Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А
вот посмотрим, как пойдет
дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в
это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Аммос Федорович (в сторону).
Вот выкинет штуку, когда в самом
деле сделается генералом!
Вот уж кому пристало генеральство, как корове седло! Ну, брат, нет, до
этого еще далека песня. Тут и почище тебя есть, а до сих пор еще не генералы.
Хлестаков. Да что? мне нет никакого
дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь, до
этого вам далеко…
Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что у меня нет ни копейки.
Хлестаков.
Вот вздор какой! я
этого не принимаю. Ты скажи ему: что
это, в самом
деле, такое!..
Этого мало.
Аммос Федорович. А я на
этот счет покоен. В самом
деле, кто зайдет в уездный суд? А если и заглянет в какую-нибудь бумагу, так он жизни не будет рад. Я
вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон не разрешит, что в ней правда и что неправда.
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он вас по почте не отправил куды-нибудь подальше. Слушайте:
эти дела не так делаются в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и того… как там следует — чтобы и уши не слыхали.
Вот как в обществе благоустроенном делается! Ну,
вот вы, Аммос Федорович, первый и начните.
Хлестаков. Нет, вы
этого не думайте: я не беру совсем никаких взяток.
Вот если бы вы, например, предложили мне взаймы рублей триста — ну, тогда совсем
дело другое: взаймы я могу взять.
Солнышко-то и само по себе так стояло, что должно было светить кособрюхим в глаза, но головотяпы, чтобы придать
этому делу вид колдовства, стали махать в сторону кособрюхих шапками:
вот, дескать, мы каковы, и солнышко заодно с нами.
Несмотря на то что он не присутствовал на собраниях лично, он зорко следил за всем, что там происходило. Скакание, кружение, чтение статей Страхова — ничто не укрылось от его проницательности. Но он ни словом, ни
делом не выразил ни порицания, ни одобрения всем
этим действиям, а хладнокровно выжидал, покуда нарыв созреет. И
вот эта вожделенная минута наконец наступила: ему попался в руки экземпляр сочиненной Грустиловым книги:"О восхищениях благочестивой души"…
На третий
день сделали привал в слободе Навозной; но тут, наученные опытом, уже потребовали заложников. Затем, переловив обывательских кур, устроили поминки по убиенным. Странно показалось слобожанам
это последнее обстоятельство, что
вот человек игру играет, а в то же время и кур ловит; но так как Бородавкин секрета своего не разглашал, то подумали, что так следует"по игре", и успокоились.
— По
делом за то, что всё
это было притворство, потому что
это всё выдуманное, а не от сердца. Какое мне
дело было до чужого человека? И
вот вышло, что я причиной ссоры и что я делала то, чего меня никто не просил. Оттого что всё притворство! притворство! притворство!…
— Я
вот говорю Анне Аркадьевне, — сказал Воркуев, — что если б она положила хоть одну сотую той энергии на общее
дело воспитания русских детей, которую она кладет на
эту Англичанку, Анна Аркадьевна сделал бы большое, полезное
дело.
Ты
вот презираешь общественную служебную деятельность, потому что тебе хочется, чтобы
дело постоянно соответствовало цели, а
этого не бывает.
— Ну, уж извини меня, но есть что-то мизерное в
этом считаньи. У нас свои занятия, у них свои, и им надо барыши. Ну, впрочем,
дело сделано, и конец. А
вот и глазунья, самая моя любимая яичница. И Агафья Михайловна даст нам
этого травничку чудесного…
— Ах! — вскрикнула она, увидав его и вся просияв от радости. — Как ты, как же вы (до
этого последнего
дня она говорила ему то «ты», то «вы»)?
Вот не ждала! А я разбираю мои девичьи платья, кому какое…
― У нас идут переговоры с ее мужем о разводе. И он согласен; но тут есть затруднения относительно сына, и
дело это, которое должно было кончиться давно уже,
вот тянется три месяца. Как только будет развод, она выйдет за Вронского. Как
это глупо,
этот старый обычай кружения, «Исаия ликуй», в который никто не верит и который мешает счастью людей! ― вставил Степан Аркадьич. ― Ну, и тогда их положение будет определенно, как мое, как твое.
—
Вот оно, из послания Апостола Иакова, — сказал Алексей Александрович, с некоторым упреком обращаясь к Лидии Ивановне, очевидно как о
деле, о котором они не раз уже говорили. — Сколько вреда сделало ложное толкование
этого места! Ничто так не отталкивает от веры, как
это толкование. «У меня нет
дел, я не могу верить», тогда как
это нигде не сказано. А сказано обратное.
—
Вот так, — сказала она, обдергивая складки своего шерстяного платья. Действительно, он заметил, что во весь
этот день больной хватал на себе и как будто хотел сдергивать что-то.
— Меня очень занимает
вот что, — сказал Левин. — Он прав, что
дело наше, то есть рационального хозяйства, нейдет, что идет только хозяйство ростовщическое, как у
этого тихонького, или самое простое. Кто в
этом виноват?
— Да
вот что хотите, я не могла. Граф Алексей Кириллыч очень поощрял меня — (произнося слова граф Алексей Кириллыч, она просительно-робко взглянула на Левина, и он невольно отвечал ей почтительным и утвердительным взглядом) — поощрял меня заняться школой в деревне. Я ходила несколько раз. Они очень милы, но я не могла привязаться к
этому делу. Вы говорите — энергию. Энергия основана на любви. А любовь неоткуда взять, приказать нельзя.
Вот я полюбила
эту девочку, сама не знаю зачем.
— Так видишь, — продолжал Николай Левин, с усилием морща лоб и подергиваясь. Ему, видимо, трудно было сообразить, что сказать и сделать. —
Вот видишь ли… — Он указал в углу комнаты какие-то железные бруски, завязанные бичевками. — Видишь ли
это?
Это начало нового
дела, к которому мы приступаем.
Дело это есть производительная артель….
— А
эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, — и он дернулся шеей, говоря
это. — Но люблю ее и уважаю и всех, кто меня хочет знать, — прибавил он, возвышая голос и хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она всё равно что моя жена, всё равно. Так
вот, ты знаешь, с кем имеешь
дело. И если думаешь, что ты унизишься, так
вот Бог, а
вот порог.
— Ах, мне всё равно! — сказала она. Губы ее задрожали. И ему показалось, что глаза ее со странною злобой смотрели на него из-под вуаля. — Так я говорю, что не в
этом дело, я не могу сомневаться в
этом; но
вот что он пишет мне. Прочти. — Она опять остановилась.
— Приеду когда-нибудь, — сказал он. — Да, брат, женщины, —
это винт, на котором всё вертится.
Вот и мое
дело плохо, очень плохо. И всё от женщин. Ты мне скажи откровенно, — продолжал он, достав сигару и держась одною рукой зa бокал, — ты мне дай совет.
Вот они и сладили
это дело… по правде сказать, нехорошее
дело! Я после и говорил
это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против
этого?.. Но в то время я ничего не знал об их заговоре.
Вот раз приехал Казбич и спрашивает, не нужно ли баранов и меда; я велел ему привести на другой
день.
— То есть, кажется, он подозревал. Спустя несколько
дней узнали мы, что старик убит.
Вот как
это случилось…
Переговоры наши продолжались довольно долго; наконец мы решили
дело вот как: верстах в пяти отсюда есть глухое ущелье; они туда поедут завтра в четыре часа утра, а мы выедем полчаса после их; стреляться будете на шести шагах —
этого требовал сам Грушницкий.
— От княгини Лиговской; дочь ее больна — расслабление нервов… Да не в
этом дело, а
вот что: начальство догадывается, и хотя ничего нельзя доказать положительно, однако я вам советую быть осторожнее. Княгиня мне говорила нынче, что она знает, что вы стрелялись за ее дочь. Ей все
этот старичок рассказал… как бишь его? Он был свидетелем вашей стычки с Грушницким в ресторации. Я пришел вас предупредить. Прощайте. Может быть, мы больше не увидимся, вас ушлют куда-нибудь.
Англичанин стоит и сзади держит на веревке собаку, и под собакой разумеется Наполеон: «Смотри, мол, говорит, если что не так, так я на тебя сейчас выпущу
эту собаку!» — и
вот теперь они, может быть, и выпустили его с острова Елены, и
вот он теперь и пробирается в Россию, будто бы Чичиков, а в самом
деле вовсе не Чичиков.
«А мне пусть их все передерутся, — думал Хлобуев, выходя. — Афанасий Васильевич не глуп. Он дал мне
это порученье, верно, обдумавши. Исполнить его —
вот и все». Он стал думать о дороге, в то время, когда Муразов все еще повторял в себе: «Презагадочный для меня человек Павел Иванович Чичиков! Ведь если бы с этакой волей и настойчивостью да на доброе
дело!»
В других домах рассказывалось
это несколько иначе: что у Чичикова нет вовсе никакой жены, но что он, как человек тонкий и действующий наверняка, предпринял, с тем чтобы получить руку дочери, начать
дело с матери и имел с нею сердечную тайную связь, и что потом сделал декларацию насчет руки дочери; но мать, испугавшись, чтобы не совершилось преступление, противное религии, и чувствуя в душе угрызение совести, отказала наотрез, и что
вот потому Чичиков решился на похищение.
—
Это просто выдумано только для прикрытья, а
дело вот в чем: он хочет увезти губернаторскую дочку.
— Да будто один Михеев! А Пробка Степан, плотник, Милушкин, кирпичник, Телятников Максим, сапожник, — ведь все пошли, всех продал! — А когда председатель спросил, зачем же они пошли, будучи людьми необходимыми для дому и мастеровыми, Собакевич отвечал, махнувши рукой: — А! так просто, нашла дурь: дай, говорю, продам, да и продал сдуру! — Засим он повесил голову так, как будто сам раскаивался в
этом деле, и прибавил: —
Вот и седой человек, а до сих пор не набрался ума.
— Управитель так и оторопел, говорит: «Что вам угодно?» — «А! говорят, так
вот ты как!» И вдруг, с
этим словом, перемена лиц и физиогномии… «За
делом! Сколько вина выкуривается по именью? Покажите книги!» Тот сюды-туды. «Эй, понятых!» Взяли, связали, да в город, да полтора года и просидел немец в тюрьме.
Очарованный проситель возвращался домой чуть не в восторге, думая: «
Вот наконец человек, каких нужно побольше,
это просто драгоценный алмаз!» Но ждет проситель
день, другой, не приносят
дела на дом, на третий тоже.
— Черта лысого получишь! хотел было, даром хотел отдать, но теперь
вот не получишь же! Хоть три царства давай, не отдам. Такой шильник, [Шильник — плут.] печник гадкий! С
этих пор с тобой никакого
дела не хочу иметь. Порфирий, ступай скажи конюху, чтобы не давал овса лошадям его, пусть их едят одно сено.
— Нет, вы не так приняли
дело: шипучего мы сами поставим, — сказал председатель, —
это наша обязанность, наш долг. Вы у нас гость: нам должно угощать. Знаете ли что, господа! Покамест что, а мы
вот как сделаем: отправимтесь-ка все, так как есть, к полицеймейстеру; он у нас чудотворец: ему стоит только мигнуть, проходя мимо рыбного ряда или погреба, так мы, знаете ли, так закусим! да при
этой оказии и в вистишку.
Чичиков глядел на него пристально и думал: «Что ж? с
этим, кажется, чиниться нечего». Не отлагая
дела в дальний ящик, он объяснил полковнику тут же, что так и так: имеется надобность
вот в каких душах, с совершеньем таких-то крепостей.
— Все
это хорошо, только, уж как хотите, мы вас не выпустим так рано. Крепости будут совершены сегодня, а вы все-таки с нами поживите.
Вот я сейчас отдам приказ, — сказал он и отворил дверь в канцелярскую комнату, всю наполненную чиновниками, которые уподобились трудолюбивым пчелам, рассыпавшимся по сотам, если только соты можно уподобить канцелярским
делам: — Иван Антонович здесь?
Он мог бы чувства обнаружить,
А не щетиниться, как зверь;
Он должен был обезоружить
Младое сердце. «Но теперь
Уж поздно; время улетело…
К тому ж — он мыслит — в
это делоВмешался старый дуэлист;
Он зол, он сплетник, он речист…
Конечно, быть должно презренье
Ценой его забавных слов,
Но шепот, хохотня глупцов…»
И
вот общественное мненье!
Пружина чести, наш кумир!
И
вот на чем вертится мир!
— Да, — сказал Атвуд, видя по улыбающимся лицам матросов, что они приятно озадачены и не решаются говорить. — Так
вот в чем
дело, капитан… Не нам, конечно, судить об
этом. Как желаете, так и будет. Я поздравляю вас.
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой же
день, после всех сих мечтаний (то есть
это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на меня, все!
—
Это не ваше дело-с! — прокричал он, наконец, как-то неестественно громко, — а
вот извольте-ка подать отзыв, который с вас требуют. Покажите ему, Александр Григорьевич. Жалобы на вас! Денег не платите! Ишь какой вылетел сокол ясный!
— Какое мне
дело, что вам в голову пришли там какие-то глупые вопросы, — вскричал он. —
Это не доказательство-с! Вы могли все
это сбредить во сне,
вот и все-с! А я вам говорю, что вы лжете, сударь! Лжете и клевещете из какого-либо зла на меня, и именно по насердке за то, что я не соглашался на ваши вольнодумные и безбожные социальные предложения,
вот что-с!
— Я, брат Родя, у вас тут теперь каждый
день так обедаю, — пробормотал он, насколько позволял набитый полный рот говядиной, — и
это все Пашенька, твоя хозяюшка, хозяйничает, от всей души меня чествует. Я, разумеется, не настаиваю, ну да и не протестую. А
вот и Настасья с чаем! Эка проворная! Настенька, хошь пивца?
— Да как же,
вот этого бедного Миколку вы ведь как, должно быть, терзали и мучили, психологически-то, на свой манер, покамест он не сознался;
день и ночь, должно быть, доказывали ему: «ты убийца, ты убийца…», — ну, а теперь, как он уж сознался, вы его опять по косточкам разминать начнете: «Врешь, дескать, не ты убийца! Не мог ты им быть! Не свои ты слова говоришь!» Ну, так как же после
этого должность не комическая?
—
Это другая сплетня! — завопил он. — Совсем, совсем не так
дело было!
Вот уж это-то не так!
Это все Катерина Ивановна тогда наврала, потому что ничего не поняла! И совсем я не подбивался к Софье Семеновне! Я просто-запросто развивал ее, совершенно бескорыстно, стараясь возбудить в ней протест… Мне только протест и был нужен, да и сама по себе Софья Семеновна уже не могла оставаться здесь в нумерах!
Вот в чем
дело: есть у меня дядя (я вас познакомлю; прескладной и препочтенный старичонка!), а у
этого дяди есть тысяча рублей капиталу, а сам живет пенсионом и не нуждается.
—
Это пусть, а все-таки вытащим! — крикнул Разумихин, стукнув кулаком по столу. — Ведь тут что всего обиднее? Ведь не то, что они врут; вранье всегда простить можно; вранье
дело милое, потому что к правде ведет. Нет, то досадно, что врут, да еще собственному вранью поклоняются. Я Порфирия уважаю, но… Ведь что их, например, перво-наперво с толку сбило? Дверь была заперта, а пришли с дворником — отперта: ну, значит, Кох да Пестряков и убили!
Вот ведь их логика.
— Еще бы; а
вот генерала Кобелева никак не могли там при мне разыскать. Ну-с, долго рассказывать. Только как я нагрянул сюда, тотчас же со всеми твоими
делами познакомился; со всеми, братец, со всеми, все знаю;
вот и она видела: и с Никодимом Фомичом познакомился, и Илью Петровича мне показывали, и с дворником, и с господином Заметовым, Александром Григорьевичем, письмоводителем в здешней конторе, а наконец, и с Пашенькой, —
это уж был венец;
вот и она знает…