Неточные совпадения
— Это уж их
дело, а не
мое! — резко перебил его Марфин. — Но я написал, что я христианин и масон, принадлежу к такой-то ложе… Более двадцати лет исполняю в ней обязанности гроссмейстера… Между господами энциклопедистами и нами вражды мелкой и меркантильной не существует, но есть вражда и несогласие понятий: у нас, масонов, — бог, у них — разум; у нас — вера, у них — сомнение и отрицание; цель наша — устройство и очищение внутреннего человека, их цель — дать ему благосостояние земное…
— Главные противоречия, — начал он неторопливо и потирая свои руки, — это в отношении губернатора… Одни утверждают, что он чистый вампир, вытянувший из губернии всю кровь, чего я, к удивлению
моему, по
делам совершенно не вижу… Кроме того, другие лица, не принадлежащие к партии губернского предводителя, мне говорят совершенно противное…
— Я-с человек частный… ничтожество!.. — заговорил он прерывчатым голосом. — Не
мое, может быть,
дело судить действия правительственных лиц; но я раз стал обвинителем и докончу это… Если справедливы неприятные слухи, которые дошли до меня при приезде
моем сюда, я опять поеду в Петербург и опять буду кричать.
Говорю это
моим сотоварищам по
делу… говорю: если бритвой, так его непременно убил человек, который бреется и который еще будет бриться, потому что он бритву не бросил, а унес с собой!..
Насколько я врач искусный, не
мое дело судить; но скажу, не смиренствуя лукаво, что я врач милосердный и болеющий о своих больных; а любовь и боленье о ближнем, Вы сами неоднократно преподавали, подсказывают многое человеку.
Он обо всех этих ужасных случаях слышал и на
мой вопрос отвечал, что это, вероятно,
дело рук одного раскольника-хлыста, Федота Ермолаева, богатого маляра из деревни Свистова, который, — как известно это было почтмейстеру по службе, — имеет на крестьян сильное влияние, потому что, производя в Петербурге по летам стотысячные подряды, он зимой обыкновенно съезжает сюда, в деревню, и закабаливает здесь всякого рода рабочих, выдавая им на их нужды задатки, а с весной уводит их с собой в Питер; сверх того, в продолжение лета, высылает через почту домашним этих крестьян десятки тысяч, — воротило и кормилец, понимаете, всей округи…
— Если графу так угодно понимать и принимать дворян, то я повинуюсь тому, — проговорил он, — но во всяком случае прошу вас передать графу, что я приезжал к нему не с каким-нибудь пустым, светским визитом, а по весьма серьезному
делу: сегодня мною получено от
моего управляющего письмо, которым он мне доносит, что в одном из имений
моих какой-то чиновник господина ревизующего сенатора делал дознание о
моих злоупотреблениях, как помещика, — дознание, по которому ничего не открылось.
— Факты:
мое собственное
дело! — воскликнул с увлечением Крапчик (о, как впоследствии он раскаивался, что начал с этого проклятого собственного
дела!).
Потому, когда я пожаловался на него, государь чрезвычайно разгневался; но тут на помощь к Фотию не замедлили явиться разные друзья
мои: Аракчеев [Аракчеев Алексей Андреевич (1769—1834) — временщик, обладавший в конце царствования Александра I почти неограниченной властью.], Уваров [Уваров Сергей Семенович (1786—1855) — министр народного просвещения с 1833 года.], Шишков [Шишков Александр Семенович (1754—1841) — адмирал, писатель, президент Российской академии, министр народного просвещения с 1824 по 1828 год.], вкупе с
девой Анной, и стали всевозможными путями доводить до сведения государя, будто бы ходящие по городу толки о том, что нельзя же оставлять министром духовных
дел человека, который проклят анафемой.
— За обедом князь, — продолжал Крапчик, — очень лестно отрекомендовав меня Сергею Степанычу, завел разговор о нашем
деле, приказал мне говорить совершенно откровенно. Я начал с
дела, лично меня касающегося, об одном раскольнике-хлысте Ермолаеве, который, по настоянию
моему, посажен в острог и которого сенатор оправдал и выпустил.
— Этого нельзя!.. На словах я мог бы сказать многое государю, как
мое предположение, как
мое мнение; но написать — другое
дело, это уж, как говорится, лезть в чужой огород.
— Я не могу этого, не могу! — заговорила она уже очень чисто и внятно. — У меня состояние все не
мое, а детское, хоть муж и оставил его мне, но я теперь же хочу его
разделить между дочерьми.
— Теперь,
моя прелесть, довольно поздно, — сказала в ответ на это gnadige Frau, — а об этом придется много говорить; кроме того, мне трудно будет объяснить все на словах; но лучше вот что… завтрашний
день вы поутру приходите в
мою комнату, и я вам покажу такой ковер, который я собственными руками вышила по канве.
Беру смелость напомнить Вам об себе: я старый Ваш знакомый, Мартын Степаныч Пилецкий, и по воле божией очутился нежданно-негаданно в весьма недалеком от Вас соседстве — я гощу в усадьбе Ивана Петровича Артасьева и несколько
дней тому назад столь сильно заболел, что едва имею силы начертать эти немногие строки, а между тем, по общим слухам, у Вас есть больница и при оной искусный и добрый врач. Не будет ли он столь милостив ко мне, чтобы посетить меня и уменьшить хоть несколько
мои тяжкие страдания.
Переночевав, кому и как бог привел, путники
мои, едва только появилось солнце, отправились в обратный путь.
День опять был ясный и теплый. Верстах в двадцати от города доктор, увидав из окна кареты стоявшую на горе и весьма недалеко от большой дороги помещичью усадьбу, попросил кучера, чтобы тот остановился, и затем, выскочив из кареты, подбежал к бричке Егора Егорыча...
«Я от Вас бежала с Ченцовым, — писала Катрин, — не трудитесь меня искать; я еще третьего
дня обвенчалась с Валерьяном, и теперь мы едем в
мое именье, на которое прошу Вас выслать мне все бумаги, потому что я желаю сама вступить в управление
моим состоянием.
— Завтрашний же
день, — сказала она тому, — распорядитесь, чтобы сноха мужика Власа из Федюхина была, по
моему желанию, сослана в Сибирь.
— Барон, — сказала на это Катрин, потупляя свои печальные глаза, — вы так были добры после смерти отца, что, я надеюсь, не откажетесь помочь мне и в настоящие минуты: мужа
моего, как вот говорил мне Василий Иваныч… — и Катрин указала на почтительно стоявшего в комнате Тулузова, — говорил, что ежели пойдет
дело, то Ченцова сошлют.
— Василий Иваныч, я сегодня проголодалась и буду ужинать; приходите
разделить со мной mon souper froid! [
мой холодный ужин! (франц.).]
А
мое тоже
дело старое: вертелась-вертелась на голых-то досках, — не спится!..
«Ах, говорит, братец, на тебе записку, ступай ты к частному приставу Адмиралтейской части, — я теперь, говорит, ему дом строю на Васильевском острову, — и попроси ты его от
моего имени разыскать твою жену!..» Господин частный пристав расспросил меня, как и что, и приказал мне явиться к ним
дня через два, а тем временем, говорит, пока разыщут; туточе же, словно нарочно, наш один мужик встретился со мной в трактире и говорит мне: «Я, говорит, Савелий, твою жену встретил, идет нарядная-пренарядная!..
На
днях Тулузов сыграл со мной ужасную вещь: он напустил на меня мужа Аксиньи, которую я, каюсь, чтобы спасти от ссылки, увез с собою при отъезде
моем в Петербург».
— Написать вам следует, но, впрочем, я и сам до такой степени утомился с дороги и с хлопотами по
моему делу, что теперь вдруг и сказать не могу!
— Но что же ваше
дело? — воскликнула Катрин. — Я с
моими тревогами и не спросила вас об этом.
— Это уж
мое дело!.. Он ближайший друг Егора Егорыча!.. Но я спрашиваю о том, как я должен ехать?.. Не отпуска же мне испрашивать?.. И черт его знает, когда он еще придет ко мне!..
— При Сусанне Николаевне я не хотел говорить, чтобы не встревожить ее; но вот что мне пришло в голову: если племянник
мой действительно стрелял в жену свою, так это уголовщина!.. Это покушение на убийство!..
Дело должно об этом начаться!..
Увы, не может
день вместить тоски
моей,
И ночь, мрачнейша ночь не может быть сравненна
С страданьем тем, каким душа
моя сраженна!
— Поэтому он передал вам, в чем
мое дело состоит.
Предчувствие не обмануло Валерьяна: я в самом
деле погубила его
моей любовью; а теперь, напротив, я, Василий Иваныч, боюсь вас и предчувствую, что вы погубите меня вашей любовью!
— Да так!.. Что это?.. Во всем сомнение! — воскликнул с досадой Сверстов. — Егор же Егорыч — не теряй, пожалуйста, нити
моих мыслей! — едет на баллотировку… Я тоже навяжусь с ним ехать, да там и явлюсь к Артасьеву… Так, мол, и так, покажите мне
дело об учителе Тулузове!..
— Ах, боже
мой! — воскликнул Артасьев, проворно выдергивая свою руку из рукава шубы. — Как я рад, как я рад; но я уезжаю по самонужнейшему
делу: у нас есть возможность завести при гимназии пансион, и все мы никак не можем столковаться, как нам устроить это… Я через четверть часа непременно должен быть у губернского предводителя, и можете вообразить себе, какой тут важный вопрос! Вопрос, получат или нет воспитание несколько мальчиков!
— Если ты хочешь, то произошло, — начала она тихо, — но посуди ты
мое положение: Углаков, я не спорю, очень милый, добрый, умный мальчик, и с ним всегда приятно видаться, но последнее время он вздумал ездить к нам каждый
день и именно по утрам, когда Егор Егорыч ходит гулять… говорит мне, разумеется, разные разности, и хоть я в этом случае, как добрая маменька, держу его всегда в границах, однако думаю, что все-таки это может не понравиться Егору Егорычу, которому я, конечно, говорю, что у нас был Углаков; и раз я увидела, что Егор Егорыч уж и поморщился…
— Тут, надеюсь, нас никто не услышит, — начала та, — вчерашний
день муж
мой получил из нашей гадкой провинции извещение, что на него там сделан какой-то совершенно глупый донос, что будто бы он беглый с каторги и что поэтому уже начато
дело… Это бы все еще ничего, — но говорят, что донос этот идет от какого-то живущего у вас доктора.
— Однако донос не показывает его благородства; и главное, по какому поводу ему мешаться тут? А потом, самое
дело повел наш тамошний долговязый дуралей-исправник, которого — все очень хорошо знают — ваш муж почти насильно навязал дворянству, и неужели же Егор Егорыч все это знает и также действует вместе с этими господами? Я скорей умру, чем поверю этому. Муж
мой, конечно, смеется над этим доносом, но я, как женщина, встревожилась и приехала спросить вас, не говорил ли вам чего-нибудь об этом Егор Егорыч?
— Поэтому вы полагаете, что
мое дело с Тулузовым тоже семейное? — спросил он явно гневным голосом. — И как вам не грех сравнивать Валерьяна с каким-то выходцем! Вместо того, чтобы оплакивать вашу ошибку, ваше падение, вы хотите закидать грязью хотя и безрассудного, но честного человека!..
Так мы, братик
мой, и промигали наше
дело.
— У вас скоро будет в рассмотрении
мое дело, — сказал он.
—
Дело, в сущности, пустячное!.. Я, по
моим отношениям к генерал-губернатору, мог бы совершенно затушить его…
— И всплывет-с, не беспокойтесь! Кроме того-с, в общественных местах не должно говорить о
делах, а вот лучше, — визжал член, проворно хватая со стоявшей на столе вазы фрукты и конфеты и рассовывая их по своим карманам, — лучше теперь прокатимся и заедем к одной
моей знакомой даме на Сретенке и у ней переговорим обо всем.
— Но я это им все припомню, только бы кончилось
мое дело!.. Я расскажу об них все генерал-губернатору… Он мне поверит…
— Да, погубить, — повторила Сусанна Николаевна, — потому что, если бы я позволила себе кем-нибудь увлечься и принадлежать тому человеку, то это все равно, что он убил бы меня!.. Я, наверное, на другой же
день лежала бы в гробу. Хотите вы этого достигнуть?.. Таиться теперь больше нечего: я признаюсь вам, что люблю вас, но в то же время думаю и уверена, что вы не будете столь жестоки ко мне, чтобы воспользоваться
моим отчаянием!
— Я, к сожалению, с нынешним генерал-губернатором никогда не сближался, по той причине, что он искони француз и энциклопедист; я же — масон, а потому мне ехать теперь к нему и говорить об
деле, совершенно меня не касающемся, странно. Но я вместе с вами поеду к
моему другу Углакову, который очень хорош с князем.
К ней, конечно, пристали и мужчины, которым я говорю: «Вы, господа, конечно, можете разорвать меня на кусочки, но вам же после того хуже будет!» Это бы, конечно, их не остановило; но, на счастие
мое, вышел Тулузов и говорит мне: «Я не желаю вести этого
дела».
Наконец пошло
дело настоящим манером, и какую, я тебе, братец ты
мой, скажу, эти шельмы-ахтеры штуку подвели… на удивление только!..
— Князь тут ни в чем не виноват, поверьте мне! — стал его убеждать Углаков. — Он человек благороднейшего сердца, но доверчив, это — правда; я потом говорил об этом же
деле с управляющим его канцелярией, который родственник
моей жене, и спрашивал его, откуда проистекает такая милость князя к Тулузову и за что? Тот объяснил, что князь главным образом полюбил Тулузова за ловкую хлебную операцию; а потом у него есть заступник за Тулузова, один из любимцев князя.
«Сверстов в Москве, мы оба бодрствуем; не выпускайте и Вы из Ваших рук выслеженного нами волка. Вам пишут из Москвы, чтобы Вы все
дело передали в московскую полицию. Такое требование, по-моему, незаконно: Москва Вам не начальство. Не исполняйте сего требования или, по крайней мере, медлите Вашим ответом; я сегодня же в ночь скачу в Петербург; авось бог мне поможет повернуть все иначе, как помогал он мне многократно в битвах
моих с разными злоумышленниками!»
— Мне не одному у него нужно быть, а с
моим деревенским доктором, который поднял и раскрыл
дело Тулузова и который по этому
делу имел даже предчувствие за несколько лет пред тем, что он и не кто другой, как он, раскроет это убийство; а потому вы мне и ему устройте свидание у министра!
Конечно, ваше сиятельство, это была ошибка
моя, но ошибка невинная!» Маститый властитель, поверив, что это в самом
деле была невинная ошибка со стороны частного пристава, позволил ему остаться на службе, строго наказав ему, чтобы впредь подобных ошибок он не делал.
Аггей Никитич сам понимал, что он был виноват перед Егором Егорычем, но вначале он почти трусил ответить Марфину на вопрос того о
деле Тулузова, в котором Аггей Никитич смутно сознавал себя если не неправым, то бездействовавшим, а потом и забыл даже, что ему нужно было что-нибудь ответить Егору Егорычу, так как пани Вибель, говоря Аггею Никитичу, что она уже его, сказала не фразу, и потому можете себе представить, что произошло с
моим пятидесятилетним мечтателем; он ходил, не чувствуя земли под собою, а между тем ему надобно было каждый вечер выслушивать масонские поучения аптекаря, на которых вместе с ним присутствовала пани Вибель, что окончательно развлекало и волновало Аггея Никитича.
Из всего этого читатель видит, как
мой мечтатель все ниже и ниже спускался в смысле служебного долга; но этим еще не ограничилось: Аггей Никитич в этот же
день по этому пути так шагнул, что сам потом не мог дать себе в том ясного отчета.