Неточные совпадения
В кабинете между тем тоже
шел разговор о
князе Григорове.
— Я
пойду, однако, прощусь с
князем, — проговорил было барон, закуривая очень хорошую сигару, которую предложил ему Михайло Борисович.
Князь в это время шагал по Невскому. Карету он обыкновенно всегда отпускал и ездил в ней только туда, куда ему надобно было очень чистым и незагрязненным явиться. Чем ближе он подходил к своей гостинице, тем быстрее
шел и, придя к себе в номер, сейчас же принялся писать, как бы спеша передать волновавшие его чувствования.
В один из холоднейших и ненастнейших московских дней к дому
князя подходила молодая, стройная девушка, брюнетка, с очень красивыми, выразительными, умными чертами лица. Она очень аккуратно и несколько на мужской лад была одета и, как видно, привыкла ходить пешком. Несмотря на слепящую вьюгу и холод, она
шла смело и твердо, и только подойдя к подъезду княжеского дома, как бы несколько смутилась.
— Никогда! Ни за что! — воскликнула Елена, догадавшаяся, что хочет сказать мать. — Я могла
пойти к
князю, — продолжала она с каким-то сдержанным достоинством: — и просить у него места, возможности трудиться; но больше этого я ни от кого, никогда и ничего не приму.
— Конечно, ничего, стоило
посылать! — произнес
князь досадливым голосом, между тем лицо у него было какое-то искаженное и измученное. Руку свою он почти насильно после того вырвал из руки Елпидифора Мартыныча.
Испугавшись всего этого, она поутру, не сказав даже о том
князю,
послала за Елпидифором Мартынычем, который и прибыл сейчас же и вместе с княгиней вошел в кабинет к
князю.
— До свиданья! — сказала она и
пошла проводить
князя до передней.
— Мы-с пили, — отвечал ему резко
князь Никита Семеныч, — на биваках, в лагерях, у себя на квартире, а уж в Английском клубе пить не стали бы-с, нет-с… не стали бы! — заключил старик и, заплетаясь ногою, снова
пошел дозирать по клубу, все ли прилично себя ведут.
Князя Григорова он, к великому своему удовольствию, больше не видал. Тот, в самом деле, заметно охмелевший, уехал домой.
Выведенная всем этим из терпения, Елена даже раз сказала
князю: «Пойдемте в мою комнату, там будет нам уединеннее!» — «И я с вами
пойду!» — проговорила при этом сейчас же госпожа Жиглинская самым кротким голосом.
Князь на это ничего не ответил и, сев в карету, велел себя везти на Кузнецкий мост. Здесь он вышел из экипажа и
пошел пешком. Владевшие им в настоящую минуту мысли заметно были не совсем спокойного свойства, так что он горел даже весь в лице. Проходя мимо одного оружейного магазина и случайно взглянув в его окна,
князь вдруг приостановился, подумал с минуту и затем вошел в магазин.
Я сам был лично свидетелем: стояли мы раз у генерал-губернатора в приемной; генералов было очень много, полковников тоже, настоятель греческого монастыря был, кажется, тут же; только всем говорят: «Занят генерал-губернатор, дожидайтесь!» Наконец, слышим — грядет: сам
идет сзади, а впереди у него
князь Григоров, — это он все с ним изволил беседовать и заниматься.
Первые ее намерения были самые добрые — дать совет
князю, чтобы он как можно скорее
послал этим беднякам денег; а то он, по своему ротозейству, очень может быть, что и не делает этого…
Совет кузины, в отношении Жиглинских,
князь выполнил на другой же день, и выполнил его весьма деликатно. Зная, когда Елены наверное не бывает дома, он
послал к старухе Жиглинской своего управляющего, который явился к Елизавете Петровне и вручил ей от
князя пакет с тремястами рублей серебром.
Она сама гораздо бы больше желала, чтобы
князь бывал у них, а то, как она ни вооружалась стоическим спокойствием, но все-таки ей ужасно тяжело и стыдно было середь белого дня приходить в Роше-де-Канкаль. Ей казалось, что она на каждом шагу может встретить кого-нибудь из знакомых, который увидит, куда она
идет; что швейцар, отворяя ей дверь, как-то двусмысленно или почти с презрением взглядывал на нее; что молодые официанты, стоящие в коридоре, при проходе ее именно о ней и перешептывались.
Анна Юрьевна, несмотря на происшедший спор, постаралась проститься с Еленой как можно радушнее, а
князя, когда он
пошел было за Еленой, приостановила на минуту.
«Этот Петербург, товарищи мои по службе, даже комнаты и мебель, словом, все, что напоминает мне моего богоподобного Михайла Борисовича, все это еще более раскрывает раны сердца моего», — заключал барон свое письмо, на каковое
князь в тот же день
послал ему телеграфическую депешу, которою уведомлял барона, что он ждет его с распростертыми объятиями и что для него уже готово помещение, именно в том самом флигеле, где и
князь жил.
— И я с вами
пойду! — подхватил
князь и тоже
пошел за бароном.
— Но почему же именно за Елпидифором Мартынычем? — произнес
князь и
пошел к жене.
— Зачем же вы в таком случае спрашивали меня?
Посылайте, за кем хотите! — произнес он и затем, повернувшись на каблуках своих, проворно ушел к себе:
князь полагал, что княгиня всю эту болезнь и желание свое непременно лечиться у Елпидифора Мартыныча нарочно выдумала, чтобы только помучить его за Елену.
Княгиня действительно
послала за Елпидифором Мартынычем не столько по болезни своей, сколько по другой причине: в начале нашего рассказа она думала, что
князь идеально был влюблен в Елену, и совершенно была уверена, что со временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки мужа из дому княгиня объясняла тем, что он в самом деле, может быть, участвует в какой-нибудь компании и, пожалуй, даже часто бывает у Жиглинских, где они, вероятно, читают вместе с Еленой книги, философствуют о разных возвышенных предметах, но никак не больше того.
По возвращении в Останкино, барон, не совсем еще проспавшийся,
пошел досыпать, а
князю доложили, что присылала Анна Юрьевна и что вечером сама непременно будет.
Анна Юрьевна ушла сначала к княгине, а через несколько времени и совсем уехала в своем кабриолете из Останкина.
Князь же и барон
пошли через большой сад проводить Елену домой. Ночь была лунная и теплая.
Князь вел под руку Елену, а барон нарочно стал поотставать от них. По поводу сегодняшнего вечера барон был не совсем доволен собой и смутно сознавал, что в этой проклятой службе, отнимавшей у него все его время, он сильно поотстал от века.
Князь и Елена между тем почти шепотом разговаривали друг с другом.
Как бы наперекор всему, княгиня последнее время ужасно старалась веселиться: она по вечерам гуляла в Останкинском саду, каждый почти праздник ездила на какую-нибудь из соседних дач, и всегда без исключения в сопровождении барона, так что, по поводу последнего обстоятельства, по Останкину, особенно между дамским населением,
шел уже легонький говор; что касается до
князя, то он все время проводил у Елены и, вряд ли не с умыслом, совершенно не бывал дома, чтобы не видеть того, что, как он ни старался скрыть, весьма казалось ему неприятным.
—
Идите! — отвечал ей почти грубо
князь и затем, обратившись к Елене, подал ей руку.
— Что хорошенького?.. Все как-то скверно у меня
идет, — отвечал
князь с расстановкой.
— Все это так-с!.. Но суть-то тут не в том! — воскликнул
князь каким-то грустно-размышляющим голосом. — А в том, что мы двойственны: нам и старой дороги жаль и по новой смертельно
идти хочется, и это явление чисто продукт нашего времени и нашего воспитания.
Князь после того
пошел к Жиглинским. Насколько дома ему было нехорошо, неловко, неприветливо, настолько у Елены отрадно и успокоительно. Бедная девушка в настоящее время была вся любовь: она только тем день и начинала, что ждала
князя. Он приходил… Она сажала его около себя… клала ему голову на плечо… по целым часам смотрела ему в лицо и держала в своих руках его руку.
— Я
пойду поищу
князя; я знаю, где он может гулять, — отвечала Елена тем же как бы помешанным голосом.
Елена проворно вышла, прошла весь большой сад, всю Каменку, но ни в начале ее, ни в конце не нашла
князя.
Шедши, она встречала многих мужчин и, забыв всякую осторожность, ко всем им обращалась с вопросом...
В конце Каменки Елене почему-то вообразилось, что
князь, может быть, прошел в Свиблово к Анне Юрьевне и, прельщенный каким-нибудь ее пудингом, остался у нее обедать. С этою мыслию она
пошла в Свиблово: шла-шла, наконец, силы ее начали оставлять. Елена увидала на дороге едущего мужика в телеге.
Доехав до Свиблова, Елена
послала мужика справиться, что не тут ли
князь Григоров.
— Ну, adieu, авось отыщется где-нибудь наш беглец! — проговорила она и
пошла, твердо уверенная, что
князь гулял в лесу с Еленой: рассорились они, вероятно, в чем-нибудь, и Елена теперь плачет в лесу, а он, грустный, возвращается домой… И г-жа Петицкая, действительно, придя к княгине, услыхала, что
князь вернулся, но что обедать не придет, потому что очень устал и желает лечь спать.
Князь в самом деле замышлял что-то странное: поутру он, действительно, еще часов в шесть вышел из дому на прогулку, выкупался сначала в пруде,
пошел потом по дороге к Марьиной роще, к Бутыркам и, наконец, дошел до парка; здесь он, заметно утомившись, сел на лавочку под деревья, закрыв даже глаза, и просидел в таком положении, по крайней мере, часа два.
Прочитав это письмо,
князь сделался еще более мрачен; велел сказать лакею, что обедать он не
пойдет, и по уходе его, запершись в кабинете, сел к своему столу, из которого, по прошествии некоторого времени, вынул знакомый нам ящик с револьвером и стал глядеть на его крышку, как бы прочитывая сделанную на ней надпись рукою Елены.
— На улице… у ворот дожидается? — говорил
князь все еще каким-то опешенным, оторопелым голосом и потом
пошел за Миклаковым.
Ужином Елизавета Петровна угостила на
славу: она своими руками сделала отличнейший бифштекс и цыплят под соусом, но до всего этого ни
князь, ни Елена почти не дотронулись; зато Миклаков страшно много съел и выпил все вино, какое только было подано.
Для этого она написала и
послала князю такого рода письмо...
—
Идите сюда скорей! — не утерпел и крикнул ему
князь.
—
Идите же в комнату! — крикнул ему еще раз
князь.
По происхождению своему Оглоблин был даже аристократичнее
князя Григорова; род его с материнской стороны, говорят,
шел прямо от Рюрика; прапрадеды отцовские были героями нескольких битв, и только родитель его вышел немного плоховат, впрочем, все-таки был сановник и слыл очень богатым человеком; но сам Николя Оглоблин оказывался совершенной дрянью и до такой степени пользовался малым уважением в обществе, что, несмотря на то, что ему было уже за тридцать лет, его и до сих пор еще называли monsieur Николя, или даже просто Николя.
Сев в карету, он велел как можно проворнее везти себя в Роше-де-Канкаль. Елена взяла тот же нумер, где они обыкновенно всегда встречались. При входе
князя она взмахнула только на него глазами, но не тронулась с своего места. За последнее время она очень похудела: под глазами у нее
шли синие круги; румянец был какой-то неровный.
Князь опять побежал домой, сам разбудил кучера и
послал его за знаменитым доктором; кучер возвратился и доложил, что знаменитый доктор у другой больной.
Князь при этом известии вырвал у себя целую прядь волос из головы,
послал еще за другим знаменитым доктором, но тот оказался сам больным.
Князь и Елена в этот самый день именно и недоумевали, каким образом им пригласить священников крестить их ребенка:
идти для этого к ним
князю самому — у него решительно не хватало духу на то, да и Елена находила это совершенно неприличным;
послать же горничную звать их — они, пожалуй, обидятся и не придут. Пока Елена и
князь решали это, вдруг к ним в комнату вбежала кухарка и доложила, что маменька Елены Николаевны приехала и спрашивает: «Примут ли ее?».
— Что ж ни при чем? Вам тогда надобно будет немножко побольше характеру показать!..
Идти к
князю на дом, что ли, и просить его, чтобы он обеспечил судьбу внука. Он вашу просьбу должен в этом случае понять и оценить, и теперь, как ему будет угодно — деньгами ли выдать или вексель. Только на чье имя? На имя младенца делать глупо: умер он, — Елене Николаевне одни только проценты
пойдут; на имя ее — она не желает того, значит, прямо вам: умрете вы, не кому же достанется, как им!..
Миклаков многое хотел было возразить на это княгине, но в это время вошел лакей и подал ему довольно толстый пакет, надписанный рукою
князя. Миклаков поспешно распечатал его; в пакете была большая пачка денег и коротенькая записочка от
князя: «Любезный Миклаков!
Посылаю вам на вашу поездку за границу тысячу рублей и надеюсь, что вы позволите мне каждогодно высылать вам таковую же сумму!» Прочитав эту записку, Миклаков закусил сначала немного губы и побледнел в лице.
Князь в это время
шел по направлению к квартире Елены, с которой не видался с самого того времени, как рассорился с нею.
В первые дни, когда
князь хлопотал об отъезде жены за границу, у него доставало еще терпения не
идти к Елене, и вообще это время он ходил в каком-то тумане; но вот хлопоты кончились, и что ему затем оставалось делать?
Очутившись на улице,
князь сообразил только одно —
идти к Елене, чтобы и с ней покончить все и навсегда, а потом, пожалуй, и пулю себе в лоб…