Неточные совпадения
— А этот господин, —
продолжал Михайло Борисович, мотнув головой на дверь и явно разумея под именем господина ушедшего генерала, — желает получить известное место, и между ними произошло, вероятно, такого рода facio ut facias [я делаю, чтобы ты делал (лат.).]: «вы-де схлопочите мне место, а я у вас куплю за это дом в мое ведомство»… А? — заключил Михайло Борисович, устремляя на барона смеющийся взгляд, а тот при этом сейчас же потупился, как будто бы ему даже совестно
было слушать подобные вещи.
—
Есть это немножко!.. Любим мы из себя представить чисто метущую метлу… По-моему-с, —
продолжал он, откидываясь на задок кресел и, видимо, приготовляясь сказать довольно длинную речь, — я чиновника долго к себе не возьму, не узнав в нем прежде человека; но, раз взяв его, я не
буду считать его пешкой, которую можно и переставить и вышвырнуть как угодно.
— И поверь ты, друг мой, —
продолжала Марья Васильевна каким-то уже строгим и внушительным голосом, — пока ты не
будешь веровать в бога, никогда и ни в чем тебе не
будет счастья в жизни.
— Совершеннейшее! — воскликнул князь, смотря на потолок. — А что, —
продолжал он с некоторой расстановкой и точно не решаясь вдруг спросить о том, о чем ему хотелось спросить: — Анна Юрьевна ничего тебе не говорила про свою подчиненную Елену?.. — Голос у него при этом
был какой-то странный.
— Я, когда награжден
был сим крестом, —
продолжал он, указывая с гордостью на своего Владимира: — приезжаю тогда благодарить генерал-губернатора, всплакал от полноты чувств, — ей-богу!
— Что же, после этого, —
продолжал князь, — стало
быть, вы во мне видите какого-то грубого, грязного волокиту?
— Если ее дома нет, то отыщи ее там, куда она уехала, хоть бы на дне морском то
было, — понимаешь?.. —
продолжал князь тем же отрывистым и почти угрожающим голосом.
— Наконец, я прямо тебе говорю, —
продолжал князь, — я не в состоянии более любить тебя в таких далеких отношениях… Я хочу, чтобы ты вся моя
была, вся!..
— Только они меня-то, к сожалению, не знают… —
продолжала между тем та, все более и более приходя в озлобленное состояние. — Я бегать да подсматривать за ними не стану, а прямо дело заведу: я мать, и мне никто не запретит говорить за дочь мою. Господин князь должен
был понимать, что он — человек женатый, и что она — не уличная какая-нибудь девчонка, которую взял, поиграл да и бросил.
— Шутки в сторону! Приезжай ко мне сегодня обедать, —
продолжала Анна Юрьевна, в самом деле, должно
быть, серьезно решившаяся устроить что-нибудь в этом роде для княгини. — У меня сегодня
будет обедать un certain monsieur Chimsky!.. Il n'est pas jeune, mais il est un homme fort agreable. [некий господин Химский! Он не молод, но человек весьма приятный (франц.).]
— Может
быть!.. Но, друг мой, —
продолжала Елена каким-то капризным голосом, — мне хочется жить нынче летом на даче в Останкине. Я, помню, там в детстве жила: эти леса, пруды, дорога в Медведково!.. Ужасно как
было весело! Я хочу и нынешнее лето весело прожить.
Князь, оставшись один, погрузился в размышления. Его смутили слова Елены о постигающих ее припадках: что, если эти припадки подтвердятся? Страх и радость наполнили при этой мысли сердце князя: ему в первый раз еще предстояло это счастие; но как встретить это событие, как провести его потом в жизни? Когда Елена вошла в шляпке и бурнусе, он все еще
продолжал сидеть, понурив голову, так что она принуждена
была дотронуться веером до его плеча.
— Потому что, —
продолжала Елена, — каким же образом можно
было до такой степени полюбить господина Долгорукова, человека весьма дурных качеств и свойств, как говорит нам история, да и вообще кого из русских князей стоит так полюбить?
А шутки в сторону, —
продолжала она как бы более серьезным тоном, — скажите мне,
был ли из русских князей хоть один настоящим образом великий человек, великий полководец, великий поэт, ученый, великий критик, публицист?..
— Вы лучше других знаете, —
продолжал князь, как бы желая оправдаться перед бароном, — что женитьба моя
была решительно поступок сумасшедшего мальчишки, который не знает, зачем он женится и на ком женится.
Ей казалось, что он тогда, по необходимости,
будет больше бывать дома и не станет каждый день скакать в Москву для свидания с предметом своей страсти, а таким образом мало-помалу и забудет Елену; но, по переезде на дачу, князь
продолжал не бывать дома, — это уже начинало княгиню удивлять и беспокоить, и тут вдруг она узнает, что Елена не только что не в Москве, но даже у них под боком живет: явно, что князь просто возит ее за собой.
— Господи!.. Господи! —
продолжал кричать Елпидифор Мартыныч и стремился
было сцапать у Анны Юрьевны вожжи, чтобы остановить лошадь.
— Ах, кстати: я, не помню, где-то читал, —
продолжал барон, прищуривая глаза свои, — что в Москве
есть царь-пушка, из которой никогда не стреляли, царь-колокол, в который никогда не звонили, и кто-то еще, какой-то государственный человек, никогда нигде не служивший.
— Восемь штук таких бриллиантов!.. Восемь штук! — восклицал барон. — Какая грань, какая вода отличная! —
продолжал он с каким-то даже умилением, и в этом случае в нем, может
быть, даже кровь сказывалась, так как предание говорило, что не дальше как дед родной барона
был ювелир и торговал на Гороховой, в небольшой лавочке, золотыми вещами.
— Кроме того-с, —
продолжала Елена, вся раскрасневшаяся даже в лице, — всех законов знать нельзя, это требование невыполнимое, чтобы неведением законов никто не отзывался: иначе людям некогда
было бы ни землю пахать, ни траву косить, ни дорог себе строить. Они все время должны
были бы изучать законы; люди, хорошо знающие законы, как, например, адвокаты, судьи, огромные деньги за это получают.
— А целое общество может
быть безнравственно? —
продолжала Елена допрашивать его.
— Но мало что старину! — подхватила Елена. — А старину совершенно отвергнутую. Статистика-с очень ясно нам показала, —
продолжала она, обращаясь к барону, — что страх наказания никого еще не остановил от преступления; напротив, чем сильнее
были меры наказания, тем больше
было преступлений.
— Но отчего же остальные девять свою волю должны
будут подчинять этому десятому: это тоже своего рода насилие, —
продолжал князь.
— Мне очень вас жаль, —
продолжал он, — и чтобы хоть сколько-нибудь улучшить вашу участь, я могу предложить вам одно средство: разойдемтесь; разойдемтесь, если хотите, форменным порядком; я вам отделю треть моего состояния и приму даже на себя, если это нужно
будет, наказанье по законам…
Князь при этом потемнел даже весь в лице: если бы княгиня
продолжала сердиться и укорять его, то он, вероятно, выдержал бы это стойко, но она рыдала и говорила, что еще любит его, — это
было уже превыше сил его.
Княгиня тоже молчала. Перебирая в душе своей все ощущения, она спрашивала себя мысленно, нравится ли ей хоть сколько-нибудь барон, и должна
была сознаться, что очень мало; но, как бы то ни
было, она все-таки решилась
продолжать с ним кокетничать.
— Именно вытурят из Москвы!.. — согласилась с удовольствием княгиня. — И потом объясните вы этой девчонке, —
продолжала она, — что это верх наглости с ее стороны — посещать мой дом; пусть бы она видалась с князем, где ей угодно, но не при моих, по крайней мере, глазах!.. Она должна же хоть сколько-нибудь понять, что приятно ли и легко ли это мне, и, наконец, я не ручаюсь за себя: я, может
быть, скажу ей когда-нибудь такую дерзость, после которой ей совестно
будет на свет божий смотреть.
— Кто же, однако, еще у тебя
будет? —
продолжал князь разговаривать с женой о предстоящем вечере.
— Про нее, между прочим, рассказывают, —
продолжала г-жа Петицкая, — и это не то что выдумка, а настоящее происшествие
было: раз она идет и встречает знакомого ей студента с узелком, и этакая-то хорошенькая, прелестная собой, спрашивает его: «Куда вы идете?» — «В баню!» — говорит. — «Ну так, говорит, и я с вами!» Пошла с ним в номер и вымылась, и не то что между ними что-нибудь дурное произошло — ничего!.. Так только, чтобы показать, что стыдиться мужчин не следует.
— Положим, что самолюбие чувство естественное, —
продолжал рассуждать Миклаков, — но тут любопытно проследить, чем, собственно, оно оскорбляется? Что вот-де женщина, любившая нас, осмелилась полюбить другого, то
есть нашла в мире человека, равного нам по достоинству.
— Нет, не шучу, уверяю вас, —
продолжал Миклаков, — что же другое делать с вами, когда вы сами говорите, что теряете всякую рассудительность?.. Ну, в таком случае, уходите, по крайней мере, куда-нибудь поскорей из дому,
выпивайте два — три стакана холодной воды, сделайте большую прогулку!
— И какой же мы теперь, —
продолжал Миклаков, — из всего этого извлечем урок и какое предпримем решение, дабы овцы
были целы и волки сыты? Вам голос первой в этом случае, Елена Николаевна.
— Всего бы
было удобнее… —
продолжал князь, пожимая плечами, — если бы вы, по доброте вашей ко мне, взяли на себя это поручение.
— Что ж прямо и искренно говорить!.. — возразил Миклаков. — Это, конечно, можно делать из честности, а, пожалуй, ведь и из полного неуважения к личности другого… И я так понимаю-с, —
продолжал он, расходившись, — что князь очень милый, конечно, человек, но барчонок, который свой каприз ставит выше счастия всей жизни другого: сначала полюбил одну женщину — бросил; потом полюбил другую — и ту, может
быть, бросит.
— Что же вы в гостинице, что ли, где-нибудь
будете жить? —
продолжал князь и при этом мельком взглянул на княгиню. Он, наверное, полагал, что это она потребовала, чтобы барон переехал от них; но та сама смотрела на барона невиннейшими глазами.
— Из таких же! — подтвердил и Николя,
продолжая хохотать. — Там они еще говорили, — присовокупил он более уже серьезным тоном, — в газетах даже
есть статья о вашем училище.
— И все это по милости какой-нибудь мерзкой девки, —
продолжала между тем та, снова приходя в сильный гнев. — Ну, и досталось же ей!.. Досталось!..
Будет с нее…
— Водку не
пить, конечно, прекрасная вещь, —
продолжал Миклаков, — но я все детство мое и часть молодости моей прожил в деревне и вот что замечал: священник если пьяница, то по большей части малый добрый, но если уж не
пьет, то всегда почти сутяга и кляузник.
— Меня вот что всегда удивляло, —
продолжал Миклаков, как бы вовсе не понявший его знака, — я знаю, что
есть много умных и серьезно образованных священников, — но они, произнося проповеди, искренно ли убеждены в том, что говорят, или нет?
— У ней
есть, кажется, прибавление семейства? —
продолжала княгиня.
«Она все еще, кажется, изволит любить мужа, — думал он, играя в карты и взглядывая по временам на княгиню, — да и я-то хорош, —
продолжал он, как-то злобно улыбаясь, — вообразил, что какая-нибудь барыня может заинтересоваться мною: из какого черта и из какого интереса делать ей это?.. Рожицы смазливой у меня нет; богатства — тоже; ловкости военного человека не бывало; физики атлетической не имею.
Есть некоторый умишко, — да на что он им?.. В сем предмете они вкуса настоящего не знают».
— А время вот что-с может принести!.. —
продолжал Елпидифор Мартыныч, перемежая по временам речь свою кашлем. — Когда вот последний раз я видел княгиню, она очень серьезно начала расспрашивать меня, что полезно ли
будет для ее здоровья уехать ей за границу, — ну, я, разумеется, зная их семейную жизнь, говорю, что „отлично это
будет, бесподобно, и поезжайте, говорю, не на один какой-нибудь сезон, а на год, на два“.
— Воспалены немного, воспалены, —
продолжал Елпидифор Мартыныч, — маленькое прилитие крови к головке
есть.
В это время Николя и Петицкая (читатель, вероятно, догадался, кто
была эта маска)
продолжали сидеть в своем бенуаре и разговаривали между собой.
— Что со мной теперь, несчастной,
будет, что
будет? —
продолжала восклицать г-жа Петицкая, ломая себе руки.
— Что мне собираться!.. Я в полчаса могу собраться, — возразила г-жа Петицкая. — Но нет, нет, —
продолжала она снова трагическим голосом. — Я вообразить себе даже не могу этого счастья, что вдруг я с вами, моим ангелом земным,
буду жить под одной кровлей и даже поеду за границу, о которой всегда мечтала. Нет, этого не может
быть и этому никогда не сбыться!
Его искаженное и явно дышавшее гневом лицо смутило несколько Елену, и при этом она хорошенько не знала, на нее ли князь
продолжает сердиться или опять дома он чем-нибудь, благодаря своей глупой ревности,
был взбешен.
— Ну, не извольте дуться, извольте
быть веселым! — проговорила она, вставая с своего места и садясь князю на колени. — Говорят вам, улыбнитесь! —
продолжала она, целуя и теребя его за подбородок.
— К-ха! — откашлянулся Елпидифор Мартыныч. — Да говорит, —
продолжал он, — «когда князь жив, то, конечно — к-ха! — мы всем обеспечены, а умер он, — что, говорит, тогда с ребенком
будет?»
— И дочь ее
будет обеспечена! —
продолжал князь.