Приехал к Кисловым Пахом и, не входя в дом, отпряг лошадку, поставил ее в конюшню, задал корму, втащил таратайку в сарай и только тогда пошел в горницы. Вообще он распоряжался у Кисловых,
как у себя дома. И Степана Алексеича и Катеньку нашел он в спальне у больной и вошел туда без доклада. Все обрадовались, сама больная издала какие-то радостные звуки, весело поглядывая на гостя.
Неточные совпадения
Невзлюбила она Анисью Терентьевну и, была б ее воля, не пустила б ее на глаза к
себе; но Марко Данилыч Красноглазиху жаловал, да и нельзя было идти наперекор обычаям, а по ним в маленьких городках Анисьи Терентьевны необходимы в
дому,
как сметана ко щам,
как масло к каше, — радушно принимаются такие всюду и, ежели хозяева люди достаточные да тороватые, гостят
у них подолгу.
Шестнадцати лет еще не было Дуне, когда воротилась она из обители, а досужие свахи то́тчас одна за другой стали подъезжать к Марку Данилычу —
дом богатый, невеста одна дочь
у отца, — кому не охота Дунюшку в жены
себе взять. Сунулись было свахи с купеческими сыновьями из того городка, где жили Смолокуровы, но всем отказ,
как шест, был готов. Сына городского головы сватали — и тому тот же ответ.
— А ты не вдруг… Лучше помаленьку, — грубо ответил Корней. — Ты, умная голова, то разумей, что я Корней и что на всякий спех
у меня свой смех. А ты бы вот меня к
себе в
дом повел, да хорошеньку фатеру отвел, да чайком бы угостил, да винца бы поднес, а потом бы уж и спрашивал, по
какому делу, откуда и от кого я прибыл к тебе.
— Что ж из того, что повздорила? Не важность! — молвил Феклист. — Ихни побранки подолгу не живут. А точно, что была
у них драна грамота. А все из-за вашей самокрутки.
Как принял все на
себя Чапурин, Манефа и пошла ругаться. «Зачем, — говорит, — ославил ты мою обитель? Зачем, — говорит, — не от
себя и́з
дому, а от меня из скита девку крал?..» А он хохочет да пуще сестрицу-то подзадоривает… Шальной ведь он!
— Грустит все, о чем-то тоскует, слова от нее не добьешься, — молвил Марко Данилыч. — Сама из
дому ни шагу и совсем запустила
себя. Мало ли
каких у нее напасено нарядов — и поглядеть на них не хочет… И рукоделья покинула, а прежде
какая была рукодельница!.. Только одни книжки читает, только над ними сидит.
С того часу
как приехал Чапурин, в безначальном до того
доме Марка Данилыча все само
собой в порядок пришло. По прядильням и на пристани пошел слух, что заправлять делами приехал не то сродник, не то приятель хозяина, что денег
у него куры не клюют, а своевольничать не даст никому и подумать. И все присмирело, каждый за своим делом, а дело в руках так и горит. Еще никто в глаза не видал Патапа Максимыча, а властная его рука уже чуялась.
— Благодетель наш! Век за вас будем Бога молить. Не оставляете убогих щедротами… Петрович-то
как станет жалеть, что не посчастливилось ему видеть вас
у себя в
доме.
— Что головой-то мотаешь, — досадливо сказал Патап Максимыч. — Разве не знаешь, что теперь он совсем не тот,
каким прежде был?… Отвечаю за него,
как за самого
себя, — вот тебе и весь мой сказ. Не беспокойтесь, Авдотья Марковна, останетесь довольны. Он
у вас был бы при
доме, и на Унжу его можно бы было послать приискивать лесных покупателей.
— Сначала
у покойницы Аленушки жила, а потом,
как она покончилась, надела на
себя я черный сарафан, покрылась черным платком вроспуск и жила в уютной горенке большого, только что построенного
дома Марка Данилыча.
Слыхал про меня и прежде Чапурин, и очень ему хотелось иметь
у себя такого работника,
как я, и потому с радостью принял меня в
дом.
С князем он был на дружеской ноге: они часто вместе и заодно играли; но князь даже вздрогнул, завидев его, я заметил это с своего места: этот мальчик был всюду
как у себя дома, говорил громко и весело, не стесняясь ничем и все, что на ум придет, и, уж разумеется, ему и в голову не могло прийти, что наш хозяин так дрожит перед своим важным гостем за свое общество.
Неточные совпадения
Наскучило идти — берешь извозчика и сидишь
себе как барин, а не хочешь заплатить ему — изволь:
у каждого
дома есть сквозные ворота, и ты так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол не сыщет.
— Мы с ним большие друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскоре после того…
как вы
у нас были, — сказала она с виноватою и вместе доверчивою улыбкой,
у Долли дети все были в скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете
себе представить, — говорила она шопотом. — ему так жалко стало ее, что он остался и стал помогать ей ходить за детьми. Да; и три недели прожил
у них в
доме и
как нянька ходил за детьми.
Никто не видал, чтобы он хоть раз был не тем, чем всегда, хоть на улице, хоть
у себя дома; хоть бы раз показал он в чем-нибудь участье, хоть бы напился пьян и в пьянстве рассмеялся бы; хоть бы даже предался дикому веселью,
какому предается разбойник в пьяную минуту, но даже тени не было в нем ничего такого.
— Пили уже и ели! — сказал Плюшкин. — Да, конечно, хорошего общества человека хоть где узнаешь: он не ест, а сыт; а
как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько ни корми… Ведь вот капитан — приедет: «Дядюшка, говорит, дайте чего-нибудь поесть!» А я ему такой же дядюшка,
как он мне дедушка.
У себя дома есть, верно, нечего, так вот он и шатается! Да, ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев?
Как же, я,
как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.
Тот был
дома, в своей каморке, и в эту минуту занимался, писал, и сам ему отпер. Месяца четыре,
как они не видались. Разумихин сидел
у себя в истрепанном до лохмотьев халате, в туфлях на босу ногу, всклокоченный, небритый и неумытый. На лице его выразилось удивление.