Неточные совпадения
Князь в это время шагал по Невскому. Карету он обыкновенно всегда отпускал и ездил в ней только туда, куда ему надобно
было очень чистым и незагрязненным явиться. Чем ближе он подходил к своей гостинице, тем быстрее шел и, придя к себе в номер, сейчас же принялся
писать, как бы спеша передать волновавшие его чувствования.
Князь — выражение лица у него в эти минуты
было какое-то ожесточенное — сейчас же сел и принялся
писать...
Елена все это время полулежала в гостиной на диване: у нее страшно болела голова и на душе
было очень скверно. Несмотря на гнев свой против князя, она начинала невыносимо желать увидеть его поскорей, но как это сделать:
написать ему письмо и звать его, чтобы он пришел к ней, это прямо значило унизить свое самолюбие, и, кроме того, куда адресовать письмо? В дом к князю Елена не решалась, так как письмо ее могло попасться в руки княгини; надписать его в Роше-де-Канкаль, — но придет ли еще туда князь?
Нынче от писцов требуют, чтобы они
были хоть сколько-нибудь грамотны, но русский литератор может
быть даже безграмотен: корректор ему все поправит; а
писать он тоже может всякую чепуху, какая только придет ему в голову, ибо эти тысячеустные дуры-газеты (так обыкновенно Миклаков называл газеты) способны принять в себя всякую дрянь и изрыгнуть ее перед русскою публикою.
Елизавета Петровна, усевшаяся невдалеке от Елены, употребляла
было все усилия, чтобы прочесть то, что
пишет Елена, но, по малограмотству своему, никак не могла этого сделать.
— Если она даже вздор, — подхватил князь, — то все-таки это ставит меня в еще более щекотливое положение… Что я
буду теперь отвечать на это письмо княгине?.. Обманывать ее каким-нибудь образом я не хочу;
написать же ей все откровенно — жестоко!
Зачем же
было унижать ее еще в глазах постороннего человека?» — думала княгиня и при этом проклинала себя, зачем она
написала это глупое письмо князю, зная по опыту, как он и прежде отвечал на все ее нежные заявления.
— Скажите, когда бывают влюблены и им отвечают взаимно, то
пишут такие письма? — проговорил барон и, вынув из своего бумажника маленькую записочку, подал ее Анне Юрьевне. Письмо это
было от княгини, писанное два дня тому назад и следующего содержания: «Вы просите у меня „Московских ведомостей“ [«Московские ведомости» — газета, издававшаяся с 1756 года. В 1863 году
была арендована реакционерами М.Н.Катковым и П.М.Леонтьевым.], извините, я изорвала их на папильотки, а потому можете сегодня сидеть без газет!»
—
Пишут во всяком!.. — проговорила Анна Юрьевна, и при этом ей невольно пришла в голову мысль: «Княгиня, в самом деле, может
быть, такая еще простушка в жизни, что до сих пор не позволила барону приблизиться к себе, да, пожалуй, и совсем не позволит», и вместе с тем Анне Юрьевне кинулось в глаза одно, по-видимому, очень неважное обстоятельство, но которое, тем не менее, она заметила.
Для этого рода деятельности барон как будто бы
был рожден: аккуратный до мельчайших подробностей, способный, не уставая, по 15 часов в сутки работать, умевший складно и толково
написать бумагу, благообразный из себя и, наконец, искательный перед начальством, он, по духу того времени, бог знает до каких высоких должностей дослужился бы и уж в тридцать с небольшим лет
был действительным статским советником и звездоносцем, как вдруг в службе повеяло чем-то, хоть и бестолковым, но новым: стали нужны составители проектов!..
Барон очень хорошо понимал, что составлять подобные проекты такой же вздор, как и
писать красноречивые канцелярские бумаги, но только он не умел этого делать, с юных лет не привык к тому, и вследствие этого для него ясно
было, что на более высокие должности проползут вот эти именно составители проектов, а он при них — самое большое, останется чернорабочим.
Письмо мое, по принятому обычаю, я хотела
было заключить, что остаюсь с моим уважением, но никак не решаюсь
написать этих слов, потому что они
были бы очень неискренни».
— Оттого что вас под суд отдадут за подобное письмо. Разве можно в полуофициальном письме
написать, что вы кого бы то ни
было не уважаете!
Последний разговор его с Еленой не то что
был для него какой-нибудь неожиданностью, — он и прежде еще того хорошо знал, что Елена таким образом думает, наконец, сам почти так же думал, — но все-таки мнения ее как-то выворачивали у него всю душу, и при этом ему невольно представлялась княгиня, как совершенная противуположность Елене: та обыкновенно каждую неделю
писала родителям длиннейшие и почтительные письма и каждое почти воскресенье одевалась в одно из лучших платьев своих и ехала в церковь слушать проповедь; все это, пожалуй,
было ему немножко смешно видеть, но вместе с тем и отрадно.
Здесь он прежде всего
написал княгине записку: «По разного рода делам моим, я не мог до сего времени
быть у вас; но если вы позволите мне сегодняшний день явиться к вам в качестве вашего партнера, то я исполнил бы это с величайшим удовольствием».
«Я рада
буду вас видеть и сегодня целый день дома», —
писала ему княгиня.
Разговор этот их
был прерван полученным письмом от Миклакова, прочитав которое, княгиня сейчас же
написала на него ответ и обо всем этом тоже не сочла за нужное скрывать от г-жи Петицкой.
Довольный и торжествующий, он сел в зале
писать рецепт, а князь потихоньку, на цыпочках вошел в спальню, где увидел, что Елена лежала на постели, веки у ней
были опущены, и сама она
была бледна, как мертвая.
Г-жа Петицкая после этого сейчас же побежала домой и
написала Миклакову записку на французском языке, в которой приглашала его прийти к ней, поясняя, что у нее
будет „une personne, qui desire lui dire quelques paroles consolatrices“ [«одна особа, которая желает ему сказать несколько слов утешения» (франц.).], и что настанет даже время, „il sera completement heureux“ [«он
будет вполне счастлив» (франц.).].
Миклаков хоть и старался во всей предыдущей сцене сохранить спокойный и насмешливый тон, но все-таки видно
было, что сообщенное ему Еленою известие обеспокоило его, так что он, оставшись один, несколько времени ходил взад и вперед по своему нумеру, как бы что-то обдумывая; наконец, сел к столу и
написал княгине письмо такого содержания: «Князя кто-то уведомил о нашей, акибы преступной, с вами любви, и он, говорят, очень на это взбешен.
— Нет, именно нашу историю под влиянием чувства надобно
было бы
написать, — чувства чисто-народного, демократического, и которого совершенно не
было ни у одного из наших историков, а потому они и не сумели в маленьких явлениях подметить самой живучей силы народа нашего.
Их,
пишут, двести семейств; чтоб они не умерли с голоду и просуществовали месяца два или три, покуда найдут себе какую-нибудь работу, нужно, по крайней мере, франков триста на каждое семейство, — всего выйдет шестьдесят тысяч франков, то
есть каких-нибудь тысяч пятнадцать серебром на наши деньги.
Жуквич
писал Елене: «Я получил от князя очень грубый отказ от дому: что такое у вас произошло?.. Я, впрочем, вам наперед предсказывал, что откровенность с князем ни к чему не может повести доброму.
Буду ли я когда-нибудь и где именно иметь счастие встретиться с вами?»
— Мне ж
пишет о том мой приятель, который телеграфировал тогда по просьбе князя из Парижа о княгине, — присовокупил он и в доказательство подал Елене письмо, в котором все
было написано, что говорил Жуквич.
— Но отчего вы сами не хотите ей
написать о том?.. От вас бы ей приятнее
было получить такое письмо, — возразил ему Елпидифор Мартыныч.
Княгиня
написала ему еще из Петербурга, что она такого-то числа приедет в Москву и остановится у Шеврие. Елпидифор Мартыныч в назначенный ею день с раннего утра забрался в эту гостиницу, нанял для княгини прекрасный нумер и ожидал ее. Княгиня действительно приехала и
была встречена Елпидифором Мартынычем на крыльце гостиницы. Он под ручку ввел ее на лестницу и указал ей приготовленное помещение. Княгиня не знала, как и благодарить его. С княгиней, разумеется, приехала и Петицкая.
Думала потом
написать к князю и попросить у него денег для ребенка, — князь, конечно, пришлет ей, — но это прямо значило унизиться перед ним и, что еще хуже того, унизиться перед его супругой, от которой он, вероятно, не скроет этого, и та, по своей пошлой доброте, разумеется,
будет еще советовать ему помочь несчастной, — а Елена скорее готова
была умереть, чем вынести подобное самоуничижение.
— Крепко напишем-с, верно
будет; ничего не оттягают.
— Разумеется, посадят! — не спорил с ней Елпидифор Мартыныч. — А вот погодите, я вам амигдалину пропишу; погодите, матушка! — присовокупил он и сел
писать рецепт, но у него до того при этом дрожала рука, что он едва в состоянии
был начертать буквы.