Неточные совпадения
— Да, Марко Данилыч,
вот уж и восемь годков минуло Дунюшке, — сказала Дарья Сергевна, только что встали они из-за стола, — пора бы теперь ее хорошенько учить. Грамоту знает, часослов прошла, втору кафизму читает, с завтрашнего
дня думаю ее за письмо посадить… Да
этого мало… Надо вам подумать, кому бы отдать ее в настоящее ученье.
Вот он выводит ее из тесной толпы, ведет в какой-то сад, она оглядывается, а
это их сад,
вот ее грядки,
вот ее цветочки,
вот и раскрашенная узорчатая беседка, где каждый
день сидит она с работой либо с книжкой в руках…
— То-то
вот и есть, — жалобно и грустно ответил рабочий. — Ведь десять-то ден мало-мальски три целковых надо положить, да здесь
вот еще четыре
дня простою. Ведь
это, милый человек, четыре целковых —
вот что посуди.
— Не след бы мне про тюлений-то жир тебе рассказывать, — сказал Марко Данилыч, — у самого
этого треклятого товару целая баржа на Гребновской стоит. Да уж так и быть, ради милого дружка и сережка из ушка. Желаешь знать напрямик, по правде, то есть по чистой совести?.. Так
вот что скажу: от тюленя, чтоб ему дохнуть, прибытки не прытки. Самое распоследнее
дело… Плюнуть на него не стоит —
вот оно что.
— Уж как мне противен был
этот тюлень, — продолжал свое Смолокуров. — Говорить даже про него не люблю, а
вот поди ж ты тут — пустился на него… Орошин, дуй его горой, соблазнил… Смутил, пес… И
вот теперь по его милости совсем я завязался. Не поверишь, Зиновий Алексеич, как не рад я тюленьему промыслу, пропадай он совсем!.. Убытки одни… Рыба —
дело иное: к Успеньеву
дню расторгуемся, надо думать, а с тюленем до самой последней поры придется руки сложивши сидеть. И то половины с рук не сойдет.
—
Вот что
дело, то
дело, — согласился невозмутимый кузнечевец. — Поспрошать,
это можно. Мост-от переехамши, куда же ворочать-то? Направо аль налево?
— Не в том ее горе, Марко Данилыч, — сказал на то Петр Степаныч. — К выгонке из скитов мать Манефа давно приготовилась, задолго она знала, что
этой беды им не избыть. И домá для того в городе приторговала, и, ежели не забыли, она тогда в Петров-от
день, как мы у нее гостили, на ихнем соборе других игумений и стариц соглашала, чтоб заранее к выгонке готовились… Нет,
это хоть и горе ей, да горе жданное, ведомое, напредки́ знамое. А
вот как нежданная-то беда приключилася, так ей стало не в пример горчее.
«
Вот если бы пуда в три осетра вытянули, — он говорил, — либо белугу, тогда бы
дело иное, а
это что?
— Еще будучи в Питере, — говорила Таифа, — отписала я матушке, что хотя, конечно, и жаль будет с Комаровом расстаться, однако ж вконец сокрушаться не след. Доподлинно узнала я, что выгонка будет такая же, какова была на Иргизе. Часовни, моленные, кельи порушат, но хозяйства не тронут. Все останется при нас. Как-нибудь проживем. В нашем городке матушка места купила. После Ильина
дня хотела туда и кельи перевозить, да
вот эти неприятности, да матушкины болезни задержали…
— Его-то и надо объехать, — сказал Смолокуров. — Видишь ли,
дело какое. Теперь у него под Царицыном три баржи тюленьего жиру. Знаешь сам, каковы цены на
этот товар. А недели через две, не то и скорее, они в гору пойдут.
Вот и вздумалось мне по теперешней низкой цене у Меркулова все три баржи купить. Понимаешь?
—
Раздел поминал!.. Так
это он у вас на
раздел займовал! — злобно захохотав, вскрикнул Самоквасов. — Охота была вам ссужать такого бездельника, шалыгана непутного. Плакали, сударь, ваши денежки, плакали!..
Это ведь он со мной тягается — выдели его из капитала, порушь отцами, дедами заведенное
дело… Шиш возьмет!..
Вот что!.. Совсем надо взбеситься, чтобы сделать по его… Подлец он, мерзкий распутник!..
—
Вот это так,
вот это настоящее
дело, — весело потирая руки и похаживая взад и вперед по комнате, говорил Самоквасов. —
Это вы как надо быть рассуждаете… Приятно даже слушать!.. Мой совет, вашего
дела вдаль не откладывать. Засадите поскорей шельмеца — и
дело с концом… Пожалуйста, поторопитесь, не упустите шатуна, не то он, пожалуй, туда лыжи навострит, что в пять лет не разыщешь.
—
Вот до чего мы с вами договорились, — с улыбкой сказала Марья Ивановна. — В богословие пустились… Оставимте
эти разговоры, Марко Данилыч. Писание — пучина безмерная, никому вполне его не понять, разве кроме людей, особенной благодатью озаренных, тех людей, что имеют в устах «слово живота»… А такие люди есть, — прибавила она, немного помолчав, и быстро взглянула на Дуню. — Не в том
дело, Марко Данилыч, — не невольте Дунюшки и все предоставьте воле Божией. Господь лучше вас устроит.
И
вот, подумаешь, судьба-то что делает: не прошло двух годов, как
этот самый Зерьян сряду
дня по три в ногах у меня валялся, чтобы похлопотал за него у хана.
—
Вот что, — надумавшись, сказал он Хлябину. — По билету вижу, что ты в самом
деле вышел из полону. Хоша и много ты насказал несодеянного, а все-таки насчет брата я постараюсь узнать повернее, а потом что надо, то и сделаю.
Этот оренбургский татарин к Макарью на ярманку ездит?
—
Вот это так. Что
дело, то
дело…
Это как есть совершенно верно, — захохотал Седов. — Ежели Бог наличными поможет вам, ежели, значит, деньги на вас с неба свалятся, тогда можно вам и без клада обойтись.
«Рубль на рубль! — подумал каждый из рыбников. — Да ведь
это золотое
дно, сто лет живи, такого случáя в другой раз не выпадет. Только
вот беда — складчину кому поручить?… Кому ни поручи — всяк надует…»
«Верных семьдесят тысяч, не то и побольше, будет мне припену от
этой покупки, — размышляет Марко Данилыч. — Дураки же, да какие еще дураки пустобородые зятья Доронина!.. Сколько денег зря упустили, все одно что в печке сожгли.
Вот они и торговцы на новый лад!..
Вот и новые порядки!.. Бить-то вас некому!.. Да пускай их, — у Дунюшки теперь лишних семьдесят тысяч —
это главное
дело!»
— Только-то? — прежним голосом ласки промолвила с улыбкой Варенька. — Чем же тут смущаться?.. Не в один Успенский пост, а всю жизнь надо поститься… Но что такое пост? Не в том он, чтобы молока да яиц не есть —
это дело телесное, нечего о нем заботиться. Душой надо поститься, скорбеть, ежели совесть тебя в чем-нибудь зазирает. Сердце смиренное, дух сокрушенный —
вот настоящий пост.
— Имею, — скромно опуская глаза, промолвил Денисов. — Я послан верховным пророком внушать
это верным-праведным. Была некогда проповедь покаяния, теперь в последние
дни мира настало время проповеди послушания. Я и другие посланы на такую проповедь. Утвердить в людях Божьих беззаветное повиновение воле пророческой —
вот зачем послали меня.
— То-то, смотрите. У меня на
этот счет строго. Высшее начальство обратило внимание на вашего брата. А то и в самом
деле очень много уж воли вы забрали, — проговорил, нахмурясь, городничий. — Так подайте объявление, а в
день похорон я побываю у вас
вот с господином стряпчим да еще, может быть, кое с кем из чиновных. А что дочь покойника?
— Чубалов, Герасим Силыч, — ответила Дарья Сергевна. — В деревне Сосновке он живет. Прежде частенько бывал у Марка Данилыча, и обедывал, и ночевывал, а иной раз и по два и по три
дня у него гостил. Да
вот уж с год, как ни разу не бывал. Болтал Василий Фадеев, что какие-то у него расчеты были с покойником, и Герасим Силыч остался им недоволен. А другое
дело, может, все
это и вздор. Ведь Фадеев что ни слово, то соврет.
— Тут не шутки, а настоящее
дело, — возразил Чапурин. — Выслушайте меня да по душе и дайте ответ.
Вот дело в чем: Авдотья Марковна осталась теперь как есть круглой сиротой. В торговых и других
делах ни она, ни Дарья Сергевна ничего не разумеют —
дело женское,
эти дела им не по разуму. По моему рассужденью, о чем я Авдотье Марковне еще до кончины покойника говорил и она на то согласилась, — надо ей все распродать либо на сроки сдать в кортому.
— А зачем же меня женили силой? Хотел разве я жениться на
этой колоде, сватался, что ли? Обманом да силой из Комарова меня выкрали, венчали супротив моей воли… А потом говорил он, что все
это вот было его рук
дело. А теперь отлынивать стал, намедни здесь, на
этом самом месте говорил, что он
делу тому непричастен, — с озлобленьем сказал Василий Борисыч и, поворотясь, застонал и заохал.