Неточные совпадения
Прошел Великий пост, пора бы домой Мокею Данилычу, а его нет как нет. Письма Марко Данилыч в Астрахань пишет и к брату, и к знакомым; ни от кого нет ответа. Пора б веселы́м пирком да за свадебку, да нет одного жениха, а другой без брата
не венчается. Мину́л цветной мясоед, настало крапивное заговенье. Петровки подоспели, про Мокея Данилыча ни слуху ни духу. Пали, наконец, слухи, что ни Мокея, ни смолокуровских приказчиков в Астрахани нет, откупные смолокуровские воды пустуют, остались ловцам
не сданные.
В Манефиной обители если
не живей, то гораздо шумней и
веселее было, чем в полном роскоши и богатстве доме Смолокурова.
Как на каменну стену надеялись они на Василья Фадеева и больше
не боялись ни водяного, ни кутузки, ни отправки домой по этапу;
веселый час накатил, стали ребята забавляться: боролись, на палках тянулись, дрались на кулачки, а под конец громкую песню запели...
Обед прошел в строгом молчанье,
не было
веселой застольной беседы.
— Принимаем-с, — с
веселой усмешкой ответил Петр Степаныч. — Значит, из моей воли никто
не смей выходить. Это оченно прекрасно!.. Что кому велю, тот, значит, то и делай.
Еще до отвала, когда гости подъехали к пристани, Марко Данилыч
не узнал косной. С довольным,
веселым видом тотчас он стал журить молодых людей...
Не догадываясь, что песня поется по заказу Петра Степаныча, Веденеев еще больше смутился при первых словах ее. И украдкой
не смеет взглянуть на Наталью Зиновьевну. А она,
веселая, игривая, кивает сестре головкой и с детской простотой говорит...
Зато с
веселым вниманьем следили за хребтиной девицы,
не видавшие никогда рыбной ловитвы.
Дуня
не спала. Закрыв глаза, все про катанье вспоминала, и ровно живой восставал перед ней удалой добрый молодец,
веселый, пригожий красавчик. То и дело в ушах ее раздавались звуки его голоса.
Когда Марко Данилыч распивал лянсин с матерями, бойко вошел развеселый Петр Степаныч. Здороваясь с хозяином, взглянул на стариц… «Батюшки светы! Мать Таисея! Вот встреча-то! И Таифа тут же. Ну, — думает себе Петр Степаныч, — как они про свадьбу-то разнюхали да про все Марку Данилычу рассказали!.. Пропадай тогда моя головушка долой!» И
веселый вид его смутился. «
Не прогнал бы,
не запретил бы дочери знаться со мной», — думал он про себя.
А Наташа про Веденеева ни с кем речей
не заводит и с каждым днем становится молчаливей и задумчивей. Зайдет когда при ней разговор о Дмитрии Петровиче, вспыхнет слегка, а сама ни словечка. Пыталась с ней Лиза заговаривать, и на сестрины речи молчала Наташа, к Дуне ее звали —
не пошла. И больше
не слышно было
веселого, ясного, громкого смеха ее, что с утра до вечера, бывало, раздавался по горницам Зиновья Алексеича.
Там, в пустынных чертогах, ей жизнь
не в пример
веселее.
Не часто́й дробный дождичек кропит ей лицо белое, мочит она личико горючьми слезми… Тужит, плачет девушка по милом дружке, скорбит, что пришло время расставаться с ним навеки… Где былые затеи, где проказы, игры и смехи?.. Где
веселые шутки?.. Плачет навзрыд и рыдает Фленушка, слова
не может промолвить в слезах.
Аль
не видывать,
не знать мне
Радошных,
веселых дней?..
Не затейница
веселых проказ,
не бойкая, насмешливая причудница.
Не венчальных же ликов,
не удалых,
веселых песен ждать ему на могилах, но это и в голову ему
не приходит.
— Известно, у других жизнь
веселее, а наша обитель
не богатая, и пустяшных делов у меня, слава Богу,
не водится…
При
веселом, шутливом и крайне беспечном нраве он относился к превратностям судьбы бесстрастно и оттого
не знал ни горя, ни печали.
— Как
не хотеть, Марко Данилыч, — с
веселой улыбкой ответил Евстрат Михайлыч.
Вечером долго сидели за чайным столом. Шли разговоры
веселые, велась беседа шутливая, задушевная. Зашла речь про скиты, и Патап Максимыч на свой конек попал — ни конца, ни краю
не было его затейным рассказам про матерей, про белиц, про «леших пустынников», про бродячих и сидячих старцев и про их похожденья с бабами да с девками. До упаду хохотал Сергей Андреич, слушая россказни крестного; молчала Аграфена Петровна, а Марфа Михайловна сказала детям...
А в дому Луповицких меж тем убирали столы, украшали их, уставляли ценными напитками и плодами своих теплиц. Входили в столовую гости
веселые, говорливые, садились за столы по местам. Шуткам и затейным разговорам конца
не было, одни хозяева, кроме Андрея Александрыча, все время оставались сдержанны и холодны. Изронят изредка словечко, а ни за что
не улыбнутся.
На другой день поутру Николай Александрыч вошел в комнату Егора Сергеича. Ни утомленья, ни слабости в араратском госте, по-видимому,
не осталось. С
веселым взглядом, но задумчивый и сосредоточенный в самом себе, Денисов весело встретил кормщика корабля луповицкого.
Перед домом во всю улицу лежали снопы соломы, дня через три либо через четыре накладываемые по приказанию городничего, все окна в доме были закрыты наглухо, а вокруг него и на дворе тишина стояла невозмутимая,
не то что прежде, когда день-деньской, бывало, стоном стоят голоса, то
веселые, то пьяные и разгульные.
Бывший рогожский посол еще поближе подвинулся к Лизавете, положил ей руку на плечо и стал полегоньку трепать его,
не говоря ни слова. Отецкая дочь
не противилась. С
веселой вызывающей улыбкой поглядывала она исподлобья, и, когда Василий Борисыч стал мешать ей шить, она взяла его за руку и крепко пожала ее. Сладострастно засверкали быстрые маленькие глазки бывшего посла архиерейского. Горазд бывал он на любовные похожденья, навы́к им во время ближних и дальних разъездов по женским скитам и обителям.
Веселая гульба чуть
не до света шла.
Не раз порывался домой Василий Борисыч, но парни
не пускали, обещаясь проводить до́ дому и дорогой беречь от волков, а при этом просили поставить на стол кубышечку бальзамчику.
Усевшись на печку и колотя по ней задками сапогов, он мало говорил и то изредка, но каждое слово его поднимало
не только
веселый, но даже злобный хохот всей беседы, и от того хохота чуть
не дрожали стены в Акулининой избе.
Неточные совпадения
Ой! ночка, ночка пьяная! //
Не светлая, а звездная, //
Не жаркая, а с ласковым // Весенним ветерком! // И нашим добрым молодцам // Ты даром
не прошла! // Сгрустнулось им по женушкам, // Оно и правда: с женушкой // Теперь бы
веселей! // Иван кричит: «Я спать хочу», // А Марьюшка: — И я с тобой! — // Иван кричит: «Постель узка», // А Марьюшка: — Уляжемся! — // Иван кричит: «Ой, холодно», // А Марьюшка: — Угреемся! — // Как вспомнили ту песенку, // Без слова — согласилися // Ларец свой попытать.
Потом свою вахлацкую, // Родную, хором грянули, // Протяжную, печальную, // Иных покамест нет. //
Не диво ли? широкая // Сторонка Русь крещеная, // Народу в ней тьма тём, // А ни в одной-то душеньке // Спокон веков до нашего //
Не загорелась песенка //
Веселая и ясная, // Как вёдреный денек. //
Не дивно ли?
не страшно ли? // О время, время новое! // Ты тоже в песне скажешься, // Но как?.. Душа народная! // Воссмейся ж наконец!
Такая рожь богатая // В тот год у нас родилася, // Мы землю
не ленясь // Удобрили, ухолили, — // Трудненько было пахарю, // Да весело жнее! // Снопами нагружала я // Телегу со стропилами // И пела, молодцы. // (Телега нагружается // Всегда с
веселой песнею, // А сани с горькой думою: // Телега хлеб домой везет, // А сани — на базар!) // Вдруг стоны я услышала: // Ползком ползет Савелий-дед, // Бледнешенек как смерть: // «Прости, прости, Матренушка! — // И повалился в ноженьки. — // Мой грех — недоглядел!..»
К дьячку с семинаристами // Пристали: «Пой „
Веселую“!» // Запели молодцы. // (Ту песню —
не народную — // Впервые спел сын Трифона, // Григорий, вахлакам, // И с «Положенья» царского, // С народа крепи снявшего, // Она по пьяным праздникам // Как плясовая пелася // Попами и дворовыми, — // Вахлак ее
не пел, // А, слушая, притопывал, // Присвистывал; «
Веселою» //
Не в шутку называл.)
Уж налились колосики. // Стоят столбы точеные, // Головки золоченые, // Задумчиво и ласково // Шумят. Пора чудесная! // Нет
веселей, наряднее, // Богаче нет поры! // «Ой, поле многохлебное! // Теперь и
не подумаешь, // Как много люди Божии // Побились над тобой, // Покамест ты оделося // Тяжелым, ровным колосом // И стало перед пахарем, // Как войско пред царем! //
Не столько росы теплые, // Как пот с лица крестьянского // Увлажили тебя!..»