Неточные совпадения
День
этот был день рождения княгини, и она
с детства еще привыкла
этот день весело встречать и весело проводить, а потому поутру вошла в кабинет мужа
с улыбающимся лицом и,
поцеловав его, спросила, будет ли он сегодня обедать дома.
С ним произошел такого рода случай: он уехал из дому
с невыносимой жалостью к жене. «Я отнял у
этой женщины все, все и не дал ей взамен ничего, даже двух часов в день ее рождения!» — говорил он сам себе.
С этим чувством пришел он в Роше-де-Канкаль, куда каждодневно приходила из училища и Елена и где обыкновенно они обедали и оставались затем
целый день. По своей подвижной натуре князь не удержался и рассказал Елене свою сцену
с женой. Та выслушала его весьма внимательно.
Елизавету же Петровну, как видно, сильно заняло ее новое предположение, так что, выйдя из-за стола, она, не теряя ни минуты, позвала Марфушу и дворника и заставила их вещи свои перетаскивать в комнату Елены, а вещи Елены — в свою комнату, и при
этом последнюю заметно старалась убрать как можно наряднее; для
этой цели Елизавета Петровна оставила в
этой комнате свой ковер, свой ломберный стол и на нем вазы
с восковыми цветами.
Приглашая так быстро и радушно барона приехать к ним, князь делал
это отчасти и
с эгоистическою
целью: он был в таком страстном фазисе любви своей, у него так много по
этому поводу накопилось мыслей, чувств, что он жаждал и задыхался от желания хоть
с кем-нибудь всем
этим поделиться.
—
Это что вы делаете?.. Хвораете?.. А?.. Не стыдно ли вам! — говорил он,
целуя белую ручку княгини, и потом, сколь возможно стараясь потише, откашлянулся: — К-ха!.. Ну-с, где же и что же у вас болит? — продолжал он, принимаясь, по обыкновению, щупать пульс.
В
этот же самый день князь ехал
с другом своим бароном в Москву осматривать ее древности, а потом обедать в Троицкий трактир. Елена на
этот раз
с охотой отпустила его от себя, так как все, что он делал для мысли или для какой-нибудь образовательной
цели, она всегда
с удовольствием разрешала ему; а тут он ехал просвещать своего друга историческими древностями.
—
Это делается
с целью устрашить других, — произнес он, припоминая еще на школьных скамейках заученную им теорию устрашения. […теория устрашения — в учении о
целях наказания за уголовное преступление, иначе называется теорией психического принуждения; разрабатывалась Фейербахом (1775—1833).]
— Боже мой,
это вы появились, наконец! — воскликнул он, в свою очередь, каким-то даже восторженным тоном и, взойдя на террасу, не преминул
поцеловать у княгини ручку; она тоже
поцеловала его
с удовольствием в щеку.
Дама
эта, подобно Миклакову, тоже немало изливала желчи и злобы на божий мир, только в более мягкой форме и
с несколько иными
целями и побуждениями.
Князь поместился было около нее
с целью поболтать и пошутить
с кузиной, но на
этот раз как-то ему не удавалось
это, да и Анна Юрьевна была какая-то расстроенная.
— И последнее время, — не унимался, однако, Миклаков, — княгиня, как известно вам, сделалась очень любезна
с бароном Мингером, и
это, изволите видеть, оскорбляет самолюбие князя, и он даже полагает, что за подобные поступки княгини ему будто бы
целый мир плюет в лицо.
Он обыкновенно
целые дни ездил в моднейшем, но глупейшем фаэтоне по Москве то
с визитами, то обедать к кому-нибудь, то в театр, то на гулянье, и всюду и везде без умолку болтал, и не то чтобы при
этом что-нибудь выдумывал или лгал, — нисколько: ум и воображение Николя были слишком слабы для того, но он только, кстати ли
это было или некстати, рассказывал всем все, что он увидит или услышит.
Г-жа Петицкая, разумеется, повиновалась ей, но вместе
с тем сгорала сильным нетерпением узнать, объяснился ли Миклаков
с княгиней или нет, и для
этой цели она изобретала разные способы: пригласив гостей после чаю сесть играть в карты, она приняла вид, что как будто бы совершенно погружена была в игру, а в
это время одним глазом подсматривала, что переглядываются ли княгиня и Миклаков, и замечала, что они переглядывались; потом, по окончании пульки, Петицкая, как бы забыв приказание княгини, опять ушла из гостиной и сильнейшим образом хлопнула дверью в своей комнате, желая тем показать, что она затворилась там, между тем сама, спустя некоторое время, влезла на свою кровать и стала глядеть в нарочно сделанную в стене щелочку, из которой все было видно, что происходило в гостиной.
Княгиня на
это, осмотревшись боязливо кругом, протянула ему свою руку, которую он
с жаром
поцеловал.
Умаслив таким образом старуху, Елпидифор Мартыныч поехал к Елене, которая в
это время забавлялась
с сыном своим, держа его у себя на коленях. Князь сидел невдалеке от нее и почти
с пламенным восторгом смотрел на малютку; наконец, не в состоянии будучи удержаться, наклонился, вынул ножку ребенка из-под пеленки и начал ее
целовать.
— Эврика! — произнес он сам
с собой и затем, написав рецепт и отдав его
с приличным наставлением г-же Петицкой, расшаркался перед нею моднее обыкновенного,
поцеловал у нее даже при
этом ручку и уехал.
С этим самым» чувством он совершил все прочие свои визиты, на которых никто даже не намекнул ему о вчерашней неприятности, — значит, одна только княгиня в
целой Москве и знала об
этом, а потому она начинала представляться ему самым злейшим его врагом.
Словом, рассудок очень ясно говорил в князе, что для спокойствия всех близких и дорогих ему людей, для спокойствия собственного и, наконец, по чувству справедливости он должен был на любовь жены к другому взглянуть равнодушно; но в то же время, как и в истории
с бароном Мингером, чувствовал, что у него при одной мысли об
этом целое море злобы поднимается к сердцу.
Положение ее, в самом деле, было некрасивое: после несчастной истории
с Николя Оглоблиным она просто боялась показаться на божий свет из опасения, что все об
этом знают, и вместе
с тем она очень хорошо понимала, что в
целой Москве, между всеми ее знакомыми, одна только княгиня все ей простит, что бы про нее ни услышала, и не даст, наконец, ей умереть
с голоду, чего г-жа Петицкая тоже опасалась, так как последнее время прожилась окончательно.
— Ну вот, душка, merci за
это, отлично ты
это сделал! — проговорила Елена и опять начала
целовать князя. — Знаешь что, — продолжала она потом каким-то даже заискивающим голосом, — мне бы ужасно хотелось проститься
с княгиней.
При окончательном прощании Жуквич снова протянул ей руку. Она тоже подала ему свою, и он вдруг
поцеловал ее руку, так что Елену немного даже
это смутило. Когда гость, наконец, совсем уехал, она отправилась в кабинет к князю, которого застала одного и читающим внимательно какую-то книгу. Елпидифор Мартыныч, не осмеливавшийся более начинать разговора
с князем об Елизавете Петровне, только что перед тем оставил его.
Она была очень длинная; потолок ее был украшен резным деревом; по одной из длинных стен ее стоял огромный буфет из буйволовой кожи,
с тончайшею и изящнейшею резною живописью; весь верхний ярус
этого буфета был уставлен фамильными кубками, вазами и бокалами князей Григоровых; прямо против входа виднелся,
с огромным зеркалом, каррарского мрамора […каррарский мрамор — белый мрамор, добываемый на западном склоне Апеннинских гор.] камин, а на противоположной ему стене были расставлены на малиновой бархатной доске, идущей от пола до потолка, японские и севрские блюда; мебель была средневековая, тяжелая, глубокая,
с мягкими подушками; посредине небольшого, накрытого на несколько приборов, стола красовалось серебряное плато, изображающее, должно быть, одного из мифических князей Григоровых, убивающего татарина; по бокам
этого плато возвышались два чуть ли не золотые канделябра
с целым десятком свечей; кроме
этого столовую освещали огромная люстра и несколько бра по стенам.
Видаясь
с Жуквичем каждодневно и беседуя
с ним по
целым вечерам, Елена догадывалась, что он был человек лукавый,
с характером твердым, закаленным, и при
этом она полагала, что он вовсе не такой маленький деятель польского дела, как говорил о себе; об
этом Елена заключала из нескольких фраз, которые вырвались у Жуквича, — фраз о его дружественном знакомстве
с принцем Наполеоном […принц Наполеон (1856—1879) — сын императора Франции Наполеона III.], об его разговоре
с турецким султаном […
с турецким султаном.
Та, приняв
этот рубль,
поцеловала у Елпидифора Мартыныча руку, который
с удовольствием позволил ей
это сделать.
Княгиня, войдя в кабинет, прямо и быстро подошла к нему. Князь протянул ей руку. Княгиня схватила
эту руку и начала ее
целовать. Князь,
с своей стороны,
поцеловал ее в лоб Елпидифор Мартыныч, тоже стоя на ногах,
с каким-то блаженством смотрел на
эту встречу супругов. Наконец, князь и княгиня сели. Последняя поместилась прямо против мужа и довольно близко около него. Елпидифор Мартыныч занял прежнее свое место.
Неточные совпадения
— Не то еще услышите, // Как до утра пробудете: // Отсюда версты три // Есть дьякон… тоже
с голосом… // Так вот они затеяли // По-своему здороваться // На утренней заре. // На башню как подымется // Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли // Жи-вешь, о-тец И-пат?» // Так стекла затрещат! // А тот ему, оттуда-то: // — Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко! // Жду вод-ку пить! — «И-ду!..» // «Иду»-то
это в воздухе // Час
целый откликается… // Такие жеребцы!..
Они тем легче могли успеть в своем намерении, что в
это время своеволие глуповцев дошло до размеров неслыханных. Мало того что они в один день сбросили
с раската и утопили в реке
целые десятки излюбленных граждан, но на заставе самовольно остановили ехавшего из губернии, по казенной подорожной, чиновника.
Как бы то ни было, но Беневоленский настолько огорчился отказом, что удалился в дом купчихи Распоповой (которую уважал за искусство печь пироги
с начинкой) и, чтобы дать исход пожиравшей его жажде умственной деятельности,
с упоением предался сочинению проповедей.
Целый месяц во всех городских церквах читали попы
эти мастерские проповеди, и
целый месяц вздыхали глуповцы, слушая их, — так чувствительно они были написаны! Сам градоначальник учил попов, как произносить их.
— Нам, брат,
этой бумаги
целые вороха показывали — да пустое дело вышло! а
с тобой нам ссылаться не пригоже, потому ты, и по обличью видно, беспутной оной Клемантинки лазутчик! — кричали одни.
На пятый день отправились обратно в Навозную слободу и по дороге вытоптали другое озимое поле. Шли
целый день и только к вечеру, утомленные и проголодавшиеся, достигли слободы. Но там уже никого не застали. Жители, издали завидев приближающееся войско, разбежались, угнали весь скот и окопались в неприступной позиции. Пришлось брать
с бою
эту позицию, но так как порох был не настоящий, то, как ни палили, никакого вреда, кроме нестерпимого смрада, сделать не могли.