Неточные совпадения
— Достаньте, пожалуйста, — протянул опять высокий господин, —
и пришлите все это в Морскую, в гостиницу «Париж», Григорову…
князю Григорову, — прибавил он затем, как бы больше для точности.
— Bien! [Хорошо! (франц.).] — проговорил, как бы по механической привычке
и совершенно чистым акцентом,
князь. — Приходите! — поспешил он затем сейчас же прибавить.
Барон вскоре раскланялся с ним
и ушел в один из переулков;
князь же продолжал неторопливо шагать по Невскому.
Князь проворно вынул свой бумажник, вытащил из него первую, какая попалась ему под руку, ассигнацию
и подал ее девочке: это было пять рублей серебром.
Крошка от удивления раскрыла на него свои большие глаза, но
князь уже повернул в Морскую
и скоро был далеко от нее.
В этом чтении
князь провел часа полтора, так что официант вошел
и доложил ему...
— Ах… да… — протянул
князь,
и затем он лениво встал
и начал переодеваться из широкого пальто во фрак.
Дядя
князя Григорова, к которому он теперь ехал обедать, был действительный тайный советник Михайло Борисович Бахтулов
и принадлежал к высшим сановникам.
Марья Васильевна Бахтулова (родная тетка
князя Григорова) была кротчайшее
и добрейшее существо.
Сам Михайло Борисович как-то игнорировал племянника
и смотрел на него чересчур свысока: он вообще весь род
князей Григоровых, судя по супруге своей, считал не совсем умным.
Кроткая Марья Васильевна была тут же: она сидела
и мечтала, что вот скоро придет ее Гриша (
князь Григоров тем, что пребывал в Петербурге около месяца, доставлял тетке бесконечное блаженство).
Барон еще на школьной скамейке подружился с
князем Григоровым, познакомился через него с Бахтуловым, поступил к тому прямо на службу по выходе из заведения
и был теперь один из самых близких домашних людей Михайла Борисовича. Служебная карьера через это открывалась барону великолепнейшая.
Это говорили они о
князе Григорове, который
и сам вскоре показался в гостиной всей своей громадной фигурой.
— Что делать, ma tante, — отвечал
князь; видимо, что ему в одно
и то же время жалко
и скучно было слушать тетку.
На этот раз его перебил
князь Григоров, который в продолжение всего обеда хмурился, тупился, смотрел себе в тарелку
и, наконец, как бы не утерпев, произнес на всю залу...
Обед вскоре после того кончился.
Князь, встав из-за стола, взялся за шляпу
и стал прощаться с дядей.
С Марьей Васильевной
князю не так скоро удалось проститься. Она непременно заставила его зайти к ней в спальню; здесь она из дорогой божницы вынула деревянный крестик
и подала его
князю.
Князь в это время шагал по Невскому. Карету он обыкновенно всегда отпускал
и ездил в ней только туда, куда ему надобно было очень чистым
и незагрязненным явиться. Чем ближе он подходил к своей гостинице, тем быстрее шел
и, придя к себе в номер, сейчас же принялся писать, как бы спеша передать волновавшие его чувствования.
Князь Григоров, по происхождению своему, принадлежал к весьма старинному
и чисто русскому княжескому роду.
Зала, гостиная
и кабинет были полны редкостями
и драгоценностями; все это досталось
князю от деда
и от отца, но сам он весьма мало обращал внимания на все эти сокровища искусств: не древний
и не художественный мир волновал его душу
и сердце, а, напротив того, мир современный
и социальный!
В один из холоднейших
и ненастнейших московских дней к дому
князя подходила молодая, стройная девушка, брюнетка, с очень красивыми, выразительными, умными чертами лица. Она очень аккуратно
и несколько на мужской лад была одета
и, как видно, привыкла ходить пешком. Несмотря на слепящую вьюгу
и холод, она шла смело
и твердо,
и только подойдя к подъезду княжеского дома, как бы несколько смутилась.
Стали выходить пассажиры, в числе которых из 1-го класса вышел
и князь Григоров, нагруженный пледами
и саквояжами, с измятым, невыспавшимся лицом.
Князь, ехав в своей покойной карете, заметно был под влиянием не совсем веселых мыслей: более месяца он не видался с женою, но предстоящее свидание вовсе, кажется, не занимало
и не интересовало его; а между тем
князь женился по страсти.
С семейством этим познакомил
князя барон, который хоть
и был с самых юных лет весь соткан из практических стремлений, но музыку любил
и даже сам недурно играл на фортепьянах.
Эта музыкальность барона собственно
и послужила первоначальным основанием его школьной дружбе с
князем, который в то время приходил в бешеный восторг от итальянской оперы
и от музыки вообще.
Наши школьники тоже воспылали к ней страстью, с тою только разницею, что барон всякий раз, как оставался с Элизой вдвоем, делал ей глазки
и намекая ей даже словами о своих чувствах; но
князь никогда почти ни о чем с ней не говорил
и только слушал ее игру на фортепьянах с понуренной головой
и вздыхал при этом; зато
князь очень много говорил о своей страсти к Элизе барону,
и тот выслушивал его, как бы сам в этом случае нисколько не повинный.
Все это, впрочем, разрешилось тем, что
князь, кончив курс
и будучи полным распорядителем самого себя
и своего громадного состояния, — так как отец
и мать его уже умерли, — на другой же день по выходе из лицея отправился к добрейшей тетке своей Марье Васильевне, стал перед ней на колени, признался ей в любви своей к Элизе
и умолял ее немедля ехать
и сделать от него предложение.
Князь был на седьмом небе; невеста тоже блистала счастием
и радостью.
Вслед за тем
князь с своей молодой женой уехал в деревню
и хлопотал единственно о том, чтобы взять с собой превосходнейшую рояль.
Музыка
и деревня поглотили почти совершенно их первые два года супружеской жизни; потом
князь сделался мировым посредником, хлопотал искреннейшим образом о народе; в конце концов, однако, музыка, народ
и деревня принаскучили ему,
и он уехал с женой за границу, где прямо направился в Лондон, сошелся, говорят, там очень близко с русскими эмигрантами; но потом вдруг почему-то уехал из Лондона, вернулся в Россию
и поселился в Москве.
Здесь он на первых порах заметно старался сближаться с учеными
и литераторами, но последнее время
и того не стал делать,
и некоторые из родных
князя, посещавшие иногда княгиню, говорили, что
князь все читает теперь.
Едучи в настоящем случае с железной дороги
и взглядывая по временам сквозь каретное стекло на мелькающие перед глазами дома,
князь вдруг припомнил лондонскую улицу, по которой он в такой же ненастный день ехал на станцию железной дороги, чтобы уехать совсем из Лондона. Хорошо ли, худо ли он поступил в этом случае,
князь до сих пор не мог себе дать отчета в том, но только поступить таким образом заставляли его все его физические
и нравственные инстинкты.
Воспоминания эти, должно быть, были слишком тяжелы
и многознаменательны для
князя, так что он не заметил даже, как кучер подвез его к крыльцу дома
и остановил лошадей.
Швейцар хоть
и видел, что подъехала барская карета, но, по случаю холода, не счел за нужное выйти к ней: все люди
князя были страшно избалованы
и распущены!
В зале
князя встретила улыбающаяся своей доброй улыбкой
и очень, по-видимому, обрадованная приездом мужа княгиня. Впрочем, она только подошла к нему
и как-то механически поцеловала его в щеку.
Князь несколько лет уже выражал заметное неудовольствие, когда жена хоть сколько-нибудь ярко выражала свою нежность к нему. Сначала ее очень огорчало это,
и она даже плакала потихоньку о том, но потом привыкла к тому. На этот раз
князь тоже совершенно механически отвечал на поцелуй жены
и опешил пройти в свой кабинет, где быстро
и очень внимательно осмотрел весь свой письменный стол. Княгиня, хоть
и не совсем поспешными шагами, но вошла за ним в кабинет.
— Ничего себе; так же по-прежнему добра
и так же по-прежнему несносна… Вот прислала тебе в подарок, — прибавил
князь, вынимая из кармана
и перебрасывая к жене крестик Марьи Васильевны, — велела тебе надеть; говорит, что после этого непременно дети будут.
— Мингера, разумеется, — отвечал
князь с некоторою гримасою. — Приятель этот своим последним подобострастным разговором с Михайлом Борисовичем просто показался
князю противен. — К нам летом собирается приехать в Москву погостить, — присовокупил он: — но только, по своей немецкой щепетильности, все конфузится
и спрашивает, что не стеснит ли нас этим? Я говорю, что меня нет, а жену — не знаю.
— Кто был у тебя во все это время? — спросил
князь после некоторого молчания
и как бы пооживившись несколько.
— Взаимно
и я тоже! — подхватил
князь.
— Совершеннейшее! — воскликнул
князь, смотря на потолок. — А что, — продолжал он с некоторой расстановкой
и точно не решаясь вдруг спросить о том, о чем ему хотелось спросить: — Анна Юрьевна ничего тебе не говорила про свою подчиненную Елену?.. — Голос у него при этом был какой-то странный.
— Нет, говорила: хвалила ее очень! — отвечала княгиня, по-видимому, совершенно равнодушно,
и только голубые глаза ее забегали из стороны в сторону, как бы затем, чтобы
князь не прочел ее тайных мыслей.
— Вы сделаете то, — продолжала Елена,
и черные глаза ее сплошь покрылись слезами, — вы сделаете то, что я в этаком холоду не могу принять
князя, а он сегодня непременно заедет.
Что там между ними происходило
и чем все это могло кончиться, — она особенно об этом не заботилась; но видя, что
князь без памяти влюблен в дочь, она главным образом совершенно успокоилась насчет дальнейших средств своих к существованию.
— Никогда! Ни за что! — воскликнула Елена, догадавшаяся, что хочет сказать мать. — Я могла пойти к
князю, — продолжала она с каким-то сдержанным достоинством: —
и просить у него места, возможности трудиться; но больше этого я ни от кого, никогда
и ничего не приму.
Елена, действительно, по совету одного молодого человека, встречавшего
князя Григорова за границей
и говорившего, что
князь непременно отыщет ей место, обратилась к нему.
Князь, после весьма короткого разговора с Еленою, в котором она выразила ему желание трудиться, бросился к одной из кузин своих, Анне Юрьевне,
и так пристал к ней, что та на другой же почти день дала Елене место учительницы в школе, которую Анна Юрьевна на свой счет устроила
и была над ней попечительницей.
Он на этот раз представил ее княгине, которая на первых порах приняла Елену очень любезно
и просила бывать у них в доме, а
князь, в свою очередь, выпросил у Елены позволение посетить ее матушку,
и таким образом, они стали видеться почти ежедневно.
— Да, вашим, но не моим, а
князь — мой знакомый, вы это очень хорошо знаете,
и я просила бы вас не унижать меня в глазах его, — проговорила резко Елена.
— Не принимай
князя, скажи, что я больна, лежу в постели, заснула… — говорила торопливо Елена
и вместе с тем торопливо гасила лампу.