Неточные совпадения
По
времени хлебные торговцы не только стали тут рабочих нанимать, но и
всю торговлю
свою туда перевели.
Не успел уйти Веденеев, как Лиза, отворив дверь в
свою комнату, наткнулась на сестру.
Все время Наташа простояла у двери и в щелочку
все глядела на Веденеева.
Теперича для нашего брата купца
времена подошли хорошие: господа, почитай,
все до единого поистратились, кармашки-то у них поизорвались, деньжонкам не вод, — нам, значит, и можно
свой интерес соблюдать.
— Хоша бы насчет племянненки — конечно, не жила она в обители, погостить лишь на краткое
время приехала, и выкрали ее не из кельи, а на гулянке, опять же и
всю эту самокрутку сам родитель для дурацкой, прости Господи, потехи
своей состряпал…
В нынешние
времена, друг мой, дух неприязни больше и сильней
всего через книги разливает
свой тлетворный яд по душам неопытных и еще не утвердившихся молодых людей.
Попадутся под руку и гражданской печати подержанные книги, он и их покупал, попадутся старинные жемчужные кики и кокошники, серебряная посуда, старое оружие, седла, древняя конская сбруя,
все покупал, и
все у него в
свое время сходило с рук.
Больше недели бесновался Марко Данилыч, отыскивая виноватых, метался на
всех, кто ни навертывался ему на глаза, даже на тех, что во
время пожара по
своим деревням праздничную гульбу заканчивали.
Только, по моему глупому разуму, вашей милости радоваться неудаче Онисима Самойлыча, кажись бы, не приходится, потому что
все его подходы всякому человеку известны, как
свои пять пальцев, во всякое, значит,
время ему можно какой ни на есть подвох учинить, а Меркулов с Веденеевым люди тонкие, полированные; с ними ладить не в пример мудренее.
Припадем коленами на мать сыру землю,
Пролием мы слезы, как быстрые реки,
Воздохнем в печали к создателю света:
«Боже ты наш, Боже, Боже отец наших,
Услыши ты, Боже, сию ти молитву,
Сию ти молитву, как блудного сына,
Приклони ты ухо к сердечному стону,
Прими ты к престолу текущие слезы,
Пожалей, создатель, бедное созданье,
Предели нас, Боже, к избранному стаду,
Запиши, родитель, в животную книгу,
Огради нас, бедных,
своею оградой,
Приди в наши души с небесной отрадой,
Всех поставь нас, Боже,
Здесь на крепком камне,
Чтоб мы были крепки во
время печали...
Повелел Спаситель — вам, врагам, прощати,
Пойдем же мы в царствие тесною дорогой,
Цари и князи, богаты и нищи,
Всех ты, наш родитель, зовешь к
своей пище,
Придет пора-время —
все к тебе слетимся,
На тебя, наш пастырь, тогда наглядимся,
От пакостна тела борют здесь нас страсти,
Ты, Господь всесильный, дай нам не отпасти,
Дай ты, царь небесный, веру и надежду,
Одень наши души в небесны одежды,
В путь узкий, прискорбный идем — помогай нам!
Весь потолок был расписан искусной кистью известного в
свое время художника Боровиковского, бывшего в корабле Татариновой и приезжавшего в Луповицы для живописных работ в только что устроенной там сионской горнице.
— Углубись в себя, Дунюшка, помни, какое
время для души твоей наступает, — говорила ей перед уходом Марья Ивановна. — Отложи обо
всем попечение, только о Боге да о
своей душе размышляй… Близишься к светозарному источнику благодати святого духа —
вся земля,
весь мир да будет скверной в глазах твоих и
всех твоих помышленьях. Без сожаленья оставь житейские мысли, забудь
все, что было, — новая жизнь для тебя наступает…
Всем пренебрегай,
все презирай, возненавидь
все мирское. Помни — оно от врага… Молись!!.
С того
времени, как познакомилась Дуня с Марьей Ивановной и начиталась мистических книг, ко
всем близким
своим, даже к отцу, она стала холодна и неприветлива.
— Что мне калякать? Одному тебе сказываю, — добродушно усмехаясь, весело молвил Марко Данилыч. — Зачем до
времени вашим абызам сказывать, что ты, Махметушка, вашей веры царя наливкой спаиваешь… Вот ежели бы в цене не сошлись, тогда дело иное — молчать не стану.
Всем абызам,
всем вашим муллам и ахунам буду рассказывать, как ты, Махметушка, Богу
своему не веруешь и бусурманского вашего закона царей вишневкой от веры отводишь.
Уж после отправки к Дуне письма вспомнила Дарья Сергевна про Аграфену Петровну. Хоть в последнее
время Дуня и переменилась к
своему «другу любезному», стала к ней холодна и почти совсем избегала разговоров с ней, однако, зная доброе сердце Аграфены Петровны, Дарья Сергевна послала к ней нарочного. Слезно просила ее приехать к больному вместе с Иваном Григорьичем и со
всеми детками, самой съездить за Дуней, а Ивана Григорьича оставить для распорядков по делам Марка Данилыча…
А в дому Луповицких меж тем убирали столы, украшали их, уставляли ценными напитками и плодами
своих теплиц. Входили в столовую гости веселые, говорливые, садились за столы по местам. Шуткам и затейным разговорам конца не было, одни хозяева, кроме Андрея Александрыча,
все время оставались сдержанны и холодны. Изронят изредка словечко, а ни за что не улыбнутся.
— Господи Исусе! — причитала она. — И хлеб-от вздорожал, а к мясному и приступу нет; на что уж дрова, и те в нынешнее
время стали в сапожках ходить. Бьемся, колотимся, а
все ни сыты, ни голодны. Хуже самой смерти такая жизнь, просто сказать, мука одна, а богачи живут да живут в полное
свое удовольствие. Не гребтится им, что будут завтра есть; ни работы, ни заботы у них нет, а бедномy человеку от недостатков хоть петлю на шею надевай. За что ж это, Господи!
— То же самое и она сейчас мне говорила, — сказал Мокей Данилыч. — А как я один-то жизнь
свою свекую? Кто ж мне на смертном одре глаза закроет? Кто ж будет ходить за мной во
время болезней? Спору нет, что будут в моем доме жить Герасим Силыч с племянником, да ведь это
все не женская рука. Да и хозяйка в доме нужна будет.
Полежала сколько-то
времени и покончила
свою жизнь, а меня на ту пору у Чапурина не было,
все по этому по ихнему золотому делу разъезжал.
Неточные совпадения
По местам валялись человеческие кости и возвышались груды кирпича;
все это свидетельствовало, что в
свое время здесь существовала довольно сильная и своеобразная цивилизация (впоследствии оказалось, что цивилизацию эту, приняв в нетрезвом виде за бунт, уничтожил бывший градоначальник Урус-Кугуш-Кильдибаев), но с той поры прошло много лет, и ни один градоначальник не позаботился о восстановлении ее.
Выслушав показание Байбакова, помощник градоначальника сообразил, что ежели однажды допущено, чтобы в Глупове был городничий, имеющий вместо головы простую укладку, то, стало быть, это так и следует. Поэтому он решился выжидать, но в то же
время послал к Винтергальтеру понудительную телеграмму [Изумительно!! — Прим. издателя.] и, заперев градоначальниково тело на ключ, устремил
всю свою деятельность на успокоение общественного мнения.
К удивлению, бригадир не только не обиделся этими словами, но, напротив того, еще ничего не видя, подарил Аленке вяземский пряник и банку помады. Увидев эти дары, Аленка как будто опешила; кричать — не кричала, а только потихоньку всхлипывала. Тогда бригадир приказал принести
свой новый мундир, надел его и во
всей красе показался Аленке. В это же
время выбежала в дверь старая бригадирова экономка и начала Аленку усовещивать.
Наконец, однако, сели обедать, но так как со
времени стрельчихи Домашки бригадир стал запивать, то и тут напился до безобразия. Стал говорить неподобные речи и, указывая на"деревянного дела пушечку", угрожал
всех своих амфитрионов [Амфитрио́н — гостеприимный хозяин, распорядитель пира.] перепалить. Тогда за хозяев вступился денщик, Василий Черноступ, который хотя тоже был пьян, но не гораздо.
Но Прыщ был совершенно искренен в
своих заявлениях и твердо решился следовать по избранному пути. Прекратив
все дела, он ходил по гостям, принимал обеды и балы и даже завел стаю борзых и гончих собак, с которыми травил на городском выгоне зайцев, лисиц, а однажды заполевал [Заполева́ть — добыть на охоте.] очень хорошенькую мещаночку. Не без иронии отзывался он о
своем предместнике, томившемся в то
время в заточении.