Под сенью боярышника

Ми Ай, 2023

Роман китайской писательницы Ай Ми, ставший на её родине бестселлером, посвящён периоду Культурной революции в Китае и основан на реальных событиях. Герои повествования – старшеклассница Цзинцю, отправленная на перевоспитание в деревню, и участник геологической партии по имени Сунь проникаются взаимной симпатией, но чтобы не скомпрометировать себя, молодые люди вынуждены скрывать свои чувства. Искренние, романтические отношения героев проходят сложные испытания, но не всем планам и мечтам суждено сбыться.

Глава вторая

Появился молодой человек с Хуань Хуанем на руках. На нём было тёмно-синее, хлопковое пальто до колен, которое, вероятно, входило в спецодежду геологической партии. Маленькое тело Хуань Хуаня закрывало большую часть его лица, и только тогда, когда он подошёл почти вплотную к Цзинцю и опустил малыша на землю, она увидела его лицо.

Её рациональный взгляд подсказывал, что перед ней не типичный работяга. Лицо его не было черновато-красным, оно было белым; его тело не глыба, подобная железной башне, а стройный силуэт. И брови его, хоть и густы, но совсем не такие, что рисуют на пропагандистских плакатах, где они расходятся, как два кинжала.

Его вид напомнил Цзинцю фильм, снятый накануне Культурной революции. Назывался он «Молодое поколение». В нём был персонаж, который обладал, как тогда это называли, ретроградным мышлением. Третий Старче нисколько не походил на революционера или храброго солдата — он больше напоминал мелкого буржуа — и оказалось, что Цзинцю восхищает как раз эта его не-революционность.

Она почувствовала, как сердце забилось учащённо, и разволновалась, вдруг осознав, как выглядит со стороны она сама и её одежда. На ней был старый костюм с хлопковым подбоем, который носил ещё её брат. Костюм немного напоминал тот, в котором изображают Mao, за исключением того, что у пиджака был только один карман. Стоячие воротники на таких костюмах были коротки, а шея у Цзинцю была на редкость длинной. Она уверила себя, что должна напоминать жирафа. Из-за того, что её отца сослали на перевоспитание в трудовой лагерь в деревню, когда она была ещё совсем юной, семейству приходилось выживать только на зарплату матери. Им всегда не хватало денег, поэтому Цзинцю донашивала старую одежду своего брата.

Она никак не могла припомнить, волновало ли её прежде, во что она одета; впервые её обеспокоило, не производит ли она плохое впечатление своим костюмом. Давно она не чувствовала себя настолько застенчивой. Когда Цзинцю ходила в начальную, а потом и в среднюю школу, ученики, случалось, задирали её, но как только она перешла в старшую ступень средней школы, ни один из них уже не смел посмотреть ей прямо в глаза. Мальчики в её классе, казалось, боялись её и краснели, когда она с ними заговаривала, поэтому ей и в голову не приходило, нравится ли им то, как она выглядит или во что одета. Они были глупы, как шобла маленьких уродов.

Но стоявший перед нею хорошо одетый мужчина привёл её в трепет, задел её сердце. Ворот его белоснежной рубашки выглядывал из-под незастёгнутого синего пальто. Его рубашка, опрятная и отутюженная, была сшита, должно быть, из полиэстера, который Цзинцю совершенно не могла себе позволить. Его джемпер цвета серого риса был ручной вязки, и Цзинцю, большая любительница вязать, отметила про себя, что рисунок был замысловатым. Обут он был в пару кожаных туфель. Она скользнула взглядом по своим собственным выцветшим туфлям фабрики «Освобождение» и подумала: что ж, он богат, я из бедных, похоже, мы из разных миров.

С лёгкой улыбкой он спросил у Хуань Хуаня:

— Это и есть тётенька Цзинцю?

Обращаясь к ней, он уточнил:

— Ты сегодня приехала?

Он говорил на северном диалекте, а не на диалекте уезда или диалекте её города.

Цзинцю стало интересно, с кем он будет говорить на северном диалекте в этой округе. Её собственный северокитайский был превосходен, благодаря чему она вела радиопередачи в школе и часто её выбирали чтецом на сборах и спортивных мероприятиях. Но она стеснялась говорить на нём, так как, кроме людей из других уездов, никто им не пользовался в повседневной жизни. Цзинцю не понимала, почему с нею он заговорил именно на северокитайском. Поэтому она ограничилась коротким м-м-м в ответ.

Он спросил:

— Мой дорогой товарищ писатель приехал через Илин или через Город-на-Яньцзя?

Диалект его был просто музыкой.

— Я не писатель, — смущённо ответила Цзинцю. — Не надо меня так называть. Я приехала через Илин.

— Тогда, должно быть, ты валишься с ног от усталости, поскольку от города необходимо идти, там даже минитрактор не пройдёт.

И он протянул свою руку к ней и разжал кулак.

— Возьми конфетку.

Цзинцю увидела у него на ладони две конфеты, завёрнутые в бумажки. Они совсем не были походили на те, что можно было купить на рынке дома. Он заробела и покачала головой:

— Я не буду, спасибо. Отдайте их малышу.

— А ты уже состарилась для конфет?

Конечно! для него она была сущим ребёнком.

— Я? Вы разве не слышали, как Хуань Хуань назвал меня тётенькой?

Он засмеялся. Цзинцю понравился его смех. Есть люди, которые только шевелят мускулами на лице, когда смеются, их губы изображают счастье, в то время как глаза грустят с выражением холода и отстранённости. Но когда смеялся он, мелкие чёрточки появлялись по обе стороны его носа, а глаза смотрели чуть-чуть искоса. Смех исходил изнутри него, а не от насмешки.

— Вовсе не нужно быть ребёнком, чтобы есть конфеты, — сказал он, протягивая ей руку снова. — Бери, не надо стесняться.

У Цзинцю не было выбора, кроме как взять конфету, но она тут же оговорила своё условие:

— Я возьму её для Хуань Хуаня.

Хуань Хуань тут же бросился к ней, просясь на руки. Цзинцю не знала, что она такое сделала, что тот так к ней привязался, и была слегка удивлена. Она взяла его на руки и сказала Третьему Старче:

— Тётенька Чжан хочет, чтобы вы пришли домой на ужин. Нам пора. —

Давай-ка дядя понесёт тебя, — сказал Третий Старче. — У твоей тётеньки был долгий день, она натопталась сегодня вдоволь и, должно быть, очень устала.

Он выхватил Хуань Хуаня из рук Цзинцю и подал ей знак, чтобы она шла впереди. Цзинцю отказалась, потому что ей стало страшно, что он будет смотреть на неё сзади и думать, какая же у неё неуклюжая походка, или увидит, что одежда на ней с чужого плеча. И Цзинцю сказала:

— Идите первым. Я… не знаю дороги.

Он не стал настаивать и пошёл впереди с Хуань Хуанем на руках, позволив Цзинцю идти следом. Она наблюдала за ним, думая, что он идёт, как хорошо обученный солдат, просто марширует, почти не сгибая в коленях ног. Он не походил ни на одного из своих братьев, как будто был вообще из другого семейства.

Цзинцю спросила:

— А это вы играли на аккордеоне?

— М-м-хм, ты слышала? Значит, ты слышала и все мои косяки.

Цзинцю не видела его лица, но чувствовала, что он улыбается. Она запнулась:

— Я… нет, ну какие косяки? Я-то вообще не играю.

— Такая скромность может означать только одно: ты, должно быть, эксперт, несмотря на свой юный возраст.

Он остановился и обернулся.

— Детей учат, что лгать нехорошо… Значит, ты играешь. Привезла аккордеон с собой?

Когда Цзинцю отрицательно покачала головой, он сказал:

— Ладно, возьмём мой. Можешь наиграть мне пару мелодий.

От страха Цзинцю замахала руками.

— Нет-нет, у меня нет способностей, вот вы играете… действительно хорошо. Не буду я играть.

— Хорошо, в другой раз тогда, — сказал он и зашагал снова.

Цзинцю спросила:

— Как вышло, что здешние люди знают «Ой, боярышник милый…»?

— Да это известная песня. Она была популярна лет пять или десять тому назад, многие её знают. А ты знаешь слова?

Её мысли перепрыгнули от песни к боярышнику на горе.

— В песне говорится, что у боярышника белые цветы, но сегодня товарищ Чжан сказал, что боярышник на горе цветёт красным.

— Да, у некоторых боярышников красные цветы.

— Но у того дерева это же потому, что кровь храбрых солдат оросила его корни, превратив белые цветы в красные?

Она чувствовала себя немного глупой. Она думала, что он смеётся, и потому торопливо спросила:

— Вам этот вопрос кажется глупым, да? Я только хотела уяснить для себя. Я участвую в составлении учебника и не хочу включать какое-нибудь враньё.

— А и не надо врать. Записывай всё, что тебе говорят. А правда там или враньё — не твоя проблема.

— А вы верите, что цветы окрашены кровью солдат?

— Нет, не верю. С научной точки зрения это невозможно, они всегда должны быть красными. Но это то, что говорят люди, и, конечно, из этого выходит хороший рассказ.

— Так вы думаете, что все здесь врут?

Он засмеялся:

— Не совсем врут, они просто поэтичны. Мир существует объективно, но ощущение этого мира у каждого человека различается, и если взглянуть на мир глазами поэта, то увидишь иной мир.

Цзинцю подумала, что он мог бы быть весьма «литературным», или, как сказал бы отличник правописания в её классе, парящим. —

Вы когда-нибудь видели, как цветёт боярышник?

— Ага. Он цветёт каждый май.

— Ой, а я уезжаю в конце апреля, так что у меня не получится увидеть это.

— Всегда можно вернуться. В этом году, когда боярышник зацветёт, я дам тебе знать, и ты приедешь посмотреть.

— А как вы дадите мне знать?

Он снова рассмеялся.

— Способ найдётся всегда.

Это он обещал впустую. Телефоны были редкостью. В Средней школе №8 стоял только один аппарат, а если нужно было позвонить по межгороду, то приходилось идти через весь город на переговорный пункт. А в таких местах, как Западная Деревня, и телефона-то, вероятно, нет.

Он, похоже, ломал голову над той же проблемой.

— В этой деревне нет телефона, но, вообще-то, можно бы написать тебе письмо.

Если он напишет ей письмо, то первой его получит, вне всяких сомнений, мать и испугается до смерти. С самого раннего детства мать говорила ей, что даже один неосторожный шаг ведёт на дорогу невзгод. Несмотря на то, что мать так и не объяснила ей, что значит неосторожный шаг, Цзинцю догадывалась, что одной встречи с юношей, вероятно, хватило бы с лихвой.

— Не надо письма, не надо, — сказала она. — Если мать увидит, то что подумает?

Он обернулся.

— Не волнуйся. Если не хочешь, чтобы я писал, я и не буду. Боярышник не такое растение, что цветёт одну ночь и затем умирает. Боярышник цветёт дольше. Просто выбери воскресенье в мае, приезжай и полюбуйся.

Как только они добрались до дома товарища Чжана, он опустил Хуань Хуаня на землю и вошёл вместе с Цзинцю. Собралось всё семейство. Первой представилась Фэнь, а затем представила всех остальных: вот это мой младший брат, а это — моя невестка. Цзинцю повторяла — брат, невестка, — и все улыбались, все были счастливы, что она остановилась у них.

Последним Фэнь показала на Третьего Старче и сказала:

— Это — мой третий брат, поздоровайся с ним.

Цзинцю послушно приветствовала его — третий брат, — при этом все засмеялись. Цзинцю не поняла, что тут было такого смешного, и покраснела.

Третий Старче объяснил:

— На самом деле я не член семьи. Я тут жил временно, как ты сейчас. Но им нравится называть меня так. Тебе не стоит. Меня зовут Сунь Цзяньсинь. Можешь называть меня моим настоящим именем или, как все зовут меня, Третий Старче.