Неточные совпадения
Любимец трех государей [Любимец трех государей — Александра I, Николая I и Александра II.], Михайло Борисович в прежнее суровое время как-то двоился: в кабинете своем он был друг ученых и литераторов и говорил в известном тоне, а в государственной деятельности своей
все старался свести на почву законов, которые он знал от доски
до доски наизусть и с этой стороны, по общему мнению, был непреоборим.
Понимая, вероятно, что в лицее меня ничему порядочному не научат, он в то же время знал, что мне оттуда дадут хороший чин и хорошее место, а в России чиновничество
до такой степени
все заело, в такой мере покойнее, прочнее
всего, что родители обыкновенно лучше предпочитают убить, недоразвить в детях своих человека, но только чтобы сделать из них чиновника.
Едучи в настоящем случае с железной дороги и взглядывая по временам сквозь каретное стекло на мелькающие перед глазами дома, князь вдруг припомнил лондонскую улицу, по которой он в такой же ненастный день ехал на станцию железной дороги, чтобы уехать совсем из Лондона. Хорошо ли, худо ли он поступил в этом случае, князь
до сих пор не мог себе дать отчета в том, но только поступить таким образом заставляли его
все его физические и нравственные инстинкты.
— К-х-ха! — произнес он на
всю комнату, беря князя за руку, чтобы пощупать у него пульс. — К-х-ха! — повторил он еще раз и
до такой степени громко, что входившая было в кабинет собака князя, услыхав это, повернулась и ушла опять в задние комнаты, чтобы только не слышать подобных страшных вещей. — К-х-ха! — откашлянулся доктор в третий раз. — Ничего, так себе, маленькая лихорадочка, — говорил он басом и нахмуривая свои глупые, густые брови.
— Да! — поспешила согласиться княгиня: она больше
всего в эти минуты желала, чтобы как-нибудь прекратить подобный разговор, от которого, она очень хорошо видела и понимала,
до какой степени князь внутри себя рвет и мечет; но Елпидифор Мартыныч не унимался.
Во
всем этом объяснении князь показался ей таким честным, таким бравым и благородным, но вместе с тем несколько сдержанным и как бы не договаривающимся
до конца. Словом, она и понять хорошенько не могла, что он за человек, и сознавала ясно только одно, что сама влюбилась в него без ума и готова была исполнить самое капризнейшее его желание, хоть бы это стоило ей жизни.
Все это довело в князе страсть к Елене почти
до безумия, так что он похудел, сделался какой-то мрачный, раздражительный.
Анна Юрьевна была единственная особа из
всей московской родни князя, с которою он не был
до неприличия холоден, а, напротив того, видался довольно часто и был даже дружен.
Он очень ясно чувствовал в голове шум от выпитого бургонского и какой-то разливающийся по
всей крови огонь от кайенны и сой, и
все его внимание в настоящую минуту приковалось к висевшей прямо против него, очень хорошей работы, масляной картине, изображающей «Ревекку» [Ревекка — героиня библейских легенд, жена патриарха Исаака, мать Исава и Иакова.], которая, как водится, нарисована была брюнеткой и с совершенно обнаженным станом
до самой талии.
—
Всем, начиная с своей подлой рожи
до своих подлых мыслей! — сказал князь.
«Несравненная Елена! Я желаю
до сумасшествия видеть вас, но ехать к вам бесполезно; это
все равно, что не видеть вас. Доверьтесь мне и приезжайте с сим посланным; если вы не приедете, я не знаю, на что я решусь!»
Князь, оставшись один, погрузился в размышления. Его смутили слова Елены о постигающих ее припадках: что, если эти припадки подтвердятся? Страх и радость наполнили при этой мысли сердце князя: ему в первый раз еще предстояло это счастие; но как встретить это событие, как провести его потом в жизни? Когда Елена вошла в шляпке и бурнусе, он
все еще продолжал сидеть, понурив голову, так что она принуждена была дотронуться веером
до его плеча.
«Опять этот холод и лед!» — подумал про себя князь. Обедать этот раз он предположил дома и даже
весь остальной день мог посвятить своему приехавшему другу, так как Елена уехала
до самого вечера в Москву, чтобы заказать себе там летний и более скрывающий ее положение костюм.
Елена довольно равнодушно поклонилась барону, но тот с удовольствием оглядел ее с головы
до ног;
все пошли потом обратно в Останкино.
Как бы наперекор
всему, княгиня последнее время ужасно старалась веселиться: она по вечерам гуляла в Останкинском саду, каждый почти праздник ездила на какую-нибудь из соседних дач, и всегда без исключения в сопровождении барона, так что, по поводу последнего обстоятельства, по Останкину, особенно между дамским населением, шел уже легонький говор; что касается
до князя, то он
все время проводил у Елены и, вряд ли не с умыслом, совершенно не бывал дома, чтобы не видеть того, что, как он ни старался скрыть, весьма казалось ему неприятным.
Говоря таким образом, Миклаков в душе вряд ли то же самое чувствовал, потому что день ото дня становился как-то
все больше худ и желт и почти каждый вечер напивался
до одурения; видимо, что он сгорал на каком-то внутреннем и беспрестанно мучившем его огне!
Князю Елпидифор Мартыныч поклонился почтительно, но молча: он
все еще
до сих пор считал себя сильно им обиженным; а князь, в свою очередь, почти не обратил на него никакого внимания и повел к жене в гостиную Миклакова, которого княгиня приняла очень радушно, хоть и считала его несколько за юродивого и помешанного.
Он
до сих пор еще жил, как жил некогда студентом, и только нанимал комнату несколько побольше, чем прежде, и то не ради каких-нибудь личных удобств, а потому, что с течением времени у него очень много накопилось книг, которые и надобно было где-нибудь расставить; прочая же обстановка его была совершенно прежняя: та же студенческая железная кровать, тот же письменный стол,
весь перепачканный чернильными пятнами и изрезанный перочинным ножом; то же вольтеровское кресло для сидения самого хозяина и несколько полусломанных стульев для гостей.
— Князь, assez, finissez donc! [довольно, прекратите же! (франц.).] — крикнула ему Анна Юрьевна, удивленная
до крайности
всей этой выходкой князя.
Ей, после рассказа Марфуши, пришла в голову страшная мысль: «Князь ушел в шесть часов утра из дому; его везде ищут и не находят; вчера она так строго с ним поступила, так много высказала ему презрения, — что, если он вздумал исполнить свое намерение: убить себя, когда она его разлюбит?»
Все это
до такой степени представилось Елене возможным и ясным, что она даже вообразила, что князь убил себя и теперь лежит, исходя кровью в Останкинском лесу, и лежит именно там, где кончается Каменка и начинаются сенокосные луга.
Княгиня, в свою очередь, переживала тоже довольно сильные ощущения: она очень хорошо догадалась, что муж из ревности к ней вышел
до такой степени из себя в парке и затеял
всю эту сцену с Архангеловым; она только не знала хорошенько, что такое говорила с ним Елена в соседней комнате, хотя в то же время ясно видела, что они там за что-то поссорились между собой.
— Mille remerciements! [Тысяча благодарностей! (франц.).] — воскликнула Анна Юрьевна,
до души обрадованная таким предложением барона, потому что считала его, безусловно, честным человеком, так как он, по своему служебному положению, все-таки принадлежал к их кругу, а между тем
все эти адвокаты, бог еще ведает, какого сорта господа. — Во всяком случае permettez-moi de vous offrir des emoluments [позвольте предложить вам вознаграждение (франц.).], — прибавила она.
Статейка газеты содержала следующее: «Нигилизм начинает проникать во
все слои нашего общества, и мы, признаться, с замирающим сердцем и более
всего опасались, чтобы он не коснулся, наконец, и
до нашей педагогической среды; опасения наши, к сожалению, более чем оправдались: в одном женском учебном заведении начальница его, девица,
до того простерла свободу своих нигилистических воззрений, что обыкновенно приезжает в училище и уезжает из него по большей части со своим обожателем».
— Не один этот господин, а
вся страна такая, от малого и
до большого, от мужика и
до министра!.. И вы сами точно такой же!.. И это чувство я передам с молоком ребенку моему; пусть оно и его одушевляет и дает ему энергию действовать в продолжение
всей его жизни.
Причина, его останавливавшая в этом случае, была очень проста: он находил, что у него нет приличного платья на то, чтобы явиться к княгине, и
все это время занят был изготовлением себе нового туалета; недели три, по крайней мере, у него ушло на то, что он обдумывал, как и где бы ему добыть на сей предмет денег, так как жалованья он
всего только получал сто рублей в месяц, которые проживал
до последней копейки; оставалось поэтому одно средство: заказать себе у какого-нибудь известного портного платье в долг; но Миклаков никогда и ни у кого ничего не занимал.
Здесь он прежде
всего написал княгине записку: «По разного рода делам моим, я не мог
до сего времени быть у вас; но если вы позволите мне сегодняшний день явиться к вам в качестве вашего партнера, то я исполнил бы это с величайшим удовольствием».
— Я немножко!.. — отвечала та, слегка краснея: когда что касалось
до каких-нибудь знаний, то г-жа Петицкая, несмотря на свою скромность, всегда признавалась, что она
все знает и
все понимает.
Между тем рассказ его о Миклакове перевернул в голове княгини совершенно понятие о сем последнем; она
все после обеда продумала, что какую прекрасную душу он должен иметь, если способен был влюбиться
до такой степени, и когда, наконец, вечером Миклаков пришел, она встретила его очень дружественно и, по свойственной женщинам наблюдательности, сейчас же заметила, что он одет был почти франтом.
Дьякон же в этом приходе, с лицом, несколько перекошенным и похожим на кривой топор (бас он имел неимовернейший), был, напротив, человек совершенно простой, занимался починкой часов и переплетом книг; но зато был прелюбопытный и знал
до мельчайших подробностей
все, что в приходе делалось: например, ему положительно было известно, что князь по крайней мере лет пятнадцать не исповедовался и не причащался, что никогда не ходил ни в какую церковь.
— Что это вы за глупости священнику говорили, что донесете на него? — сказала Елена сердитым голосом Миклакову, —
весь предыдущий разговор она слышала от слова
до слова из своей комнаты.
Что касается
до сей последней, то она, в свою очередь, тоже день ото дня начала получать о Миклакове
все более и более высокое понятие: кроме его прекрасного сердца, которое княгиня в нем подозревала вследствие его романического сумасшествия, она стала в нем видеть человека очень честного, умного, образованного и независимого решительно ни от чьих чужих мнений.
Вечером Миклаков, по обыкновению, пришел к княгине, и
все они втроем уселись играть в карты. Княгиня, впрочем, часов
до одиннадцати не в состоянии была обратиться к Миклакову с расспросами; наконец, она начала, но и то издалека.
Все сие послание камердинер в запертом кабинете тоже весьма долго переписывал, перемарал тоже очень много бумаги, и наконец, письмо было изготовлено, запечатано, надписано и положено в почтовый ящик, а вечером Николя, по случаю собравшихся у отца гостей, очень спокойно и совершенно как бы с чистой совестью болтал с разными гостями. Он, кажется, вовсе и не подозревал,
до какой степени был гадок содеянный им против княгини поступок.
—
Все это очень хорошо-с! — возражал Миклаков. — Но это дело, нисколько
до меня не касающееся.
Гнев на Елену, на которую он очень рассердился, а частью и проходившие в уме князя, как бы против воли его, воспоминания о том,
до какой степени княгиня, в продолжение
всей их жизни, была в отношении его кротка и добра, значительно смягчили в нем неудовольствие против нее.
— Ну, поэтому и
все теперь! — сказал князь. — Через неделю вы, полагаю, можете и ехать, а к этому времени я устрою тамошнюю жизнь вашу! — прибавил он княгине; затем, обратясь к Миклакову и проговорив ему: «
до свидания!» — ушел к себе в кабинет.
Князь между тем, войдя в кабинет, прямо бросился на канапе и закрыл глаза: видимо, что
всеми этими объяснениями он измучен был
до последней степени!
— А потому, если что коснется
до патриотизма, то не ударьте себя в грязь лицом и выскажите
все, что у вас на душе, — продолжал князь.
Она была очень длинная; потолок ее был украшен резным деревом; по одной из длинных стен ее стоял огромный буфет из буйволовой кожи, с тончайшею и изящнейшею резною живописью;
весь верхний ярус этого буфета был уставлен фамильными кубками, вазами и бокалами князей Григоровых; прямо против входа виднелся, с огромным зеркалом, каррарского мрамора […каррарский мрамор — белый мрамор, добываемый на западном склоне Апеннинских гор.] камин, а на противоположной ему стене были расставлены на малиновой бархатной доске, идущей от пола
до потолка, японские и севрские блюда; мебель была средневековая, тяжелая, глубокая, с мягкими подушками; посредине небольшого, накрытого на несколько приборов, стола красовалось серебряное плато, изображающее, должно быть, одного из мифических князей Григоровых, убивающего татарина; по бокам этого плато возвышались два чуть ли не золотые канделябра с целым десятком свечей; кроме этого столовую освещали огромная люстра и несколько бра по стенам.
— Я
все обдумывал одно мое предположение… — заговорил он, наконец, серьезным и каким-то даже мрачным голосом. — Признаюсь, играть при вас ту роль, которую я играл
до сих пор, мне становится невыносимо: тому, что я привязан к вам по чувству, конечно, никто не поверит.
Барон, напротив, оставшись один, предался самым приятным соображениям: Анна Юрьевна, конечно, передаст ему при жизни довольно порядочную долю своего состояния; таким образом жизнь его устроится никак не хуже того, если бы он служил
все это время и, положим, дослужился бы даже, что почти невероятно,
до министров; но что же из этого?
— Потом еще, — допытывалась Елена, — они жили
до сих пор!.. Этому уже лет пять прошло, как они эмигрировали; но отчего они вдруг
все разорились?
— Теперь прекратили!.. Прусско-австрийская война [Прусско-австрийская война — война, начавшаяся 16 июня 1866 года и закончившаяся 23 августа того же года победой Пруссии, заставившей Австрию выйти из Германского союза и передать Италии Венецианскую область.] как будто ж
всему миру перевернула голову наизнанку; забыли ж всякий долг, всякую обязанность к другим людям;
всем стало
до себя только!..
— Это очень бы, конечно, было жаль! — сказала Елена протяжно и, будучи совершенно убеждена, что Петицкая от первого
до последнего слова налгала
все, она присовокупила: — Из этого письма я вовсе не вижу такой близкой опасности, особенно если принять в расчет, кем оно писано.
На каждой из вещей, которые Елена увидала у него в номере, начиная с нового большого чемодана
до толстого клетчатого пледа, лежавшего на диване, ей кинулся в глаза отпечаток европейского изящества и прочности, и она при этом невольно вспомнила сейчас только оставленный ею богатый дом русского вельможи, представлявший огромные комнаты, нелепое убранство в них и грязь на
всем.
Печаль и даже отчаяние
до такой степени ярко отражались во
всей его наружности, что ехавшая с ним в одном вагоне довольно еще нестарая и, должно быть, весьма сердобольная дама никак не могла удержаться и начала беспрестанно обращаться к нему.
— Розданы
все! Розданы! — воскликнула с своей стороны Елена. — Посмотрите, сколько тут денег! — присовокупила она, открывая перед Жуквичем ящик в своем столе, в котором было раскидано тысяч
до семи.
— Э, мы и так сделаем — ничего! — подхватил Николя и в самом деле сделал. Он, в этом случае, больше приналег на подчиненных отца и от малого
до большого
всех их заставил взять по нескольку билетов, так что опять выручил тысячи три, каковые деньги поверг снова к стопам Елены. Николя решительно, кажется, полагал пленить ее этим и вряд ли не подозревал, что деньги эти она собирает вовсе не для бедных девушек, а прямо для себя!
Все заведенье говорит о том — от малого
до большого; я лечу там, так каждый день слышу: днюет и ночует, говорят, он у нее! — выдумывал Елпидифор Мартыныч, твердо убежденный, что для спасенья позволительна всякая ложь.
— Чему же тут радоваться, когда
все письмо от первого
до последнего слова — ложь?