Неточные совпадения
Эту глупую улыбку он не мог простить себе. Увидав эту улыбку, Долли вздрогнула, как от физической боли, разразилась, со свойственною ей горячностью, потоком жестоких слов и выбежала из комнаты. С
тех пор она не хотела
видеть мужа.
Он поглядел на нее, и злоба, выразившаяся на ее лице, испугала и удивила его. Он не понимал
того, что его жалость к ней раздражала ее. Она
видела в нем к себе сожаленье, но не любовь. «Нет, она ненавидит меня. Она не простит», подумал он.
— Я сейчас приехал, и очень хотелось тебя
видеть, — отвечал Левин, застенчиво и вместе с
тем сердито и беспокойно оглядываясь вокруг.
Уж который раз он
видел его приезжавшим в Москву из деревни, где он что-то делал, но что именно,
того Степан Аркадьич никогда не мог понять хорошенько, да и не интересовался.
Левин вдруг покраснел, но не так, как краснеют взрослые люди, — слегка, сами
того не замечая, но так, как краснеют мальчики, — чувствуя, что они смешны своей застенчивостью и вследствие
того стыдясь и краснея еще больше, почти до слез. И так странно было
видеть это умное, мужественное лицо в таком детском состоянии, что Облонский перестал смотреть на него.
Всю дорогу приятели молчали. Левин думал о
том, что означала эта перемена выражения на лице Кити, и
то уверял себя, что есть надежда,
то приходил в отчаяние и ясно
видел, что его надежда безумна, а между
тем чувствовал себя совсем другим человеком, не похожим на
того, каким он был до ее улыбки и слов: до свидания.
— Я? Да, я озабочен; но, кроме
того, меня это всё стесняет, — сказал он. — Ты не можешь представить себе, как для меня, деревенского жителя, всё это дико, как ногти
того господина, которого я
видел у тебя…
— Ты пойми, — сказал он, — что это не любовь. Я был влюблен, но это не
то. Это не мое чувство, а какая-то сила внешняя завладела мной. Ведь я уехал, потому что решил, что этого не может быть, понимаешь, как счастья, которого не бывает на земле; но я бился с собой и
вижу, что без этого нет жизни. И надо решить…
— Ну, уж извини меня. Ты знаешь, для меня все женщины делятся на два сорта…
то есть нет… вернее: есть женщины, и есть… Я прелестных падших созданий не видал и не
увижу, а такие, как
та крашеная Француженка у конторки, с завитками, — это для меня гадины, и все падшие — такие же.
Она
видела, что дочь уже влюблена в него, но утешала себя
тем, что он честный человек и потому не сделает этого.
Есть люди, которые, встречая своего счастливого в чем бы
то ни было соперника, готовы сейчас же отвернуться от всего хорошего, что есть в нем, и
видеть в нем одно дурное; есть люди, которые, напротив, более всего желают найти в этом счастливом сопернике
те качества, которыми он победил их, и ищут в нем со щемящею болью в сердце одного хорошего.
Кити чувствовала, как после
того, что произошло, любезность отца была тяжела Левину. Она
видела также, как холодно отец ее наконец ответил на поклон Вронского и как Вронский с дружелюбным недоумением посмотрел на ее отца, стараясь понять и не понимая, как и за что можно было быть к нему недружелюбно расположенным, и она покраснела.
То же самое думал ее сын. Он провожал ее глазами до
тех пор, пока не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась на его лице. В окно он
видел, как она подошла к брату, положила ему руку на руку и что-то оживленно начала говорить ему, очевидно о чем-то не имеющем ничего общего с ним, с Вронским, и ему ото показалось досадным.
— Всё кончено, и больше ничего, — сказала Долли. — И хуже всего
то, ты пойми, что я не могу его бросить; дети, я связана. А с ним жить я не могу, мне мука
видеть его.
Я
видела только его и
то, что семья расстроена; мне его жалко было, но, поговорив с тобой, я, как женщина,
вижу другое; я
вижу твои страдания, и мне, не могу тебе сказать, как жаль тебя!
— Долли, постой, душенька. Я
видела Стиву, когда он был влюблен в тебя. Я помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая поэзия и высота была ты для него, и я знаю, что чем больше он с тобой жил,
тем выше ты для него становилась. Ведь мы смеялись бывало над ним, что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была и осталась, а это увлечение не души его…
Облонский обедал дома; разговор был общий, и жена говорила с ним, называя его «ты», чего прежде не было. В отношениях мужа с женой оставалась
та же отчужденность, но уже не было речи о разлуке, и Степан Аркадьич
видел возможность объяснения и примирения.
— Нет, душа моя, для меня уж нет таких балов, где весело, — сказала Анна, и Кити
увидела в ее глазах
тот особенный мир, который ей не был открыт. — Для меня есть такие, на которых менее трудно и скучно….
Только что оставив графиню Банину, с которою он протанцовал первый тур вальса, он, оглядывая свое хозяйство,
то есть пустившихся танцовать несколько пар,
увидел входившую Кити и подбежал к ней
тою особенною, свойственною только дирижерам балов развязною иноходью и, поклонившись, даже не спрашивая, желает ли она, занес руку, чтоб обнять ее тонкую талию.
То, что Кити так ясно представлялось в зеркале лица Анны, она
увидела на нем.
Она
видела их своими дальнозоркими глазами,
видела их и вблизи, когда они сталкивались в парах, и чем больше она
видела их,
тем больше убеждалась, что несчастие ее свершилось.
Константин Левин заглянул в дверь и
увидел, что говорит с огромной шапкой волос молодой человек в поддевке, а молодая рябоватая женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на диване. Брата не видно было. У Константина больно сжалось сердце при мысли о
том, в среде каких чужих людей живет его брат. Никто не услыхал его, и Константин, снимая калоши, прислушивался к
тому, что говорил господин в поддевке. Он говорил о каком-то предприятии.
Он был еще худее, чем три года
тому назад, когда Константин Левин
видел его в последний раз. На нем был короткий сюртук. И руки и широкие кости казались еще огромнее. Волосы стали реже,
те же прямые усы висели на губы,
те же глаза странно и наивно смотрели на вошедшего.
Он был совсем не такой, каким воображал его Константин. Самое тяжелое и дурное в его характере,
то, что делало столь трудным общение с ним, было позабыто Константином Левиным, когда он думал о нем; и теперь, когда
увидел его лицо, в особенности это судорожное поворачиванье головы, он вспомнил всё это.
—
То есть, позвольте, почему ж вы знаете, что вы потеряете время? Многим статья эта недоступна,
то есть выше их. Но я, другое дело, я
вижу насквозь его мысли и знаю, почему это слабо.
И в это же время, как бы одолев препятствия, ветер посыпал снег с крыш вагонов, затрепал каким-то железным оторванным листом, и впереди плачевно и мрачно заревел густой свисток паровоза. Весь ужас метели показался ей еще более прекрасен теперь. Он сказал
то самое, чего желала ее душа, но чего она боялась рассудком. Она ничего не отвечала, и на лице ее он
видел борьбу.
— Да, как
видишь, нежный муж, нежный, как на другой год женитьбы, сгорал желанием
увидеть тебя, — сказал он своим медлительным тонким голосом и
тем тоном, который он всегда почти употреблял с ней, тоном насмешки над
тем, кто бы в самом деле так говорил.
Он знал только, что сказал ей правду, что он ехал туда, где была она, что всё счастье жизни, единственный смысл жизни он находил теперь в
том, чтобы
видеть и слышать ее.
Увидев Алексея Александровича с его петербургски-свежим лицом и строго самоуверенною фигурой, в круглой шляпе, с немного-выдающеюся спиной, он поверил в него и испытал неприятное чувство, подобное
тому, какое испытал бы человек, мучимый жаждою и добравшийся до источника и находящий в этом источнике собаку, овцу или свинью, которая и выпила и взмутила воду.
Она
видела, что Алексей Александрович хотел что-то сообщить ей приятное для себя об этом деле, и она вопросами навела его на рассказ. Он с
тою же самодовольною улыбкой рассказал об овациях, которые были сделаны ему вследствие этого проведенного положения.
— Я враг поездок за границу. И изволите
видеть: если есть начало туберкулезного процесса, чего мы знать не можем,
то поездка за границу не поможет. Необходимо такое средство, которое бы поддерживало питание и не вредило.
Когда ее взгляд встретился теперь с его голубыми, добрыми глазами, пристально смотревшими на нее, ей казалось, что он насквозь
видит ее и понимает всё
то нехорошее, что в ней делается.
И, сказав эти слова, она взглянула на сестру и,
увидев, что Долли молчит, грустно опустив голову, Кити, вместо
того чтобы выйти из комнаты, как намеревалась, села у двери и, закрыв лицо платком, опустила голову.
Кити замялась; она хотела далее сказать, что с
тех пор, как с ней сделалась эта перемена, Степан Аркадьич ей стал невыносимо неприятен и что она не может
видеть его без представлений самых грубых и безобразных.
Она ему не подавала никакого повода, но каждый раз, когда она встречалась с ним, в душе ее загоралось
то самое чувство оживления, которое нашло на нее в
тот день в вагоне, когда она в первый раз
увидела его.
— Может быть. Едут на обед к товарищу, в самом веселом расположении духа. И
видят, хорошенькая женщина обгоняет их на извозчике, оглядывается и, им по крайней мере кажется, кивает им и смеется. Они, разумеется, зa ней. Скачут во весь дух. К удивлению их, красавица останавливается у подъезда
того самого дома, куда они едут. Красавица взбегает на верхний этаж. Они
видят только румяные губки из-под короткого вуаля и прекрасные маленькие ножки.
Вронский поехал во Французский театр, где ему действительно нужно было
видеть полкового командира, не пропускавшего ни одного представления во Французском театре, с
тем чтобы переговорить с ним о своем миротворстве, которое занимало и забавляло его уже третий день. В деле этом был замешан Петрицкий, которого он любил, и другой, недавно поступивший, славный малый, отличный товарищ, молодой князь Кедров. А главное, тут были замешаны интересы полка.
Он
видел, что она говорит
то, что принуждает себя сказать, но не
то, чего хочет.
Мало
того, по тону ее он
видел, что она и не смущалась этим, а прямо как бы говорила ему: да, закрыта, и это так должно быть и будет вперед.
Алексей Александрович помолчал и потер рукою лоб и глаза. Он
увидел, что вместо
того, что он хотел сделать,
то есть предостеречь свою жену от ошибки в глазах света, он волновался невольно о
том, что касалось ее совести, и боролся с воображаемою им какою-то стеной.
Он же чувствовал
то, что должен чувствовать убийца, когда
видит тело, лишенное им жизни.
В
то время когда он шел по коридору, мальчик отворил дверь во второй денник налево, и Вронский
увидел рыжую крупную лошадь и белые ноги.
Но, несмотря на эту осторожность, Вронский часто
видел устремленный на него внимательный и недоумевающий взгляд ребенка и странную робость, неровность,
то ласку,
то холодность и застенчивость в отношении к себе этого мальчика.
Действительно, мальчик чувствовал, что он не может понять этого отношения, и силился и не мог уяснить себе
то чувство, которое он должен иметь к этому человеку. С чуткостью ребенка к проявлению чувства он ясно
видел, что отец, гувернантка, няня — все не только не любили, но с отвращением и страхом смотрели на Вронского, хотя и ничего не говорили про него, а что мать смотрела на него как на лучшего друга.
Она не отвечала и, склонив немного голову, смотрела на него из-подлобья вопросительно своими блестящими из-за длинных ресниц глазами. Рука ее, игравшая сорванным листом, дрожала. Он
видел это, и лицо его выразило
ту покорность, рабскую преданность, которая так подкупала ее.
— Из всякого положения есть выход. Нужно решиться, — сказал он. — Всё лучше, чем
то положение, в котором ты живешь. Я ведь
вижу, как ты мучаешься всем, и светом, и сыном, и мужем.
Подробности эти Вронский узнал уже после, теперь же он
видел только
то, что прямо под ноги, куда должна стать Фру-Фру, может попасть нога или голова Дианы.
Вронский чувствовал эти направленные на него со всех сторон глаза, но он ничего не
видел, кроме ушей и шеи своей лошади, бежавшей ему навстречу земли и крупа и белых ног Гладиатора, быстро отбивавших такт впереди его и остававшихся всё в одном и
том же расстоянии.
Теперь же он
видел только
то, что Махотин быстро удалялся, а он, шатаясь, стоял один на грязной неподвижной земле, а пред ним, тяжело дыша, лежала Фру-Фру и, перегнув к нему голову, смотрела на него своим прелестным глазом.
Он не хотел
видеть и не
видел, что в свете уже многие косо смотрят на его жену, не хотел понимать и не понимал, почему жена его особенно настаивала на
том, чтобы переехать в Царское, где жила Бетси, откуда недалеко было до лагеря полка Вронского.