Неточные совпадения
Тот,
увидев его и поняв в чем дело, в первую минуту взбесился было; однако удержался и принял только очень сердитый вид.
Сия опытная в жизни дама
видела, что ни дочь нисколько не помышляет обеспечить себя насчет князя, ни
тот нимало не заботится о
том, а потому она, как мать, решилась, по крайней мере насколько было в ее возможности, не допускать их войти в близкие между собою отношения; и для этого она, как только приходил к ним князь, усаживалась вместе с молодыми людьми в гостиной и затем ни на минуту не покидала своего поста.
Если бы князь хоть сколько-нибудь повнимательнее взглянул на нее,
то увидел бы, какая мрачная буря надвинулась на ее молодое чело.
Она сама гораздо бы больше желала, чтобы князь бывал у них, а
то, как она ни вооружалась стоическим спокойствием, но все-таки ей ужасно тяжело и стыдно было середь белого дня приходить в Роше-де-Канкаль. Ей казалось, что она на каждом шагу может встретить кого-нибудь из знакомых, который
увидит, куда она идет; что швейцар, отворяя ей дверь, как-то двусмысленно или почти с презрением взглядывал на нее; что молодые официанты, стоящие в коридоре, при проходе ее именно о ней и перешептывались.
Елена все это время полулежала в гостиной на диване: у нее страшно болела голова и на душе было очень скверно. Несмотря на гнев свой против князя, она начинала невыносимо желать
увидеть его поскорей, но как это сделать: написать ему письмо и звать его, чтобы он пришел к ней, это прямо значило унизить свое самолюбие, и, кроме
того, куда адресовать письмо? В дом к князю Елена не решалась, так как письмо ее могло попасться в руки княгини; надписать его в Роше-де-Канкаль, — но придет ли еще туда князь?
Барон мало
того, что в Михайле Борисовиче потерял искреннейшим образом расположенного к нему начальника, но, что ужаснее всего для него было, — на место Бахтулова назначен был именно
тот свирепый генерал, которого мы
видели у Бахтулова и который на первом же приеме своего ведомства объяснил, что он в подчиненных своих желает
видеть работников, тружеников, а не друзей.
Самого князя не было в это время дома, но камердинер его показал барону приготовленное для него помещение, которым
тот остался очень доволен: оно выходило в сад; перед глазами было много зелени, цветов. Часа в два, наконец, явился князь домой; услыхав о приезде гостя, он прямо прошел к нему. Барон перед
тем только разложился с своим измявшимся от дороги гардеробом. Войдя к нему, князь не утерпел и ахнул. Он
увидел по крайней мере до сорока цветных штанов барона.
— Утешил бы ее
тем, что она
увидит тебя, больше ничего, — подхватила княгиня.
— Если ей так хочется
видеть меня, так пусть сама сюда едет, — сказал
тем же досадливым голосом князь.
Она все обдумывала, как бы ей поскорее начать с Елпидифором Мартынычем
тот разговор, который ей хотелось, и никак не могла придумать; но Елпидифор Мартыныч сам помог ей в этом случае: он, как врач, может быть, и непрозорлив был, но как человек — далеко
видел!
Будь князь понастойчивей, он, может быть, успел бы втолковать ей и привить свои убеждения, или, по крайней мере, она стала бы притворяться, что разделяет их; но князь, как и с большей частью молодых людей это бывает, сразу же разочаровался в своей супруге, отвернулся от нее умственно и не стал ни слова с ней говорить о
том, что составляло его суть, так что с этой стороны княгиня почти не знала его и
видела только, что он знакомится с какими-то странными людьми и бог знает какие иногда странные вещи говорит.
— Вы боитесь огласки, которая, вероятно, и без
того есть, — сказала княгиня, — а вам не жаль
видеть бог знает какие мои страдания!
— Пешком, вероятно? — спросил князь приятеля,
видя, что
тот утирает катящийся со лба крупными каплями пот.
В саду, между
тем, по распоряжению барона, засветили цветные фонари, и все кустики и деревца приняли какой-то фантастический вид: посреди их гуляли как бы тоже фантастические фигуры людей. На скамейку, расположенную у
того окна, у которого сидел князь, пришли я сели Миклаков и Елена. Князя они совершенно не могли
видеть.
У Елены был прекрасный слух, а у князя — зрение: она расслышала все слова Архангелова, а
тот видел, как Архангелов показал глазами на княгиню и барона.
Видя все это, Миклаков поматывал только головой, и чувство зависти невольно шевелилось в душе его. «Ведь любят же других людей так женщины?» — думал он.
Того, что князь Григоров застрелился, он нисколько не опасался. Уверенность эта, впрочем, в нем несколько поколебалась, когда они подъехали к флигелю, занимаемому князем, и Миклаков, войдя в сени, на вопрос свой к лакею: «Дома ли князь?», услышал ответ, что князь дома, но только никого не велел принимать и заперся у себя в кабинете.
Княгиня, в свою очередь, переживала тоже довольно сильные ощущения: она очень хорошо догадалась, что муж из ревности к ней вышел до такой степени из себя в парке и затеял всю эту сцену с Архангеловым; она только не знала хорошенько, что такое говорила с ним Елена в соседней комнате, хотя в
то же время ясно
видела, что они там за что-то поссорились между собой.
— Гм!.. — произнес Миклаков и после
того, помолчав некоторое время и как бы собравшись с мыслями, начал. — Вот видите-с, на свете очень много бывает несчастных любвей для мужчин и для женщин; но, благодаря бога, люди от этого не умирают и много-много разве, что с ума от
того на время спятят.
— Ах, пожалуйста! — воскликнула Анна Юрьевна, и таким образом вместо нотариуса они проехали к Сиу, выпили там шоколаду и потом заехали опять в дом к Анне Юрьевне, где она и передала все бумаги барону. Она, кажется, начала уже понимать, что он ухаживает за ней немножко. Барон два дня и две ночи сидел над этими бумагами и из них
увидел, что все дела у Анны Юрьевны хоть и были запущены, но все пустые,
тем не менее, однако, придя к ней, он принял серьезный вид и даже несколько мрачным голосом объяснил ей...
— А я еще и меньше
того! — подтвердил барон; но передать своим хозяевам о переезде к Анне Юрьевне он, как мы
видели, едва только решился за последним обедом на даче, а когда перебрались в город, так и совсем перестал бывать у Григоровых.
Он обыкновенно целые дни ездил в моднейшем, но глупейшем фаэтоне по Москве
то с визитами,
то обедать к кому-нибудь,
то в театр,
то на гулянье, и всюду и везде без умолку болтал, и не
то чтобы при этом что-нибудь выдумывал или лгал, — нисколько: ум и воображение Николя были слишком слабы для
того, но он только, кстати ли это было или некстати, рассказывал всем все, что он
увидит или услышит.
Барон еще и прежде
того пробовал Анне Юрьевне делать замечания насчет Елены, но она всякий раз останавливала его довольно резко, что сделала и теперь, как мы
видим.
— Но, прежде чем передавать ему такие убеждения, — возразил князь,
видя, что Елена все больше и больше выходит из себя, — вам надобно позаботиться, чтобы здоровым родить его, а потому успокойтесь и не думайте о
той неприятности, которую я имел глупость передать вам.
Последний разговор его с Еленой не
то что был для него какой-нибудь неожиданностью, — он и прежде еще
того хорошо знал, что Елена таким образом думает, наконец, сам почти так же думал, — но все-таки мнения ее как-то выворачивали у него всю душу, и при этом ему невольно представлялась княгиня, как совершенная противуположность Елене:
та обыкновенно каждую неделю писала родителям длиннейшие и почтительные письма и каждое почти воскресенье одевалась в одно из лучших платьев своих и ехала в церковь слушать проповедь; все это, пожалуй, было ему немножко смешно
видеть, но вместе с
тем и отрадно.
— Не знаю,
увижу, как вы еще будете стоить
того!.. — отвечала Петицкая.
Ссора с матерью сильно расстроила Елену, так что, по переезде на новую квартиру, которую князь нанял ей невдалеке от своего дома, она постоянно чувствовала себя не совсем здоровою, но скрывала это и не ложилась в постель; она, по преимуществу, опасалась
того, чтобы Елизавета Петровна, узнав об ее болезни, не воспользовалась этим и не явилась к ней под
тем предлогом, что ей никто не может запретить
видеть больную дочь.
Кроме
того, Елена не хотела беспокоить и князя, который, она
видела, ужасно тревожится грядущим для нее кризисом; она даже думала, чтобы этот кризис прошел секретно для него, и ему уже сказать тогда, когда все будет кончено.
— Вот, изволите
видеть, — объяснил, наконец, Миклаков (язык у него при этом несколько даже запинался), — в
той статье, о которой вы так обязательно напомнили мне, говорится, что я подкуплен правительством; а так как я человек искренний,
то и не буду этого отрицать, — это более чем правда: я действительно служу в тайной полиции.
Что касается до сей последней,
то она, в свою очередь, тоже день ото дня начала получать о Миклакове все более и более высокое понятие: кроме его прекрасного сердца, которое княгиня в нем подозревала вследствие его романического сумасшествия, она стала в нем
видеть человека очень честного, умного, образованного и независимого решительно ни от чьих чужих мнений.
Он в самом деле был поставлен в довольно затруднительное положение: по своему уму-разуму и по опытам своей жизни он полагал, что если любимая женщина грустит, капризничает, недовольна вами,
то стоит только дать ей денег, и она сейчас успокоится; но в г-же Петицкой он встретил совершенно противуположное явление: сблизясь с ней довольно скоро после их первого знакомства, он,
видя ее небогатую жизнь, предложил было ей пятьсот рублей, но она отвергнула это с негодованием.
По возвращении домой, Петицкая не позволила Николя войти прямо за собой в спальню и объявила ему, что она еще переодеться хочет, потому что ей будто бы страшно неловко было в маскарадном платье, и когда, наконец, он был допущен,
то увидел ее сидящею в восхитительной блузе.
Скрыть это и носить в этом отношении маску князь
видел, что на этот, по крайней мере, день в нем недостанет сил, — а потому он счел за лучшее остаться дома, просидел на прежнем своем месте весь вечер и большую часть ночи, а когда на другой день случайно
увидел в зеркале свое пожелтевшее и измученное лицо,
то почти не узнал себя.
— Это с чего ты взял, что я сочиню тебе сцену? — воскликнула Елена, гордо поднимая перед ним свою голову. — Слишком ошибаешься!.. Прошла
та пора: теперь я тебя очень хорошо понимаю, и если бы ты даже стал притворяться передо мною, так я бы это сейчас
увидела, и ты к теперешним своим качествам прибавил бы в глазах моих еще новое, весьма некрасивое.
Князь это
видел, страшно мучился этим и нарочно даже сел на очень отдаленное кресло от жены. Прошло между ними несколько времени какого-то тяжелого и мрачного молчания. Вдруг
тот же лакей, который приходил звать княгиню к князю, вошел и объявил, что приехал Миклаков. Княгиня при этом вздрогнула. Князя, тоже вначале, по-видимому, покоробило несколько. Княгиня, поспешно утирая слезы, обратилась к лакею...
— Ну, я с ним поговорю по этому поводу, — продолжал Миклаков; ему и прежде
того еще очень хотелось побеседовать с князем. — Доложи князю, что я желаю его
видеть, — присовокупил он стоявшему в дверях лакею и ожидавшему приказания.
— Боже ж мой! — подхватил Жуквич опять
тем же певучим голосом. — Между кем из молодых людей не бывает
того? — Увлечение, патриотизм! Я сознаюсь теперь, что мы поступили тогда вспыльчиво; но что ж делать? Это порок нашей нации; потом ж, когда я зрело это обдумал,
то увидел, что и вы тут поступили как честный и благородный патриот.
Мы
видим, что в это ж самое время листья дерева делаются больше, ветви становятся раскидистее; цветы ж только
то тут,
то там еще показываются; но все ж вы говорите, что дерево в периоде цветения; так и наше время: мы явно находимся в периоде социального зацветания!
— Да, хороша! — отвечал князь. — И вообразите, она мне
то же самое про вас говорила; она
видела вас там где-то на гуляньи и говорила: «Какой, говорит, красавец из себя Оглоблин».
Здесь он узнал, что Жуквич уже пришел и сидел с Еленой в гостиной, куда князь, проходя через залу,
увидел в зеркало, что Жуквич читает какое-то письмо, а Елена очень внимательно слушает его; но едва только она услыхала шаги князя, как стремительно сделала Жуквичу знак рукою, и
тот сейчас же после
того спрятал письмо.
Барон, как мы
видели, был очень печален, и грусть его проистекала из
того, что он день ото дня больше и больше начинал
видеть в себе человека с окончательно испорченною житейскою карьерою.
Барон судил в сем случае несколько по Петербургу, где долгие годы можно делать что угодно, и никто не будет на
то обращать большого внимания; но Москва оказалась другое дело: по выражениям лиц разных знакомых, посещавших Анну Юрьевну, барон очень хорошо
видел, что они понимают его отношения к ней и втайне подсмеиваются над ним.
— Вот
видите!.. Вы сами даже не верите
тому!.. — продолжал барон. — Чем же я после этого должен являться в глазах других людей?.. Какой-то камелией во фраке!
— Когда я вчера возвратился домой поутру и входил в гостиную,
то случайно, конечно,
видел в зеркало, что Жуквич вам читал какое-то письмо.
Я несколько раз умоляла ее сбросить с себя эту ужасную ферулу; но она, как бы очарованная чарами этого демона, слышать об этом не хочет и совершенно убеждена, что он
тем только существует на свете, что может
видеть ее.
Елена
видела, что полученная телеграмма очень успокоила князя, а потому, полагая, что он должен был почувствовать некоторую благодарность к Жуквичу хоть и за маленькую, но все-таки услугу со стороны
того, сочла настоящую минуту весьма удобною начать разговор с князем об интересующем ее предмете.
— На пистолетах ж! Я желаю на пистолетах!.. Они ж у меня и есть! — отвечал
тот и, сходя в свою спальню, вынес оттуда пару отличных пистолетов. — Не угодно ли вам
видеть их? — проговорил он, подавая пистолеты Николя, который с видом знатока осмотрел их внимательно.
Елена очень хорошо понимала, что при
той цели жизни, которую она в настоящее время избрала для себя, и при
том идеале, к которому положила стремиться, ей не было никакой возможности опять сблизиться с князем, потому что, если б он даже не стал мешать ей действовать,
то все-таки один его сомневающийся и несколько подсмеивающийся вид стал бы отравлять все ее планы и надежды, а вместе с
тем Елена ясно
видела, что она воспламенила к себе страстью два новые сердца: сердце m-r Николя, над чем она, разумеется, смеялась в душе, и сердце m-r Жуквича, который день ото дня начинал ей показывать все более и более преданности и почти какого-то благоговения.
Елпидифор Мартыныч больше за
тем и ездил так часто к Елизавете Петровне, чтоб узнавать от нее о дочери, так как Елена не пускала его к себе; а между
тем он
видел, что князь интересуется знать о ней.
В ком
видеть хоть сколько-нибудь порядочного человека или женщину?» — спрашивал он сам себя и при этом невольно припоминал слова Миклакова, который как-то раз доказывал ему, что
тот, кто не хочет обманываться в людях, должен непременно со всяким человеком действовать юридически и нравственно так, как бы он действовал с величайшим подлецом в мире.
В прежнем своем удалении от службы Елена еще
видела некоторую долю хоть и предрассудочной, но все-таки справедливости: ее тогдашнее положение действительно могло произвесть некоторый соблазн на детей; а теперь она, собственно, выгнана за
то, что не оказала благосклонности Николя Оглоблину.