Неточные совпадения
— Сегодня этот господин приезжает ко мне и прямо просит, чтобы я вотировал [Вотировать — голосовать (от франц. voter).]
за подобное предположение. «Яков Петрович! —
говорю я.
Музыка и деревня поглотили почти совершенно их первые два года супружеской жизни; потом князь сделался мировым посредником, хлопотал искреннейшим образом о народе; в конце концов, однако, музыка, народ и деревня принаскучили ему, и он уехал с женой
за границу, где прямо направился в Лондон, сошелся,
говорят, там очень близко с русскими эмигрантами; но потом вдруг почему-то уехал из Лондона, вернулся в Россию и поселился в Москве.
Госпожа Жиглинская хлопотала было сыскать себе нового покровителя и,
говорят, имела их несколько, следовавших один
за другим; но увы! — все это были люди недостаточные, и таким образом, проживая небольшое состояние свое, скопленное ею от мужа и от первого покровителя своего, она принуждена была дочь свою отдать в одно из благотворительных учебных заведений и брала ее к себе только по праздникам.
— К-х-ха! — произнес он на всю комнату, беря князя
за руку, чтобы пощупать у него пульс. — К-х-ха! — повторил он еще раз и до такой степени громко, что входившая было в кабинет собака князя, услыхав это, повернулась и ушла опять в задние комнаты, чтобы только не слышать подобных страшных вещей. — К-х-ха! — откашлянулся доктор в третий раз. — Ничего, так себе, маленькая лихорадочка, —
говорил он басом и нахмуривая свои глупые, густые брови.
— Ничего, хорошо! — отвечала ему сухо и почти с неудовольствием Елена, потому что Елпидифор Мартыныч,
говоря последние слова, явно уже обратил на нее какие-то масленые глаза: он был ужасный волокита и особенно
за небогатенькими девушками.
— Здравствуй!.. Что это тебе так вздумалось прислать
за мною?.. —
говорила она.
— К-х-ха! — кашлянул Елпидифор Мартыныч. —
За то, видно, что не
говори правды, не теряй дружбы!..
Родившись и воспитавшись в строго нравственном семействе, княгиня, по своим понятиям, была совершенно противоположна Елене: она самым искренним образом верила в бога, боялась черта и грехов, бесконечно уважала пасторов; о каких-либо протестующих и отвергающих что-либо мыслях княгиня и не слыхала в доме родительском ни от кого; из бывавших у них в гостях молодых горных офицеров тоже никто ей не
говорил ничего подобного (во время девичества княгини отрицающие идеи не коснулись еще наших военных ведомств): и вдруг она вышла замуж
за князя, который на другой же день их брака начал ей читать оду Пушкина о свободе […ода Пушкина о свободе — ода «Вольность», написанная в 1817 году и распространившаяся вскоре в множестве списков.
Услыхав, что ее сопернице угрожает это счастие, княгиня страшно и окончательно испугалась
за самое себя; она, судя по собственным своим чувствам, твердо была убеждена, что как только родится у князя от Елены ребенок, так он весь и навсегда уйдет в эту новую семью; а потому, как ни добра она была и как ни чувствовала отвращение от всякого рода ссор и сцен, но опасность показалась ей слишком велика, так что она решилась
поговорить по этому поводу с мужем серьезно.
Елизавета Петровна до сих пор еще не
говорила Елпидифору Мартынычу, что стала получать от князя деньги, опасаясь, что он, старый черт, себе что-нибудь запросит
за то; но в настоящее время нашла нужным открыться ему.
— Что это
за безобразие, что это
за ужас! —
говорил он, пожимая плечами.
Теорию эту перед Анной Юрьевной, когда-то
за границей, развивал один француз и
говорил при этом превосходнейшим французским языком, жаль только, что она не все помнила из его прекрасных мыслей.
—
Говорят, больная на террасе в саду, значит, здорова, к-ха! — произнес Елпидифор Мартыныч, появляясь из-за стеклянных дверей.
—
За то, что дочь погубил,
говорит.
«Питаться акридами» — питаться скудно.], а ветхий зовет в кабак; в нас же новый Адам
говорит, что надобно голову свою положить
за то, чтобы на место торгаша стал работник, долой к черту всякий капитал и всякий внешний авторитет, а ветхому Адаму все-таки хочется душить своего брата, ездить в карете и поклоняться сильным мира сего.
— Пойдемте ужинать, гадко все тут! — сказала она, и все с удовольствием приняли ее предложение. Анна Юрьевна
за свою сердечную утрату, кажется, желала, по крайней мере, ужином себя вознаградить и велела было позвать к себе повара, но оказалось, что он такой невежда был, что даже названий, которые
говорила ему Анна Юрьевна, не понимал.
— На улице… у ворот дожидается? —
говорил князь все еще каким-то опешенным, оторопелым голосом и потом пошел
за Миклаковым.
— Хорошо быть умным человеком: ни
за что ни про что катают тебя князья в своих экипажах!.. —
говорил он вслух и кивая в это время, в знак прощания, князю головою: выпивши, Миклаков обыкновенно делался откровеннее, чем он был в нормальном своем состоянии!
Княгиня, в свою очередь, переживала тоже довольно сильные ощущения: она очень хорошо догадалась, что муж из ревности к ней вышел до такой степени из себя в парке и затеял всю эту сцену с Архангеловым; она только не знала хорошенько, что такое
говорила с ним Елена в соседней комнате, хотя в то же время ясно видела, что они там
за что-то поссорились между собой.
— Что ты
за глупости
говоришь! — произнесла княгиня, а г-жа Петицкая опять сделала вид, что ей ужасно было стыдно слушать подобные вольности, и ради этого она позадержала даже немножко дыхание в себе, чтобы заметнее покраснеть.
По происхождению своему Оглоблин был даже аристократичнее князя Григорова; род его с материнской стороны,
говорят, шел прямо от Рюрика; прапрадеды отцовские были героями нескольких битв, и только родитель его вышел немного плоховат, впрочем, все-таки был сановник и слыл очень богатым человеком; но сам Николя Оглоблин оказывался совершенной дрянью и до такой степени пользовался малым уважением в обществе, что, несмотря на то, что ему было уже
за тридцать лет, его и до сих пор еще называли monsieur Николя, или даже просто Николя.
За такого рода качества ему, разумеется, немало доставалось, так что от многих домов ему совсем отказали; товарищи нередко
говорили ему дурака и подлеца, но Николя не унимался и даже год от году все больше и больше начинал изливать из себя то, что получал он из внешнего мира посредством уха и глаза.
— Катерина Семеновна
говорит, что вы
за него замуж выходите.
— Все-таки подобных вещей не
говорят в глаза! — пояснила
за нее княгиня.
За ужином Миклаков, по обыкновению, выпил довольно много, но
говорить что-либо лишнее остерегся и был только, как показалось княгине, очень задумчив. При прощании он пожал у ней крепко руку.
— Благодарю вас
за все,
за все! —
говорил он с ударением.
Николя, например, узнал, что г-жа Петицкая — ни от кого не зависящая вдова; а она у него выпытала, что он с m-lle Пижон покончил все, потому будто бы, что она ему надоела; но в сущности m-lle Пижон его бросила и по этому поводу довольно откровенно
говорила своим подругам, что подобного свинью нельзя к себе долго пускать, как бы он ни велики платил
за то деньги.
— Целую тысячу, — повторил Елпидифор Мартыныч, неизвестно каким образом сосчитавший, сколько ему князь давал. — Но я тут, понимаете, себя не помнил — к-ха!.. Весь исполнен был молитвы и благодарности к богу — к-ха… Мне даже, знаете, обидно это показалось: думаю, я спас жизнь — к-ха! — двум существам, а мне
за это деньгами платят!.. Какие сокровища могут вознаградить
за то?.. «Не надо,
говорю, мне ничего!»
— Что это вы
за глупости священнику
говорили, что донесете на него? — сказала Елена сердитым голосом Миклакову, — весь предыдущий разговор она слышала от слова до слова из своей комнаты.
Собственно
говоря, Миклаков не признавал
за женщиной ни права на большой ум, ни права на высокие творческие способности в искусствах, а потому больше всего ценил в них сердечную нежность и целомудрие.
— А время вот что-с может принести!.. — продолжал Елпидифор Мартыныч, перемежая по временам речь свою кашлем. — Когда вот последний раз я видел княгиню, она очень серьезно начала расспрашивать меня, что полезно ли будет для ее здоровья уехать ей
за границу, — ну, я, разумеется, зная их семейную жизнь,
говорю, что „отлично это будет, бесподобно, и поезжайте,
говорю, не на один какой-нибудь сезон, а на год, на два“.
— „Что такое,
говорю,
за глупости!“ Ну, пристал: „Дайте, да дайте!“ Думаю, сын такого почтенного и именитого человека, — взял, да и отдал, а он мне дал свою шапку.
— Лучше всего
за границу!.. Пусть с вами едет и господин Миклаков! — отвечал князь, как бы поняв ее страх. — Я, конечно, обеспечу вас совершенно состоянием: мое в этом случае, как и прежде, единственное желание будет, чтобы вы и я после того могли открыто и всенародно
говорить, что мы разошлись.
Миклаков, в свою очередь, тоже, хоть и усмехался, но заметно растерялся от такого прямого и откровенного предложения. Услыхав поутру от Елены, что княгине и ему хорошо было бы уехать
за границу, он считал это ее фантазией, а теперь вдруг сам князь
говорит ему о том.
— Разве можно так
говорить о женщине! — проговорила она: вообще ее часто начинал шокировать грубый и резкий тон Миклакова. — И что всего досаднее, — продолжала она, — мужчины не любят Петицкой
за то только, что она умная женщина; а между тем сами
говорят, что они очень любят умных женщин.
— Ну, не извольте дуться, извольте быть веселым! — проговорила она, вставая с своего места и садясь князю на колени. —
Говорят вам, улыбнитесь! — продолжала она, целуя и теребя его
за подбородок.
— Будет уж, довольно оплакивать супругу!.. — не утерпела Елена и еще раз его кольнула. —
Говорят, она едет
за границу? — прибавила она.
— Знаю это я-с! — подхватил Елпидифор Мартыныч. — Сколько раз сама мне
говорила: «Как у Христа
за пазухой,
говорит, живу; кроме откормленных индеек и кондитерской телятины ничего не ем…» А все еще недовольна тем: дерзкая этакая женщина, нахальная… неглупая, но уж, ух, какая бедовая!
— И тем хорош, что он по-французски сварен, а не по-английски: не так густ и слизист. Очень хорошо!.. Божественно!.. —
говорила Анна Юрьевна, почти с жадностью глотая ложку
за ложкой.
— Нет, не меньше! — возразил ему князь. — И, вообразите, он ни разу еще не был
за границей и
говорит, что это дорого для него!
Известный вам человек, который преследует княгиню всюду
за границей, позволяет себе то, чего я вообразить себе никогда не могла: он каждодневно бывает у нас и иногда в весьма непривлекательном, пьяном виде; каждоминутно
говорит княгине колкости и дерзости; она при нем не знает, как себя держать.
— Да я не расспрашивала его особенно много… Пошли, я тебе
говорю,
за ним и сам расспроси его.
— Я еще тогда, как княгиня взяла только Петицкую с собою
за границу,
говорила, что та будет ссорить ее с Миклаковым, и даже предсказывала, что княгиня, вследствие этого, опять вернется к тебе.
— Это было, когда я жил
за границей, и
за мое доброе дело господа, про которых ты
говоришь, что я незыблемый памятник могу соорудить себе в сердцах их, только что не палками выгнали меня из своего общества.
— Но я тогда еще
говорила под влиянием ревности, а потому была, быть может, не совсем права; но теперь я хочу сорвать с тебя маску и спросить, что ты
за человек?
— Ну, это, кажется, не тебе судить, что я
за человек! — произнес князь, не менее ее взбешенный. — И хоть ты
говоришь, что я притворный социалист и демократ, но в этом совесть моя чиста: я сделал гораздо больше, чем все твои другие бесштатные новаторы.
— К матери,
говорит, уезжает на время, — объяснил он тому, усаживаясь опять
за шашки.
— Я им докладывал-с: они
говорят, что проститься с вами приехали, завтра уезжают совсем
за границу! — объяснил лакей.
Но, собственно
говоря, Елпидифор Мартыныч зашел к князю затем, чтобы разведать у него,
за что он с Еленой Николаевной поссорился и куда она от него переехала, о чем убедительнейшим образом просила его Елизавета Петровна, даже не знавшая, где теперь дочь живет. Вообще этот разрыв Елены с князем сильно опечалил и встревожил Елизавету Петровну и Елпидифора Мартыныча: он разом разбивал все их надежды и планы.
— Но отчего?..
За что?.. —
говорил князь. У него при этом начало даже подергивать все мускулы в лице. — Если вы рассердились
за эти деньги, так я велю вам немедля прислать их.