Неточные совпадения
— Что
делать, ma tante, — отвечал
князь; видимо, что ему в одно и то же время жалко и скучно было слушать тетку.
Наши школьники тоже воспылали к ней страстью, с тою только разницею, что барон всякий раз, как оставался с Элизой вдвоем,
делал ей глазки и намекая ей даже словами о своих чувствах; но
князь никогда почти ни о чем с ней не говорил и только слушал ее игру на фортепьянах с понуренной головой и вздыхал при этом; зато
князь очень много говорил о своей страсти к Элизе барону, и тот выслушивал его, как бы сам в этом случае нисколько не повинный.
Все это, впрочем, разрешилось тем, что
князь, кончив курс и будучи полным распорядителем самого себя и своего громадного состояния, — так как отец и мать его уже умерли, — на другой же день по выходе из лицея отправился к добрейшей тетке своей Марье Васильевне, стал перед ней на колени, признался ей в любви своей к Элизе и умолял ее немедля ехать и
сделать от него предложение.
Здесь он на первых порах заметно старался сближаться с учеными и литераторами, но последнее время и того не стал
делать, и некоторые из родных
князя, посещавшие иногда княгиню, говорили, что
князь все читает теперь.
— Вы
сделаете то, — продолжала Елена, и черные глаза ее сплошь покрылись слезами, — вы
сделаете то, что я в этаком холоду не могу принять
князя, а он сегодня непременно заедет.
Елена благодаря тому, что с детства ей дано было чисто светское образование, а еще более того благодаря своей прирожденной польской ловкости была очень грациозное и изящное создание, а одушевлявшая ее в это время решительность еще более
делала ее интересной; она села на стул невдалеке от
князя.
— Но вы так мало были у нас, что она, я думаю, просто не успела этого
сделать, — возразил
князь.
— Поверьте вы мне-с, — продолжала она милым, но в то же время несколько наставническим тоном, — я знаю по собственному опыту, что единственное счастье человека на земле — это труд и трудиться; а вы,
князь, извините меня, ничего не
делаете…
— Еще бы не обеспечить! — проговорил Елпидифор Мартыныч, разводя своими короткими ручками: он далеко не имел такого состояния, как
князь, но и то готов бы был обеспечить Елену; а тут вдруг этакий богач и не
делает того…
— Ну, там кому знаете! — произнесла госпожа Жиглинская почти повелительно: она предчувствовала, что Елпидифор Мартыныч непременно пожелает об этом довести до сведения
князя, и он действительно пожелал, во-первых, потому, что этим он мог досадить
князю, которого он в настоящее время считал за злейшего врага себе, а во-вторых,
сделать неприятность Елене, которую он вдруг почему-то счел себя вправе ревновать.
Первые ее намерения были самые добрые — дать совет
князю, чтобы он как можно скорее послал этим беднякам денег; а то он, по своему ротозейству, очень может быть, что и не
делает этого…
Елена все это время полулежала в гостиной на диване: у нее страшно болела голова и на душе было очень скверно. Несмотря на гнев свой против
князя, она начинала невыносимо желать увидеть его поскорей, но как это
сделать: написать ему письмо и звать его, чтобы он пришел к ней, это прямо значило унизить свое самолюбие, и, кроме того, куда адресовать письмо? В дом к
князю Елена не решалась, так как письмо ее могло попасться в руки княгини; надписать его в Роше-де-Канкаль, — но придет ли еще туда
князь?
— Ты думаешь, а я не думаю! — произнес сердито
князь, кидая письмо на стол. — Черт знает, какая-то там полоумная старуха — и поезжай к ней!.. Что я для нее могу
сделать? Ничего! — говорил он, явно вспылив.
— Ну, когда не может, так и сиди там себе! — сказал
князь резко, и вместе с тем очень ясно было видно, до какой степени он сам хорошо сознавал, что ему следовало съездить к старушке, и даже желал того, но все-таки не мог этого
сделать по известной уже нам причине.
Сделав такого рода предисловие,
князь перешел затем прямо к делу.
В этот же самый день
князь ехал с другом своим бароном в Москву осматривать ее древности, а потом обедать в Троицкий трактир. Елена на этот раз с охотой отпустила его от себя, так как все, что он
делал для мысли или для какой-нибудь образовательной цели, она всегда с удовольствием разрешала ему; а тут он ехал просвещать своего друга историческими древностями.
— Что за пустяки! — произнес
князь. — Во-первых, жена моя никогда и ни против кого не
сделает ничего подобного, а во-вторых, она и не выйдет, потому что больна.
— Как что такое
делать? — спросил
князь.
Такое предложение мужа княгиню в ужас привело: как! Быть разводкой?.. Потерять положение в обществе?.. Не видеть, наконец,
князя всю жизнь?.. Но за что же все это?.. Что она
сделала против него?..
В самый день именин княгиня, одетая в нарядное белое платье, отправилась в коляске в католическую церковь для выслушания обедни и проповеди. Барон, во фраке и белом галстуке, тоже поехал вместе с ней.
Князь видел это из окна своего кабинета и только грустно усмехнулся. По случаю приглашения, которое он накануне
сделал Елене, чтобы она пришла к ним на вечер, у него опять с ней вышел маленький спор.
— А я не могу этого
сделать! — почти воскликнул
князь.
В это самое время мимо
князя проехал на своих вяточках Елпидифор Мартыныч и
сделал вид, что как будто бы совершенно не узнал его.
— Я голову вам размозжу, если вы осмелитесь хоть улыбнуться при мне! — продолжал кричать на молодых людей
князь, причем Архангелов желал только извиниться как-нибудь перед ним, а товарищ его, напротив,
делал сердитый вид, но возражать, однако, ничего не решился.
— Поняла, барыня! — отвечала краснощекая и еще более растолстевшая Марфуша. Несмотря на простоту деревенскую в словах, она была препонятливая. — А что же, барыня, мне
делать, как я
князя не застану дома? — спросила она, принимая письмо от Елизаветы Петровны и повязывая голову платочком.
— Что это вы, ваше сиятельство,
делаете тут? — воскликнул он, увидя
князя сидящим перед своим столом.
— Наконец,
князь объясняет, что он органически, составом всех своих нервов, не может спокойно переносить положение рогатого мужа! Вот вам весь сей человек! — заключил Миклаков, показывая Елене на
князя. — Худ ли, хорош ли он, но принимайте его таким, как он есть, а вы, ваше сиятельство, — присовокупил он
князю, — извините, что посплетничал на вас; не из злобы это
делал, а ради пользы вашей.
Ужином Елизавета Петровна угостила на славу: она своими руками
сделала отличнейший бифштекс и цыплят под соусом, но до всего этого ни
князь, ни Елена почти не дотронулись; зато Миклаков страшно много съел и выпил все вино, какое только было подано.
— Вот вы с Еленой говорили мне, — начал
князь после первых же слов, — чтобы я разные разности внушил княгине; я остерегся это
сделать и теперь получил от нее письмо, каковое не угодно ли вам прочесть!
— От него-с! — отвечал Миклаков. — Мы с
князем весьма еще недолгое время знакомы, но некоторое сходство в понятиях и убеждениях сблизило нас, и так как мы оба твердо уверены, что большая часть пакостей и гадостей в жизни человеческой происходит оттого, что люди любят многое
делать потихоньку и о многом хранят глубочайшую тайну, в силу этого мы после нескольких же свиданий и не стали иметь никаких друг от друга тайн.
— Что ж прямо и искренно говорить!.. — возразил Миклаков. — Это, конечно, можно
делать из честности, а, пожалуй, ведь и из полного неуважения к личности другого… И я так понимаю-с, — продолжал он, расходившись, — что
князь очень милый, конечно, человек, но барчонок, который свой каприз ставит выше счастия всей жизни другого: сначала полюбил одну женщину — бросил; потом полюбил другую — и ту, может быть, бросит.
Барон, нечего
делать, поднялся и поехал, а через какой-нибудь час вернулся и привез даже с собой
князя. Сей последний не очень, по-видимому, встревожился сообщенным ему известием, что отчасти происходило оттого, что все последнее время
князь был хоть и не в веселом, но зато в каком-то спокойном и торжественном настроении духа: его каждоминутно занимала мысль, что скоро и очень скоро предстояло ему быть отцом. О, с каким восторгом и упоением он готов был принять эту новую для себя обязанность!..
— Анне Юрьевне
делать больше нечего, она не может не послушать данного ей приказания, — отвечал неторопливо
князь.
— Но что же
делать с тем, что женщины, а не мужчины родят, — это уж закон природы, его же не прейдеши! — сказал
князь, смеясь.
— Зачем вы все это
делаете? — спросил его, наконец,
князь, как бы пришедший несколько в себя.
Князь в радости своей не спросил даже Елпидифора Мартыныча, что такое, собственно, он
сделал с Еленой, а между тем почтенный доктор совершил над нею довольно смелую и рискованную вещь: он, когда Елена подошла к нему, толкнул ее, что есть силы, в грудь, так что сна упала на пол, и тем поспособствовал ее природе!..
— Очень хорошо
сделаешь; пусть она и устроит все это!.. — ответила Елена, видимо, довольная этой выдумкой
князя.
— Скажите, вы все-таки, вероятно, желаете
сделать завтрак для священников? — отнеслась она к
князю.
Князь,
делать нечего, уехал и завернул сначала домой, чтобы рассказать о своем посещении княгине.
— Что же время может
сделать?.. Только несчастье нам может принести, если, чего не дай бог слышать,
князь умрет, — перебила его Елизавета Петровна.
— Что ж ни при чем? Вам тогда надобно будет немножко побольше характеру показать!.. Идти к
князю на дом, что ли, и просить его, чтобы он обеспечил судьбу внука. Он вашу просьбу должен в этом случае понять и оценить, и теперь, как ему будет угодно — деньгами ли выдать или вексель. Только на чье имя? На имя младенца
делать глупо: умер он, — Елене Николаевне одни только проценты пойдут; на имя ее — она не желает того, значит, прямо вам: умрете вы, не кому же достанется, как им!..
Не сознавая хорошенько сама того, что
делает, и предполагая, что
князя целый вечер не будет дома, княгиня велела сказать Миклакову через его посланного, чтобы он пришел к ней; но едва только этот посланный отправился, как раздался звонок.
— Да, вас! — отвечал
князь и хотел, кажется, еще что-то такое добавить, но не в состоянии уже был того
сделать.
Князь только
сделал на это презрительную гримасу и молчал. Миклаков заметил это и еще более взбесился.
В первые дни, когда
князь хлопотал об отъезде жены за границу, у него доставало еще терпения не идти к Елене, и вообще это время он ходил в каком-то тумане; но вот хлопоты кончились, и что ему затем оставалось
делать?
О каких-нибудь чисто нравственных наслаждениях
князь как-то не вспоминал, может быть, потому, что последнее время только и
делал, что мучился и страдал нравственно.
Побранившись в последнее свидание с
князем, она нисколько не удивлялась и не тревожилась тем, что он нейдет к ней, так как понимала, что сама
сделала бы то же самое на его месте.
Князь, с своей стороны, тоже при этом невольно подумал, что если бы Елена в самом деле питала к нему такое презрение, то зачем же бы она стала насиловать себя и не бросила его совершенно. Не из-за куска же хлеба
делает она это: зная Елену,
князь никак не мог допустить того.
— Ну вот, душка, merci за это, отлично ты это
сделал! — проговорила Елена и опять начала целовать
князя. — Знаешь что, — продолжала она потом каким-то даже заискивающим голосом, — мне бы ужасно хотелось проститься с княгиней.
Лицо барона приняло скучающее выражение и напомнило несколько то выражение, которое он имел в начале нашего рассказа, придя с
князем в книжную лавку; он и теперь также стал рассматривать висевшую на стене карту. Наконец, Анна Юрьевна
сделала восклицание.
Николя,
делать нечего, стал прималчивать и только сильно порывался заехать к
князю и рассказать ему, что о нем трезвонят; но этого, однако, он не посмел
сделать; зато Елпидифор Мартыныч, тоже бывавший по своей практике в разных сферах и слышавший этот говор, из преданности своей к
князю Григорову решился ему передать и раз, приехав поутру, доложил ему голосом, полным сожаления...