Неточные совпадения
—
Ну, ладно, — молвила Фленушка. — Повидаемся на днях; улучу времечко. Молчи у меня, беспременно сведу
вас.
— Вот
вам отцовский наказ, — молвил детям Иван Григорьич, — по утрам и на сон грядущий каждый день молитесь за здравье рабы Божьей Агриппины. Слышите? И Маша чтобы молилась.
Ну, да я сам ей скажу.
—
Ну как
вас, дорогих моих, Господь милует? Здоровы ли все у
вас? — спрашивала Манефа, садясь на кресло и усаживая рядом с собой Аграфену Петровну.
— Эх, грому на
вас нет!.. Спят ровно убитые!.. Вставай, вставай, ребятушки!.. Много спать — добра не видать!.. Топоры по
вас давно стосковались…
Ну же,
ну, поднимайтесь, молодцы!
— Чудаки
вы, право, чудаки, — молвил Патап Максимыч. — Эки порядки установили!..
Ну, конайте живей.
—
Ну, рассказывай, какие у
вас тут клады, — через несколько времени сказал он, обращаясь к Артемию.
—
Ну, гости дорогие, любезненькие
вы мои, — сказал отец Михаил, оставшись с ними в опустевшей келарне, — теперь я
вас до гостиного двора провожу, там и успокоитесь…
—
Ну, так как же, отче? — сказал он. — Как у
вас песок-то в золото переделывают?
—
Ну ладно, ладно. Будет шутку шутить… Рассказывай, как в самом деле ихняя затея варилась, — прервал Колышкин. — Глазком бы посмотреть, как плуты моего крестного оплетать задумали, — с усмешкой прибавил он. — Сидят небось важно, глядят задумчиво, не улыбнутся, толкуют чинно, степенно… А крестный себе на уме, попирает смех на сердце, а сам бровью не моргнет: «Толкуйте, мол, голубчики, распоясывайтесь, выкладывайте, что у
вас на уме сидит, а мне как
вас насквозь не видеть?..» Ха-ха-ха!..
—
Ну как
вы, матушка, время проводили? Все ль подобру-поздорову? — сладеньким, заискивающим голосом спрашивала казначея мать Таифа едва отогревшуюся на горячей лежанке игуменью.
— И из городу были, и из деревень были, и купцы были: всякие были. Да
ну их — Господь с ними. Вы-то как без меня поживали? — спросила Манефа.
—
Ну, ступайте-ка, девицы, спать-ночевать, — сказала Манефа, обращаясь к Фленушке и Марьюшке. — В келарню-то ужинать не ходите, снежно, студено. Ехали мы, мать София, так лесом-то ничего, а на поляну как выехали, такая метель поднялась, что свету Божьего не стало видно. Теперь так и метет… Молви-ка, Фленушка, хоть Наталье, принесла бы
вам из келарни поужинать, да яичек бы, что ли, сварили, аль яиченку сделали, молочка бы принесла.
Ну, подите со Христом.
—
Ну уж почет, — нечего сказать! — ответит, бывало, Залетов. — Свысока-то станешь глядеть — глаза запорошишь. Не в пример лучше по-нашему, по-серому: лежи низенько, ползи помаленьку, и упасть некуда, а хоть и упадешь, не зашибешься. Так-то, други
вы мои любезные.
— Ишь, грозная какая у
вас мать-та… — шутливо молвил он дочерям. —
Ну, прости, Христа ради, Захаровна, недоглядел… Право слово, недоглядел, — сказал он жене.
—
Ну, полно, полно же… перестань, девонька… Не слези своих глазынек… Ведь это я так только с досады молвила. Бог милостив, не помру, не пристроивши
вас за добрых людей… Молитесь Богу, девоньки, молитесь хорошенько… Он, свет, не оставит
вас.
— Ладно, хорошо. Господь
вас благословит… шейте с Богом, — молвила игуменья, глядя полными любви глазами на Фленушку. — Ах ты, Фленушка моя, Фленушка! — тихо проговорила она после долгого молчания. — С ума ты нейдешь у меня… Вот по милости Господней поднялась я с одра смертного…
Ну а если бы померла, что бы тогда было с тобой?.. Бедная ты моя сиротинка!..
—
Ну уж это, матушка, кажется,
вы на них напрасно, — заступилась Марья Гавриловна.
— Новенькую какую-нибудь, — продолжала Фленушка, не снимая руки с плеча Василья Борисыча. — Тоску нагнали
вы своим мычаньем. Слушать даже противно. Да
ну же, Василий Борисыч, запевай развеселую!..
— Ерихоны, дуй
вас горой!.. Перекосило б
вас с угла на угол, — бранился дядя Елистрат, кладя в карманы оставшиеся куски белого и пеклеванного хлеба и пару соленых огурцов… —
Ну, земляк, — обратился он к Алексею, потягиваясь и распуская опояску, — за хлеб, за соль, за щи спляшем, за пироги песенку споем!.. Пора, значит, всхрапнуть маленько. Стало брюхо что гора, дай Бог добресть до двора.
—
Ну что, сударыня, облегчило ли
вас хоть маленько? — спрашивала Манефа, садясь на диван возле Марьи Гавриловны.
—
Ну, эти игры там не годятся, про них и не поминайте — не то как раз осмеют… — сказал маклер. — Другие надобно знать… Да я обучу
вас по времени… А теперь — прежде всего оденьтесь как следует, на руки перчатки наденьте в обтяжку, да чтоб завсегда перчатки были чистые… Под скобку тоже
вам ходить не приходится… Прежде портного — зайдите
вы к цирюльнику, там обстригут
вас, причешут.
—
Ну, очень рад, что у
вас «первеющий» пароход… Желаю доброго здоровья и всякого успеха… До приятного свиданья!.. — сказал Сергей Андреич, остановясь у входной двери с заложенными за спину руками.
—
Ну, ладно… Да
вы не бойтесь. Ловкой рукой все обрядим… Сама настороже стану, — лукаво усмехнувшись, бойко и резво проговорила Фленушка.
— Погляжу я на
вас, — с задорной улыбкой сказала ему Фленушка, — настоящий
вы скосырь московский!.. Мастер девушек с ума сводить… Что-то Устюша теперь?..
Ну, да ведь я не за тем, чтоб ее поминать… прощайте, не обманите же… Только что после ужина матери по кельям разбредутся, тотчас к большому кресту да тропой в перелесок… Смотрите ж.
— Да вот хоть бы тот же парень, что давеча
вас ухватил, — тихонько ответил ему Марко Данилыч. — Давно его знаю — Васька Пыжов, в ямщиках прежде на станции жил, да с чего-то спился,
ну и стал ревнителем.
— Известно, не даст, — согласилась Фленушка. — От него не уйдешь…
Вы хорошенько жениха-то пугайте, обвенчаешься, мол, не в пример дешевле разделаешься.
Ну, мол, побьет тебя маленько Чапурин, поколотит… Без этого уж нельзя, а потом, мол, и гнев на милость положит.
—
Ну, не водится так не водится, — продолжала Никитишна. — Да постой, Фленушка, постой!.. Ты у меня не таранти! Что сбиваешь старуху? Разве здесь одни обительские девицы? Есть и мирские. Сем-ка спрошусь я у матушки, не дозволит ли сказку
вам рассказать.
—
Ну его к Богу, Ивана-царевича, — добродушно улыбаясь, сказала девицам Дарья Никитишна. — Пусть его ездит под светлым месяцем, под белыми облаками, под частыми звездами. Сказывай, девицы, пó ряду одна за другой, как бы каждая из
вас с мужем жила, как бы стала ему угождать, как бы жизнь свою с ним повела?
— Посуда-то чем провинилась? Ах
вы, озорники, озорники!
Ну, да уж не диви бы на
вас, молодых, старики-то, старики-то туда же! Чем бы унимать молодых, а они сами! — говорила мать Таисея.
— А ну-ка, служивый, испробуй ромку теперь, — сказал Самоквасов, доставая другую баклажку. — Так по скольку ж батька-то у
вас за венчанье берет?
—
Ну, так и быть… Прощать так прощать, миловать так миловать!.. Вставайте!.. Бог
вас простит, — стегнув в последний раз зятя с дочерью, сказал Патап Максимыч и бросил в сторону плетку.