Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими
князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома
и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей
и вечной опасности, селился он
и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух
и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, —
и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие
и удобные места усеялись козаками, которым
и счету никто не ведал,
и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж
и козак).
Вместо прежних уделов, мелких городков, наполненных псарями
и ловчими, вместо враждующих
и торгующих городами мелких
князей возникли грозные селения, курени
и околицы, связанные общей опасностью
и ненавистью против нехристианских хищников.
Короли польские, очутившиеся, наместо удельных
князей, властителями сих пространных земель, хотя отдаленными
и слабыми, поняли значенье козаков
и выгоды таковой бранной сторожевой жизни.
Вы слышали от отцов
и дедов, в какой чести у всех была земля наша:
и грекам дала знать себя,
и с Царьграда брала червонцы,
и города были пышные,
и храмы,
и князья,
князья русского рода, свои
князья, а не католические недоверки.