Неточные совпадения
— Vous dinez aujourd'hui chez votre oncle? [Вы обедаете сегодня
у своего дяди? (франц.).] — спросил он тотчас же, как они
вышли из магазина.
— Да, но ко мне почему-то не зашла; о тебе только спросила… — Слова эти княгиня тоже заметно старалась произнести равнодушно; но все-таки они
у ней
вышли как-то суше обыкновенного. — Очень уж тебя ждали здесь все твои любимые дамы! — присовокупила она, улыбаясь и как бы желая тем скрыть то, что думала.
Жизнь ее прошла полна авантюр: сначала влюбилась она в поляка-офицера,
вышла за него замуж; тот прежде всего промотал ее приданое, потом
вышел в отставку и завел
у себя игорный дом.
— Fi donc, mon cher! [Полноте, мой дорогой! (франц.).]
У всех русских, я думаю, особенно которые из бедных
вышли, такие же рожи и мысли.
Родившись и воспитавшись в строго нравственном семействе, княгиня, по своим понятиям, была совершенно противоположна Елене: она самым искренним образом верила в бога, боялась черта и грехов, бесконечно уважала пасторов; о каких-либо протестующих и отвергающих что-либо мыслях княгиня и не слыхала в доме родительском ни от кого; из бывавших
у них в гостях молодых горных офицеров тоже никто ей не говорил ничего подобного (во время девичества княгини отрицающие идеи не коснулись еще наших военных ведомств): и вдруг она
вышла замуж за князя, который на другой же день их брака начал ей читать оду Пушкина о свободе […ода Пушкина о свободе — ода «Вольность», написанная в 1817 году и распространившаяся вскоре в множестве списков.
В самый день именин княгиня, одетая в нарядное белое платье, отправилась в коляске в католическую церковь для выслушания обедни и проповеди. Барон, во фраке и белом галстуке, тоже поехал вместе с ней. Князь видел это из окна своего кабинета и только грустно усмехнулся. По случаю приглашения, которое он накануне сделал Елене, чтобы она пришла к ним на вечер,
у него опять с ней
вышел маленький спор.
Сам же князь в продолжение всего времени, пока Миклаков сидел
у княгини, стоял
у окна в своем кабинете и с жадным вниманием ожидал, когда тот
выйдет от нее. Наконец, Миклаков показался.
Чтоб объяснить все эти последние поступки барона, я, по необходимости, должен буду спуститься в самый глубокий тайник его задушевнейших мыслей: барон
вышел из школы и поступил на службу в период самого сильного развития
у нас бюрократизма.
Такой прием, разумеется, всякую другую женщину мог бы только оттолкнуть, заставить быть осторожною, что и происходило
у него постоянно с княгиней Григоровой, но с Анной Юрьевной такая тактика
вышла хороша: она сама в жизнь свою так много слышала всякого рода отдаленных и сентиментальных разговоров, что они ей сильно опротивели, и таким образом, поселясь при переезде в город в одном доме а видясь каждый день, Анна Юрьевна и барон стали как-то все играть между собой и шалить, словно маленькие дети.
Тот сейчас же написал его и подал Миклакову,
у которого, по прочтении этого счета, все лицо вытянулось: платья и белья
вышло на шестьсот рублей, значит, ровно на половину его годичного жалованья.
«Мы княгине напишем! — решился он после некоторого размышления. — Благо бумага все терпит: трус на бумаге может явиться храбрецом; подлец нагло говорит о своем благородстве, она смиренно переносит всякую ложь, пошлость, глупость, — виват бумаге! Напишем-с», — повторил еще раз Миклаков и действительно написал. Письмо его
вышло в том же юмористическом и насмешливом тоне, хоть вместе с тем на сердце
у него сильно щемило и болело.
У него никак не могла
выйти из головы только что совершившаяся перед его глазами сцена: в вокзале железной дороги съехались Анна Юрьевна со своим наемным любовником, сам князь с любовницей, княгиня с любовником, и все они так мирно, с таким уважением разговаривали друг с другом; все это князю показалось по меньшей мере весьма странным!
— Но скажите на милость, что такое
у вас с князем
вышло и зачем вы разошлись? — продолжал тот.
Елена,
выйдя от полковника со двора, чувствовала, что
у ней колени подгибаются от усталости; но третий адрес, данный ей из конторы, был в таком близком соседстве от дома полковника, что Елена решилась и туда зайти: оказалось, что это был маленький частный пансион, нуждающийся в учительнице музыки. Содержательница его, сморщенная старушонка в грязном чепце и грязно нюхающая табак, приняла Елену довольно сурово и объявила ей, что она ей больше десяти рублей серебром в месяц не может положить.
Елена надеялась обратною ходьбой согреть себя, но,
выйдя, увидела, что решительно не может идти, потому что в худых местах ботинком до того намяла себе кожу, что ступить ни одной ногой не могла, и принуждена была взять извозчика, едучи на котором, еще больше прозябла; когда, наконец, она вошла к себе в комнату, то
у нее зуб с зубом не сходился.
Прошло таким образом недели с две;
у Елены
вышли все деньги.
— Но где же Жуквич? Почему он не помог ей? — спросил он, и голос
у него при этом как бы
выходил не из гортани, а откуда-то из глубины груди.
Миклаков через неделю опять заехал к Елене; но она на этот раз не приняла его, велев ему через горничную сказать, что
у ней так разболелся бок, что ей ставят пиявки, и потому она никак не может
выйти к нему. Через неделю Миклаков опять к ней заехал. Тут уже
вышел к нему Николя с сконфуженным и расстроенным лицом. Он сказал, что жена его очень больна и что к ней никого не пускают и не велят ей ни с кем говорить.
Неточные совпадения
Здесь есть один помещик, Добчинский, которого вы изволили видеть; и как только этот Добчинский куда-нибудь
выйдет из дому, то он там уж и сидит
у жены его, я присягнуть готов…
— Уж будто вы не знаете, // Как ссоры деревенские //
Выходят? К муженьку // Сестра гостить приехала, //
У ней коты разбилися. // «Дай башмаки Оленушке, // Жена!» — сказал Филипп. // А я не вдруг ответила. // Корчагу подымала я, // Такая тяга: вымолвить // Я слова не могла. // Филипп Ильич прогневался, // Пождал, пока поставила // Корчагу на шесток, // Да хлоп меня в висок! // «Ну, благо ты приехала, // И так походишь!» — молвила // Другая, незамужняя // Филиппова сестра.
Не ветры веют буйные, // Не мать-земля колышется — // Шумит, поет, ругается, // Качается, валяется, // Дерется и целуется //
У праздника народ! // Крестьянам показалося, // Как
вышли на пригорочек, // Что все село шатается, // Что даже церковь старую // С высокой колокольнею // Шатнуло раз-другой! — // Тут трезвому, что голому, // Неловко… Наши странники // Прошлись еще по площади // И к вечеру покинули // Бурливое село…
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар
у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого
выйдет.
Но это-то и делает рукопись драгоценною, ибо доказывает, что она
вышла несомненно и непосредственно из-под пера глубокомысленного администратора и даже не была на просмотре
у его секретаря.