Неточные совпадения
Ценными подарками Таврического удивить было
нельзя, зато нарочные то и
дело скакали с поташовских заводов то в Петербург, то под Очаков с редкими плодами заводских теплиц, с солеными рыжиками, с кислой капустой либо с подновскими огурцами в тыквах.
На иные
дела гусаров
нельзя посылать — их берег Поташов, а надо же бывало иной раз кому язык мертвой петлей укоротить, у кого воза с товарами властной рукой отбить, кого в стену замуровать, кого в пруд послать карасей караулить.
— Этого, матушка,
нельзя, — возразил Смолокуров. — Ведь у вас ни говядинки, ни курочки не полагается, а на рыбе на одной Дунюшку держать я не стану. Она ведь мирская, иночества ей на себя не вздевать — зачем же отвыкать ей от мясного? В положенные
дни пущай ее мясное кушает на здоровье… Как это у вас? Дозволяется?
— Заводы-то как
поделите? Ведь их в разны руки
нельзя, — спросил Смолокуров.
— Дольше продержат, — молвил Василий Фадеев. — В один
день сто двадцать человек не перепорешь… Этого
нельзя.
— Чего еще? — с досадой крикнул приказчик. — Мешаете только!
Делом заняться
нельзя с вами, буянами.
— Никаких теперь у меня делов с Никитой Федорычем нет… — твердо и решительно сказал он. — Ничего у нас с ним не затеяно. А что впереди будет, как про то знать?.. Сам понимаешь, что торговому человеку вперед
нельзя загадывать. Как знать, с кем в каком
деле будешь?..
Но как ихняя квартира в нанято́м доме-особняке на Земляном валу еще не была как следует устроена, а именины пришлись в пятницу, значит, стола во всей красе устроить
нельзя, то и решили отложить пир до Татьянина
дня, благо он приходился в скоромный понедельник.
— Это так, это верно, — подтвердил Зиновий Алексеич. — До какого
дела ни коснись — без Питера
нельзя, а без Москвы да без Макарья — тем паче.
— Да, — сказал Веденеев, — сломился бы, ежели б промеж нас мир да совет были, ежели бы у нас все сообща дела-то делали. А то что у нас?.. Какое согласие?.. Только и норовят, чтобы врозь да поперек, да
нельзя ли другу-приятелю ножку подставить…
— На то кредит… Без кредиту шагу
нельзя ступить, на нем вся коммерция зиждется… Деньги что? Деньги что вода в плесу — один год мелко, а в другой
дна не достанешь, омут. Как вода с места на место переливается, так и деньги — на то коммерция! Конечно, тут самое главное
дело: «не зевай»… Умей, значит, работáть, умей и концы хоронить.
В половине августа рабочая страда самая тяжелая: два поля надо убрать, да третье засеять; но в
день госпожин ни один человек за работу не примется,
нельзя...
— Этого никак невозможно, — сказал, ломаясь, Василий Фадеев. — Самого хозяина вам в караване видеть ни в каком разе
нельзя. А ежели у вас какая есть к нему просимость, так просим милости ко мне в казенку; мы всякое
дело можем в наилучшем виде обделать, потому что мы самый главный приказчик и весь караван на нашем отчете.
— К ним вот и пошли мои, — молвил Марко Данилыч. — Девицы-то подруги Дунюшке, одна ровесница, другая годком постарше. Вместе-то им, знаете, охотнее. Каждый
день либо моя у них, либо они у нас. Молодое
дело,
нельзя.
— Честью дочь отдавать да у церковного попа венчать ему
нельзя, — внушительно сказала мать Таисея. — По торговым
делам остуду мог бы принять. Разориться, пожалуй, мог бы!.. А как уходом-то свадьба свенчана, так он перед обчеством не в ответе. Понял?
«Значит, мы в узком месте. Речной стрежень чудищу отдали, а сами к бочку. Оттого-то, видно, и мерили по пяти да по шести… А если б
нельзя было уйти, если бы чудище столкнулось с нами?.. Что скорлупу, раздавило бы наш пароход… Принимай тогда смерть неминучую, о спасенье тут и думать нечего!.. Намедни в Царицыне чумак собачонку фурой переехал — не взвизгнула даже, сердечная… Так бы и с нами было — пошел бы я ко
дну и был бы таков».
— Экая важность, что заперто!.. — вскликнул Дмитрий Петрович. — Были бы деньги, и в полночь, и за полночь из земли выкопают, со
дна морского достанут… Схожу распоряжусь…
Нельзя же не поздравить.
— Да что ты такой? — спросил Меркулов. — Никогда таким я тебя не видывал… О
деле даже спросить его
нельзя.
— Нет, так
нельзя… После… — немножко заминаясь в речах, говорил Дмитрий Петрович. — Ужо как-нибудь… Вечерком, что ли, когда от невесты воротишься… Ты ведь к ней на весь
день?..
— Со старыми хозяевами
дела он кончает,
нельзя ему теперь отлучиться, — ответил Петр Степаныч. — А Фленушка что?
Нельзя — от келейниц ничего не укроется, пойдут толки да пересуды, дойдут до Фленушки, тогда и не подступайся к ней, на глаза не пустит, станет по-прежнему
дело затягивать…
— Нет, никаким образом
нельзя, — ответил Сурмин. — Мужчинам теперь вход в часовню возбранен.
Раздевают ведь там пострижéницу чуть не до́нага, в рубахе одной оставляют… Игуменья ноги ей моет, обувает ее.
Нельзя тут мужчине быть,
нельзя видеть ему тело черницы.
— Вот какие вы ноне стали ветрогоны! Вот за какими
делами по богомольям разъезжаете! Святые места порочите, соблазны по людям разносите! Не чаяла я таких делов от Петра Степаныча, не ожидала… Поди вот тут, каков лукавец! И подумать ведь
нельзя было, что за ним такие
дела водятся… Нехорошо, нехорошо, ой как нехорошо!
— Сам-от нет, сам, слышь, и
день и ночь за работой, и хозяйка не ходит, от дому-то ей отлучаться
нельзя. Опять же Христа ради сбирать ей и зазорно — братá она из хорошего дома, свои капиталы в девках имела, сродники, слышь, обобрали ее дочиста… А большеньки ребятки, говорили бабенки, каждый, слышь,
день ходят побираться.
Без нее ровно бы никакого
дела и сделать
нельзя.
Пришлось задаривать писаря и волостного голову с заседателями и добросовестными; рассыльных, сторожей и тех
нельзя было обойти, чтоб по их милости
дела чем-нибудь не испортить.
—
Нельзя без того, друг любезный, — он говорил, —
дело торговое, опять же мы под Богом ходим. Не ровен случай, мало ль что с тобой аль со мной сегодня же может случиться? Сам ты, Герасим Силыч, понимать это должо́н…
— Нет уж, Марко Данилыч, увольте. Никак мне
нельзя, недосужно.
Дела теперь у меня по горло — к Иванову
дню надо в Муром на ярманку поспеть, а я еще не укладывался, да и к Макарью уж пора помаленьку сбираться, — говорил Чубалов…
— То совсем иное
дело, — медленно, важно и спокойно промолвил Марко Данилыч. — Был тогда у нас с тобой не повольный торг, а долгу платеж. Обойди теперь ты всю здешнюю ярманку, спроси у кого хочешь, всяк тебе скажет, что так же бы точно и он с тобой поступил, ежели бы до него такое
дело довелось. Иначе
нельзя, друг любезный, на то коммерция. Понимаешь?
— Эти книги теперь очень редки, — заметила Марья Ивановна. — Иные можно купить разве на вес золота, а пожалуй, и дороже. А иных и совсем
нельзя отыскать. Сам Бог их послал тебе… Вижу перст Божий… Святый дух своею благостью, видимо, ведет тебя на путь истинного знания, к дверям истинной веры… Блюди же светильник, как мудрая
дева, не угашай его в ожидании небесного жениха.
—
Нельзя, мой друг, — улыбаясь и целуя Дуню, сказала Марья Ивановна. — Ведь у меня тоже
дела, хозяйство… Особенно теперь, как Фатьянку купила. Везде нужен свой глаз. Кому ни поручи, все не так выйдет. Так ли, Марко Данилыч?
— Без надежной поруки того
дела открыть тебе
нельзя, — сказал Созонович. —
Нельзя и в соборе праведных оставаться. Оставьте нас, Дмитрий Осипыч. Одно могу позволить вам — посмотрите, чем занимаемся мы, слушайте, что читаем… Кого же, однако, ставите порукой, что никому не скажете о нашей тайне, хотя бы до смертной казни дошло?
— Приехала, Катеринушка, вот уж больше недели, как приехала, — ответил Пахом. — Гостейку привезла. Купецкая дочка, молоденькая, Дунюшкой звать. Умница, скромница — описать
нельзя, с Варенькой водится больше теперь. Что пошлет Господь, неизвестно, а хочется, слышь, ей на пути пребывать. Много, слышь, начитана и большую охоту к Божьему
делу имеет… Будет и она на собранье, а потом как Господь совершит.
— Конечно,
дело такое, что колется, — сказал отец Израиль. — Страшливо… Однако ж и то надо к предмету взять, что
нельзя не уважить Марью Ивановну — она ведь наша истая благодетельница. Как по-твоему, отец казначей, можно ль ей не уважить?
—
Дело тут самое спешное, — сказал он, — товарищества на вере составить некогда, складочны деньги в одни руки отдать
нельзя, потому что в смерти и в животе каждого Бог волен.
Не к тому говорю, чтобы в самом
деле такое доверие вы мне сделали, — человек я махонький, и мне этого ни в каком разе
нельзя ожидать.
—
Нельзя мне, Патап Максимыч, никак невозможно, — отвечал Иван Григорьич. — Неотложные
дела приспели. На той неделе поярок привезут ко мне, надо будет самому его принять, без своей-то бытности как раз обуют в лапти. А ведь это на целый нá год. Сам рассуди.
— Вашего хозяина Господь недугом посетил, — сказал Патап Максимыч. — Болезнь хоша не смертна, а
делами Марку Данилычу пока
нельзя займоваться. Теперь ему всего пуще нужен спокой, потому и позвал он меня, чтобы распорядиться его
делами. И только мы с ним увиделись, первым его словом было, чтобы я вас рассчитал и заплатил бы каждому сполна, кому что доводится. Вот я и велел Василию Фадеичу составить списочек, сколько кому из вас денег заплатить следует. Кому кликну, тот подходи… Пимен Семенов!..
А сама, лежа на постели, думает: «Тятенька зовет… Сейчас же зовет. Пишет: «Ежель не скоро привезет тебя Марья Ивановна, сам приеду за тобой…» Господи!.. Если в самом
деле приедет! Насквозь увидит все, никакая малость не ухоронится от него… И Дарья Сергевна торопит. А как уедешь? Одной
нельзя, а Марья Ивановна совсем, кажется, забыла про Фатьянку… А оставаться
нельзя. Обман, неправда!.. Как же быть? Научи, Господи, вразуми!..»
— Думать надо, его обворовывают. Все тащат: и приказчики, и караванные, и ватажные.
Нельзя широких
дел вести без того, чтобы этого не было, — молвил луповицкий хозяин, Андрей Александрыч. — И в маленьких
делах это водится, а в больших и подавно. Чужим добром поживиться нынче в грех не ставится, не поверю я, чтобы к Смолокурову в карман не залезали. Таковы уж времена. До легкой наживы все больно охочи стали.
— Тут вышло что-то странное, — отвечал Денисов. — Все это было так еще недавно, и много людей, видевших его и говоривших с ним, еще живы; рассказы их противоречивы. Понять
нельзя… Кто говорит, что пробыл он с людьми Божьими только шесть
дней, кто уверяет, что жил он с ними три года; а есть и такие, что уверяют, будто старец жил с ними целых двенадцать лет, отлучаясь куда-то по временам.
Наезжать когда
дня на два, когда на три могу, но подолгу проживать мне
нельзя.
Герасим Силыч всячески отрицался, говоря то же, что говорил Чапурину: у него-де свои
дела, и покинуть их даже на короткое время
нельзя.
Нет, вашего
дела охаять
нельзя, хорошее, очень хорошее
дело.
— Марфу Михайловну и я стану просить, не оставила бы нас в этом
деле; оно ведь ей за обычай, — сказал Самоквасов. — У меня в городе дом есть на примете, хороший, поместительный; надо его купить да убрать как следует… А хотелось бы убрать, как у Сергея Андреича, — потому и его стану просить. Одному этого мне не сделать, не знаю, как и приступиться, а ему обычно. А ежель в городе чего
нельзя достать, в Москву спосылаем; у меня там довольно знакомства.
— Женится — переменится, — молвил Патап Максимыч. — А он уж и теперь совсем переменился.
Нельзя узнать супротив прошлого года, как мы в Комарове с ним пировали. Тогда у него в самом
деле только проказы да озорство на уме были, а теперь парень совсем выровнялся… А чтоб он женины деньги нá ветер пустил, этому я в жизнь не поверю. Сколько за ним ни примечал, видится, что из него выйдет добрый, хороший хозяин, и не то чтоб сорить денежками, а станет беречь да копить их.
С нетерпеньем ждал Самоквасов Крещеньева
дня, чтобы сыграть свадьбу, но пришлось помедлить: около Крещенья умерла Прасковья Патаповна,
нельзя было Патапу Максимычу прямо с похорон на свадьбу ехать, а без него Дуня никак не хотела выходить замуж.
Он стал в новом наряде таким, что в нем накануне того
дня его и узнать было
нельзя.