Неточные совпадения
—
Ну, что у
вас там? — спрашивала она, тыкая кулаком в подушку. — Что — мать? В театре? Варавка — с ними? Ага!
—
Ну, что у
вас там, дома?
—
Ну, что же, какие же у
вас в гимназии кружки? — слышал Клим и, будучи плохо осведомленным, неуверенно, однако почтительно, как Ржиге, отвечал...
—
Ну, а у
вас как? Говорите громче и не быстро, я плохо слышу, хина оглушает, — предупредил он и, словно не надеясь, что его поймут, поднял руки и потрепал пальцами мочки своих ушей; Клим подумал, что эти опаленные солнцем темные уши должны трещать от прикосновения к ним.
— Н’нет, не жирно. А говорили про него — р’радикал.
Вы, коллега, не из Новгорода? Нет?
Ну, все равно, будемте знакомы — Попов, Николай.
— Можно! — крикнула Телепнева, топнув ногой. — Я — докажу. Лида, слушай, я прочитаю стихи.
Вы, Клим, тоже… Впрочем,
вы…
Ну, все равно…
— Да ведь я говорю! Согласился Христос с Никитой: верно, говорит, ошибся я по простоте моей. Спасибо, что ты поправил дело, хоть и разбойник. У
вас, говорит, на земле все так запуталось, что разобрать ничего невозможно, и, пожалуй, верно
вы говорите. Сатане в руку, что доброта да простота хуже воровства.
Ну, все-таки пожаловался, когда прощались с Никитой: плохо, говорит, живете, совсем забыли меня. А Никита и сказал...
—
Ну, чему же
вы можете помешать?
—
Ну, довольно с
вас? — спросил Иноков, усмехаясь.
— Оторвана? — повторил Иноков, сел на стул и, сунув шляпу в колени себе, провел ладонью по лицу. —
Ну вот, я так и думал, что тут случилась какая-то ерунда. Иначе, конечно,
вы не стали бы читать. Стихи у
вас?
— Какой
вы проницательный, черт возьми, — тихонько проворчал Иноков, взял со стола пресс-папье — кусок мрамора с бронзовой, тонконогой женщиной на нем — и улыбнулся своей второй, мягкой улыбкой. — Замечательно проницательный, — повторил он, ощупывая пальцами бронзовую фигурку. — Убить, наверное, всякий способен,
ну, и я тоже. Я — не злой вообще, а иногда у меня в душе вспыхивает эдакий зеленый огонь, и тут уж я себе — не хозяин.
—
Ну, так что? — спросил Иноков, не поднимая головы. — Достоевский тоже включен в прогресс и в действительность. Мерзостная штука действительность, — вздохнул он, пытаясь загнуть ногу к животу, и, наконец, сломал ее. — Отскакивают от нее люди —
вы замечаете это? Отлетают в сторону.
—
Ну да, я понимаю! Разумеется, я напишу в Москву отзыв, который гарантирует
вас от повторения таких — скажем — необходимых неприятностей, если, конечно,
вы сами не пожелаете вызвать повторения.
— Примечательная походка у
вас, — широко улыбаясь в бороду, снова отросшую, заговорил Кутузов негромко, но весело. — Как будто
вы идете к женщине, которую уже разлюбили, а?
Ну, как живете?
— Ну-с, я иду, — сказал Кутузов, входя в комнату. — А
вы, Самгин?
Кричит: «Я
вам не парень, я втрое старше
вас!» Долго мы состязались, потом он говорит: «
Вы, Долганов, престиж мой подрываете, какого черта!»
Ну, посмеялись мы; конечно, тихонько смеемся, чтобы престиж не пострадал.
—
Ну, да! А — что же? А чем иным, как не идеализмом очеловечите
вы зоологические инстинкты? Вот
вы углубляетесь в экономику, отвергаете необходимость политической борьбы, и народ не пойдет за
вами, за вульгарным вашим материализмом, потому что он чувствует ценность политической свободы и потому что он хочет иметь своих вождей, родных ему и по плоти и по духу, а
вы — чужие!
— Да, да, я так думаю! Правда? — спросила она, пытливо глядя в лицо его, и вдруг, погрозив пальцем: —
Вы — строгий! — И обратилась к нахмуренному Дмитрию: — Очень трудный язык, требует тонкий слух: тешу, чешу, потесать — потешать, утесать — утешать. Иван очень смеялся, когда я сказала: плотник утешает дерево топором. И — как это: плотник? Это значит — тельник, —
ну, да! — Она снова пошла к младшему Самгину. — Отчего
вы были с ним нелюбезны?
— Не понимаете? — спросил он, и его светлые глаза снова стали плоскими. — А понять — просто: я предлагаю
вам активно выразить ваши подлинные симпатии, решительно встать на сторону правопорядка… ну-с?
— Арестована?
Ну, вот… А
вы не знаете, как мне найти Марью Ивановну?
— Ах, да!
Ну,
вас приняли за этого, который воспользовался документом.
—
Ну, тут мы ему говорим: «Да
вы, товарищ, валяйте прямо — не о крапиве, а о буржуазии, ведь мы понимаем, о каких паразитах речь идет!» Но он — осторожен, — одобрительно сказал Дунаев.
— Коркунов? — ворковал он. —
Ну, что же Коркунов? Это — для гимназистов. Вот, я
вам расскажу о нем… Дорогу чародею! — вскричал он, отскочив от Самгина.
— Ну-с, а
вы как бы ответили Понтию Пилату? Христос не решился сказать: «Аз есмь истина», а
вы —
вы сказали бы?
—
Вы — оптимист, — возражал ему большой, толстогубый Тарасов, выдувая в как ф, грозя пальцем и разглядывая Змиева неподвижным, мутноватым взглядом темных глаз. — Что значит: Россия пробуждается?
Ну, признаем, что у нас завелся еще двуглавый орел в лице двух социалистических, скажем, партий. Но — это не на земле, а над землей.
— Вижу — скромный огонек у
вас, спросил горничную: чужих — нет? Нет.
Ну, я и осмелился.
— Пьяный я — плакать начинаю, ей-богу! Плачу и плачу, и черт знает о чем плачу, честное слово!
Ну, спасибо
вам за привет и ласку…
—
Ну, знаете,
вы, кажется, тоже, — перебила его Татьяна и, после паузы, договорила с неприятной усмешкой: — Тоже неизвестно кто!
— Ежели
вы докладать будете про этот грабеж, так самый главный у них — печник. Потом этот, в красной рубахе. Мишка Вавилов,
ну и кузнец тоже. Мосеевы братья…
Вам бы, для памяти, записать фамилии ихние, — как думаете?
—
Ну, как
вы живете? — снисходительно спрашивал он. — Все еще стараетесь загнать всех людей в один угол?
—
Ну, милейший,
вы, кажется, бредите, — сказала Сомова, махнув на него рукою.
—
Ну, вот, скажите: как
вам кажется: будет у нас революция?
— Видите ли… Рассказывал я
вам о себе разное, там,
ну — винюсь: все это я выдумал для приличия. Жен выдумал и вообще всю жизнь…
— В сыщики я пошел не из корысти, а — по обстоятельствам нужды, — забормотал Митрофанов, выпив водки. —
Ну и фантазия, конечно. Начитался воровских книжек, интересно! Лекок был человек великого ума. Ах, боже мой, боже мой, — погромче сказал он, — простили бы
вы мне обман мой! Честное слово — обманывал из любви и преданности, а ведь полюбить человека — трудно, Клим Иванович!
— Но уж
вы, Сомова, не мешайте, — попросил Суслов — строго попросил. — Ну-с, дальше, Гогина! — сказал он тоном учителя в школе; улыбаясь, Варвара села рядом с ним.
— Негодяй какой, — проворчал Суслов сквозь зубы. —
Ну, а
вы, Самгин, что думаете о манифестации?
—
Ну, да. Я, конечно, с филерами знаком по сходству службы. Следят, Клим Иванович, за посещающими
вас.
— Ну-с, что же
вы скажете?
—
Ну, — сказал он, не понижая голоса, — о ней все собаки лают, курицы кудакают, даже свиньи хрюкать начали. Скучно, батя! Делать нечего. В карты играть — надоело, давайте сделаем революцию, что ли? Я эту публику понимаю. Идут в революцию, как неверующие церковь посещают или участвуют в крестных ходах.
Вы знаете — рассказ напечатал я, — не читали?
—
Ну, я пойду, благодарствуйте! Рад, что видел
вас здоровым, — с обидным равнодушием проговорил Туробоев. Но, держа руку Самгина холодной, вялой рукой, он предложил...
— Какая
вы партия,
ну, какая
вы партия?
— В чем же убитые виноваты?
Ну, сказали бы рабочим: нельзя! А выходит, что было сказано: они пойдут, а
вы — бейте!
—
Ну, что ж нам растягивать эту историю, — говорил он, равнодушно и, пожалуй, даже печально уставив глаза на Самгина. —
Вы, разумеется, показаний не дадите, — не то — спросил, не то — посоветовал он. — Нам известно, что, прибыв из Москвы, воспользовавшись помощью местного комитета большевиков и в пользу этого комитета,
вы устроили ряд платных собраний, на которых резко критиковали мероприятия правительства, — угодно
вам признать это?
— Все это — ненадолго, ненадолго, — сказал доктор, разгоняя дым рукой. — Ну-ко, давай, поставим компресс. Боюсь, как левый глаз у него?
Вы, Самгин, идите спать, а часа через два-три смените ее…
—
Ну, как
вы? Оправились? Домой идете? Послушайте-ка, там, в ваших краях, баррикады есть и около них должен быть товарищ Яков, эдакий…
— Трудно сказать — какой,
ну, да
вы найдете. Так вот ему записочка.
Вы ее в мундштук папиросы спрячьте, а папиросу, закурив, погасите. В случае, если что-нибудь эдакое, —
ну, схватят, например, — так
вы мундштук откусите и жуйте. Так? Не надо, чтоб записочка попала в чужие руки, — понятно?
Ну вот! Успеха!
— Да — нет! Как же можно? Что
вы… что…
Ну… боже мой… — И вдруг, не своим голосом, он страшно крикнул...
—
Ну, уж — нет! Это — наша баррикада, мы не уйдем! Ишь
вы какие!
— Н-ну, зачем же машинистов? — раздумчиво сказал Самгин. — О машинистах, разумеется, неверно. Но отсюда надо уходить. —
Вы идите, я поговорю…