спросить, что делает Вера: ничего
из этого не
выходило.
—
Это такое важное дело, Марья Егоровна, — подумавши, с достоинством сказала Татьяна Марковна, потупив глаза в пол, — что вдруг решить я ничего не могу. Надо подумать и поговорить тоже с Марфенькой. Хотя девочки мои
из повиновения моего не
выходят, но все я принуждать их не могу…
Он перебирал каждый ее шаг, как судебный следователь, и то дрожал от радости, то впадал в уныние и
выходил из омута
этого анализа ни безнадежнее, ни увереннее, чем был прежде, а все с той же мучительной неизвестностью, как купающийся человек, который, думая, что нырнул далеко, выплывает опять на прежнем месте.
Из этих волн звуков очертывалась у него в фантазии какая-то музыкальная поэма: он силился уловить тайну создания и три утра бился, изведя толстую тетрадь нотной бумаги. А когда сыграл на четвертое утро написанное,
вышла… полька-редова, но такая мрачная и грустная, что он сам разливался в слезах, играя ее.
От него я добился только — сначала, что кузина твоя — a pousse la chose trop loin… qu’elle a fait un faux pas… а потом — что после визита княгини Олимпиады Измайловны,
этой гонительницы женских пороков и поборницы добродетелей, тетки разом слегли, в окнах опустили шторы, Софья Николаевна сидит у себя запершись, и все обедают по своим комнатам, и даже не обедают, а только блюда приносятся и уносятся нетронутые, — что трогает их один Николай Васильевич, но ему запрещено
выходить из дома, чтоб как-нибудь не проболтался, что граф Милари и носа не показывает в дом, а ездит старый доктор Петров, бросивший давно практику и в молодости лечивший обеих барышень (и бывший их любовником, по словам старой, забытой хроники — прибавлю в скобках).
Татьяна Марковна стала подозрительно смотреть и на Тушина, отчего
это он вдруг так озадачен тем, что Веры нет. Ее отсутствие между гостями — не редкость;
это случалось при нем прежде, но никогда не поражало его. «Что стало со вчерашнего вечера с Верой?» — не
выходило у ней
из головы.
Она готовилась пока разделить с сестрой ее труды — лишь только, так или иначе,
выйдет из этой тяжкой борьбы с Марком, которая кончилась наконец недавно, не победой того или другого, а взаимным поражением и разлукой навсегда.
«
Это не бабушка!» — с замиранием сердца, глядя на нее, думал он. Она казалась ему одною
из тех женских личностей, которые внезапно
из круга семьи
выходили героинями в великие минуты, когда падали вокруг тяжкие удары судьбы и когда нужны были людям не грубые силы мышц, не гордость крепких умов, а силы души — нести великую скорбь, страдать, терпеть и не падать!
— Знаю, что не послали бы, и дурно сделали бы. А теперь мне не надо и
выходить из роли медведя. Видеть его — чтобы передать ему
эти две строки, которых вы не могли написать: ведь
это — счастье, Вера Васильевна!
И
этот другой командует властью Веры, не
выходя из границ приличий, выпроваживает его осторожно, как выпроваживают буйного гостя или вора, запирая двери, окна и спуская собаку. Он намекнул ему о хозяйке дома, о людях… чуть не о полиции.
— Ничего хорошего
из этого не
выйдет.
— Вот видите, без моего «ума и сердца», сами договорились до правды, Иван Иванович! Мой «ум и сердце» говорили давно за вас, да не судьба! Стало быть, вы
из жалости взяли бы ее теперь, а она
вышла бы за вас — опять скажу — ради вашего… великодушия… Того ли вы хотите? Честно ли и правильно ли
это и способны ли мы с ней на такой поступок? Вы знаете нас…
Райский
вышел от нее, и все вылетело у него
из головы: осталась — одна «сплетня»! Он чувствовал в рассказе пьяной бабы — в
этой сплетне — истину…