Неточные совпадения
Великим постом Доронины
стали домой сряжаться, а Никите Федорычу надо было в Астрахань
ехать на ватаги; тут он решился намекнуть Татьяне Андревне, что Лизавета Зиновьевна крепко ему полюбилась…
— Да могло ль прийти в голову, что вы эдак деньгами швырять
станете? Ведь за все зá это на плохой конец ста полтора либо два надо было заплатить!.. Ежели б мы с Зиновеем Алексеичем знали это наперед, неужто бы согласились
ехать с вами кататься?
Привез с того берега перевозный пароход толпу народа, притащил за собой и паром с возами. Только что сошел с них народ, Петр Степаныч туда чуть не бегом. Тройку с тарантасом, что взял он на вольной почте, первую на паром поставили. Когда смеркаться
стало, он уже
ехал в лесах.
Утром, только что встала с постели Дуня,
стала торопить Дарью Сергевну, скорей бы сряжалась
ехать вместе с ней на Почайну. Собрались, но дверь широко распахнулась, и с радостным, светлым лицом вошла Аграфена Петровна с детьми. Веселой, но спокойной улыбкой сияла она. Вмиг белоснежные руки Дуни обвились вокруг шеи сердечного друга. Ни слов, ни приветов, одни поцелуи да сладкие слезы свиданья.
Тихо, мирно пообедали и весело провели остаток дня. Сбирались было
ехать на ярманку, но небо
стало заволакивать, и свежий ветер потянул. Волга заволновалась, по оконным стеклам застучали крупные капли дождя. Остались, и рад был тому Дмитрий Петрович. Так легко, так отрадно было ему. Век бы гостить у Дорониных.
— Экая гадость! — отплюнувшись брезгливо и тряхнув седой головой, молвил Василий Петрович. — Сколько ноне у Макарья этих Иродиад расплодилось!.. Беда!.. Пообедать негде
стало как следует, по-христиански, лба перед
едой перекрестить невозможно… Ты с крестом да с молитвой, а эта треклятая нéжить с пляской да с песнями срамными! Ровно в какой басурманской земле!
— А ты слушай, что дальше-то со мной было, — продолжал Дмитрий Петрович. —
Поехал я домой — хвать, на мосту рогатки, разводят, значит… Пешком было хотел идти — не пускают. «Один, говорят, плашкот уж совсем выведен». Нечего делать, я на перевоз… Насилу докликался князей, пошел к лодке, поскользнулся да по глине, что по масленичной горе, до самой воды прокатился… Оттого и хорош
стал, оттого тебя и перепачкал. А знаешь ли что, Никита Сокровенный?..
Досада берет жениха, что мешкотно
едет извозчик, так бы взял и махнул за Оку да как лист перед травой
стал бы перед милой невестой.
Видит он:
едут по деревне три нагруженные кладью воза и
становятся возле его дома.
С неделю прогостила Аграфена Петровна у Смолокуровых и
поехала домой с тяжелой мыслью, что Дуня
стала ей совсем чужим человеком.
— Сорока верст не будет, — ответил Хлябин. — Да ведь я, ежель на памяти у вашего степенства, в работниках у вас служил. Тогда с Мокеем Данилычем и в Астрахань-то мы вместе сплыли. Вот и Корней Евстигнеич тоже с нами в те поры
поехал… Конечно, время давнее, можно забыть. И братца-то, пожалуй, плохо
стали помнить… Много ведь с той поры воды утекло… Давно, да, очень давно, — со вздохом промолвил Терентий Михайлов.
— Человек двадцать будет, а может, и больше, — ответил тот. — Домашних пятнадцать, ты, Семенушка, дьякона
стану звать, Митеньку, Кисловых, в монастырь по Софронушку
еду.
— Что ж? Вы человек вольный, где хотите, там и живете, куда вздумали, туда и
поехали, никто вас не держит, — проговорила Дуня. — Я вовсе на вас не сердилась, и уж довольно времени прошло, когда мне сказали о вашем отъезде; а то и не знала я, что вы уехали. Да и с какой
стати стала бы я сердиться на вас?
Поехал он. И только что съехал со двора, Дуне
стало тоскливо и скучно.
— Вина тогда, Асафушка, будет у тебя вволю. В город
поедем, по трактирам
станем угощаться. А какие, братец ты мой, там есть любавушки, посмотреть только на них, так сто рублей не жаль, не то что наши деревенские девки, — говорил Илья осиповскому токарю.
— На Низ ездил да вот маленько и замешкался, — отвечал Никифор. — Туда-то по Волге сплыл, и скорехонько и без хлопот, а назад
ехал на конях, для того что по воде-то
стало опасно, через неделю, много через полторы, Волга совсем
станет.
Когда
поехали,
стала надувать непогода: синее небо потускло, и полный почти месяц заволокло ровно пухлыми белыми тучами, повалили хлопья снега, и забушевала метель.
Ничего не
стало видно в пяти шагах, дорогу замело, а на беду,
ехали чащей, ни деревца, ни кустика, и все, что было на виду, сплошь теперь покрыто было снегом.
Поехал Семен Петрович в Комаров и там, по обыкновению, пристал у Таисеи, в обители Бояркиных. Не бывал там года полтора, с тех пор как увезли Василья Борисыча да Прасковью Патаповну, много нового узнал он от Таисеи, узнал, что мать Манефа совсем разошлась с братом, а сама чуть не в затвор затворилась, передав управление обительскими делами Фленушке, для чего та постриглась в иночество и теперь
стала матерью Филагрией.
Как ни звали Дарью Сергевну, сколько ее ни уговаривали, не
поехала из Осиповки, говоря, что совсем уж разлучилась со светом и
стала чуждою всех его радостей.
Неточные совпадения
— Такую даль мы
ехали! // Иди! — сказал Филиппушка. — // Не
стану обижать! —
На другой день
поехали наперерез и, по счастью, встретили по дороге пастуха.
Стали его спрашивать, кто он таков и зачем по пустым местам шатается, и нет ли в том шатании умысла. Пастух сначала оробел, но потом во всем повинился. Тогда его обыскали и нашли хлеба ломоть небольшой да лоскуток от онуч.
Не позаботясь даже о том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же
поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая того, есть кто в комнате или нет, он обнял ее и
стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
Испуганный тем отчаянным выражением, с которым были сказаны эти слова, он вскочил и хотел бежать за нею, но, опомнившись, опять сел и, крепко сжав зубы, нахмурился. Эта неприличная, как он находил, угроза чего-то раздражила его. «Я пробовал всё, — подумал он, — остается одно — не обращать внимания», и он
стал собираться
ехать в город и опять к матери, от которой надо было получить подпись на доверенности.
Чем дальше он
ехал, тем веселее ему
становилось, и хозяйственные планы один лучше другого представлялись ему: обсадить все поля лозинами по полуденным линиям, так чтобы не залеживался снег под ними; перерезать на шесть полей навозных и три запасных с травосеянием, выстроить скотный двор на дальнем конце поля и вырыть пруд, а для удобрения устроить переносные загороды для скота.