Неточные совпадения
В настоящий свой проезд
князь, посидев со старухой, отправился, как это всякий раз почти
делал, посетить кой-кого из своих городских знакомых и сначала завернул в присутственные места, где в уездном суде, не застав членов, сказал небольшую любезность секретарю, ласково поклонился попавшемуся у дверей земского суда рассыльному, а встретив на улице исправника, выразил самую неподдельную, самую искреннюю радость и по крайней мере около пяти минут держал его за обе руки, сжимая их с чувством.
— Что
делать! Что
делать! — отвечал
князь. — Но полагаю, что здесь идет все по-старому, значит, хорошо и благополучно, — прибавил он.
Князь между тем заехал к Калиновичу на минуту и, выехав от него, завернул к старой барышне-помещице, у которой, по ее просьбе и к успокоению ее,
сделал строгое внушение двум ее краснощеким горничным, чтоб они служили госпоже хорошо и не
делали, что прежде
делали.
Возвратившись домой из училища, Калинович сейчас заметил билет
князя, который приняла у него приказничиха и заткнула его, как, видала она, это делается у богатых господ, за зеркало, а сама и говорить ничего не хотела постояльцу, потому что более полугода не кланялась даже с ним и не отказывала ему от квартиры только для Палагеи Евграфовны, не желая
сделать ей неприятность.
— Прекрасно, прекрасно! — опять подхватил
князь. — И как ни велико наше нетерпение прочесть что-нибудь новое из ваших трудов, однако не меньше того желаем, чтоб вы,
сделав такой успешный шаг, успевали еще больше, и потому не смеем торопить: обдумывайте, обсуживайте… По первому вашему опыту мы ждем от вас вполне зрелого и капитального…
Подозревая, что все это штуки Настеньки, дал себе слово расквитаться с ней за то после; но теперь,
делать нечего, принял сколько возможно спокойный вид и вошел в гостиную, где почтительно поклонился генеральше, Полине и
князю, пожал с обязательной улыбкой руку у Настеньки, у которой при этом заметно задрожала головка, пожал, наконец, с такою же улыбкою давно уже простиравшуюся к нему руку Петра Михайлыча и,
сделав полуоборот, опять сконфузился: его поразила своей наружностью княжна.
Я знакомлюсь с
князем — вы мне
делаете сцену; я имел несчастье, против вашего желания, отобедать у генеральши — новая история!
— Да, — повторил
князь и потом, опять подумав, прибавил: — ничего,
сделаем…
— Нет, не строгий, а дельный человек, — возразил
князь, — по благородству чувств своих — это рыцарь нашего времени, — продолжал он, садясь около судьи и ударяя его по коленке, — я его знаю с прапорщичьего чина; мы с ним вместе
делали кампанию двадцать восьмого года, и только что не спали под одной шинелью. Я когда услышал, что его назначили сюда губернатором, так от души порадовался. Это приобретение для губернии.
Кадников пристал к этому разговору, начал оправдывать Медиокритского и, разгорячась, так кричал, что все было слышно в гостиной.
Князь только морщился. Не оставалось никакого сомнения, что молодой человек, обыкновенно очень скромный и очень не глупый, был пьян. Что
делать! Робея и конфузясь ехать к
князю в такой богатый и модный дом, он для смелости хватил два стаканчика неподслащенной наливки, которая теперь и сказывала себя.
Предводитель
сделал насмешливую гримасу, но и сам пошел навстречу толстяку. Княгиня, видевшая в окно, кто приехал, тоже как будто бы обеспокоилась. Княжна уставила глаза на дверь. Из залы послышались восклицания: «Mais comment… Voila c'est un…» [Как… Вот какой… (франц.).]. Наконец, гость, в сопровождении
князя и предводителя, ввалился в гостиную. Княгиня, сидя встречавшая всех дам, при его появлении привстала и протянула ему руку. Даже генеральша как бы вышла из раздумья и кивнула ему головой несколько раз.
Впереди всех, например, пошла хозяйка с Четвериковым; за ними покатили генеральшу в креслах, и
князь,
делая вид, что как будто бы ведет ее под руку, пошел около нее.
Раздав все подарки, княжна вбежала по лестнице на террасу, подошла и отцу и поцеловала его, вероятно, за то, что он дал ей случай
сделать столько добра. Вслед за тем были выставлены на столы три ведра вина, несколько ушатов пива и принесено огромное количество пирогов. Подносить вино вышел камердинер
князя, во фраке и белом жилете. Облокотившись одною рукою на стол, он обратился к ближайшей толпе...
Взбешенный всем этим и не зная, наконец, что с собой
делать, он ушел было после обеда, когда все разъехались, в свою комнату и решился по крайней мере лечь спать; но от
князя явился человек с приглашением: не хочет ли он прогуляться?
— Да, — подхватил протяжно
князь, — но дело в том, что меня подталкивает
сделать его искреннее желание вам добра; я лучше рискую быть нескромным, чем промолчать.
— Именно рискую быть нескромным, — продолжал
князь, — потому что, если б лет двадцать назад нашелся такой откровенный человек, который бы мне высказал то, что я хочу теперь вам высказать… о! Сколько бы он
сделал мне добра и как бы я ему остался благодарен на всю жизнь!
— Если хотите, даже очень стара, — подхватил
князь, — но, к сожалению, очень многими забывается, и, что для меня всегда было удивительно: дураки, руководствуясь каким-то инстинктом, поступают в этом случае гораздо благоразумнее, тогда как умные люди именно и
делают самые безрассудные, самые пагубные для себя партии.
— Ну да, — положим, что вы уж женаты, — перебил
князь, — и тогда где вы будете жить? — продолжал он, конечно, здесь, по вашим средствам… но в таком случае, поздравляю вас, теперь вы только еще, что называется, соскочили с университетской сковородки: у вас прекрасное направление, много мыслей, много сведений, но, много через два — три года, вы все это растеряете, обленитесь, опошлеете в этой глуши, мой милый юноша — поверьте мне, и потом вздумалось бы вам съездить, например, в Петербург, в Москву, чтоб освежить себя — и того вам
сделать будет не на что: все деньжонки уйдут на родины, крестины, на мамок, на нянек, на то, чтоб ваша жена явилась не хуже другой одетою, чтоб квартирка была хоть сколько-нибудь прилично убрана.
— Почему ж? Нет!.. — перебил
князь и остановился на несколько времени. — Тут, вот видите, — начал он, — я опять должен
сделать оговорку, что могу ли я с вами говорить откровенно, в такой степени, как говорил бы откровенно с своим собственным сыном?
Во весь остальной вечер он был мрачен. Затаенные в душе страдания подняли в нем по обыкновению желчь. Петр Михайлыч спросил было, как у
князя проводилось время. Калинович
сделал гримасу.
В ответ на это тотчас же получил пакет на имя одного директора департамента с коротенькой запиской от
князя, в которой пояснено было, что человек, к которому он пишет, готов будет
сделать для него все, что только будет в его зависимости.
— Очень бы желал, — начал он, подняв голову, —
сделать для
князя приятное… Теперь у меня времени нет, но, пожалуйста, когда вы будете писать к нему, то скажите, что я по-прежнему его люблю и уважаю и недоволен только тем, что он нынче редко стал ездить в Петербург.
— Помилуйте! Хорошее?.. Сорок процентов… Помилуйте! — продолжал восклицать
князь и потом, после нескольких минут размышления, снова начал, как бы рассуждая сам с собой: — Значит, теперь единственный вопрос в капитале, и, собственно говоря, у меня есть денежный источник; но что ж вы прикажете
делать — родственный! За проценты не дадут, — скажут: возьми так! А это «так» для меня нож острый. Я по натуре купец: сам не дам без процентов, и мне не надо. Гонор этот, понимаете, торговый.
— Конечно, уж
делать нечего, надобно будет решиться: но все-таки мне хочется
сделать это как-нибудь половчее, чтоб не быть уж очень обязанным, — отвечал
князь и задумался.
— Кто ж в этом сомневается! Сомнения в этом нет… Однако нужно же что-нибудь придумать; нельзя же вам так оставаться… Очень бы мне хотелось что-нибудь
сделать для вас, — произнес
князь.
— Этого нет, кузина; что ж
делать! — воскликнул
князь.
Конечно, ей, как всякой девушке, хотелось выйти замуж, и, конечно, привязанность к
князю, о которой она упоминала, была так в ней слаба, что она, особенно в последнее время, заметив его корыстные виды, начала даже опасаться его; наконец, Калинович в самом деле ей нравился, как человек умный и даже наружностью несколько похожий на нее: такой же худой, бледный и белокурый; но в этом только и заключались, по крайней мере на первых порах, все причины, заставившие ее
сделать столь важный шаг в жизни.
— Не ломают вас, а выпрямляют! — возразил
князь. — Впрочем, во всяком случае я очень глупо
делаю, что так много говорю, и это последнее мое слово: как хотите, так и
делайте! — заключил он с досадою и, взяв со стола бумаги, стал ими заниматься.
— Но, милый мой, что ж с вами
делать? — произнес
князь с участием.
Баронесса, конечно, сейчас же вызвала разговор о модах и по случаю предстоявшей свадьбы вошла в мельчайшие подробности: она предназначила, как и у кого
делать приданое, кто должен драпировать, меблировать спальню и прочие комнаты, обнаружа при этом столько вкуса и практического знания, что
князь только удивлялся, восхищался и поддакивал ей. Калинович тоже
делал вид, как будто бы все это занимает его, хоть на сердце были невыносимые тоска и мука.
—
Князь!.. — воскликнул старик со слезами на глазах. — Так я его понимаю: зеленеет теперь поле рожью, стеблями она, матушка, высокая, колосом тучная, васильки цветут, ветерок ими играет, запах от них разносит, сердце мужичка радуется; но пробежал конь степной, все это стоптал да смял, волок волоком
сделал: то и
князь в нашем деле, — так я его понимаю.
23 октября назначен был у баронессы большой бал собственно для молодых. Накануне этого дня, поутру, Калинович сидел в своем богатом кабинете. Раздался звонок, и вслед за тем послышались в зале знакомые шаги
князя. Калинович
сделал гримасу.
— Поезжайте, поезжайте, — подхватил
князь, — как можно упускать такой случай! Одолжить ее каким-нибудь вздором — и какая перспектива откроется! Помилуйте!.. Литературой, конечно, вы теперь не станете заниматься: значит, надо служить; а в Петербурге без этого заднего обхода ничего не
сделаешь: это лучшая пружина, за которую взявшись можно еще достигнуть чего-нибудь порядочного.
Князь умел воспитывать в свою пользу детей, как вообще умеют это
делать практические люди.
— Резчик тоже умно показывает. Хорошо старичок говорит! — отвечал Медиокритский с каким-то умилением. — Печати, говорит, действительно, для
князя я вырезывал, но гербовые, для его фамилии — только. Так как, говорит, по нашему ремеслу мы подписками даже обязаны, чтоб казенные печати изготовлять по требованию только присутственных мест, каким же образом теперь и на каком основании мог
сделать это для частного человека?
— Вам ведь теперь здесь
делать нечего, — заключил
князь.
—
Сделайте одолжение, — отвечал
князь, скрывая гримасу и с заметно неприятным чувством пожимая протянутую ему Медиокритским руку, который, раскланявшись, вышел тихой и кроткой походкой.
Надобно было не иметь никакого соображения, чтоб не видеть в этом случае щелчка губернатору, тем более что сама комиссия открыла свои действия с того, что сейчас же
сделала распоряжение о выпуске
князя Ивана из острога на поруки его родной дочери.