Неточные совпадения
Писарь только
хотел выскочить из-за стола, но бродяга его предупредил
и одним прыжком точно нырнул в раскрытое окно, только мелькнули голые ноги.
Я еще чуть не задавила его: он в окошке-то, значит, прилег на подоконник, а я забыла о нем, да тоже
хотела поглядеть на двор-то, да на него
и навалилась всем туловом.
Одним словом, Анфуса Гавриловна оказалась настоящим полководцем,
хотя гость уже давно про себя прикинул в уме всех трех сестер: младшая хоть
и взяла
и красотой
и удалью, а еще невитое сено, икона
и лопата из нее будет; средняя в самый раз, да только ленива, а растолстеет — рожать будет трудно; старшая, пожалуй, подходящее всех будет, хоть
и жидковата из себя
и модничает лишнее.
Хозяин что-то
хотел сказать, но только посмотрел на гостя своими темными близорукими глазами. Гость понял этот немой вопрос
и ответил...
— Да так нужно было, Тарас Семеныч… Ведь я не одну невесту для Галактиона смотреть пришел, а
и себя не забыл. Тоже жениться
хочу.
—
И то я их жалею, про себя жалею.
И Емельян-то уж в годах. Сам не маленький… Ну, вижу, помутился он, тоскует… Ну, я ему раз
и говорю: «Емельян, когда я помру, делай, как
хочешь. Я с тебя воли не снимаю». Так
и сказал. А при себе не могу дозволить.
Все соглашались с ним, но никто не
хотел ничего делать. Слава богу, отцы
и деды жили, чего же им иначить? Конечно, подъезд к реке надо бы вымостить, это уж верно, — ну, да как-нибудь…
Он
и механик,
и мельник,
и бухгалтер,
и все, что
хочешь.
Емельян, по обыкновению, молчал, точно его кто на ключ запер. Ему было все равно: Суслон так Суслон, а хорошо
и на устье. Вот Галактион другое, — у того что-то было на уме,
хотя старик
и не выпытывал прежде времени.
Сначала старик не соглашался ехать на лошадях
и непременно
хотел идти пешком, но Галактион его уломал.
Эта сцена более всего отозвалась на молчавшем Емельяне. Большак понимал, что это он виноват, что отец самовольно
хочет женить Галактиона на немилой, как делывалось в старину. Боится старик, чтобы Галактион не выкинул такую же штуку, как он, Емельян. Вот
и торопится… Совестно стало большаку, что из-за него заедают чужой век.
И что это накатилось на старика? А Галактион выдержал до конца
и ничем не выдал своего настроения.
— Ты у меня поговори, Галактион!.. Вот сынка бог послал!.. Я о нем же забочусь, а у него пароходы на уме. Вот тебе
и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я с вами: один умнее отца
захотел быть
и другой туда же… Нет, шабаш! Будет веревки-то из меня вить… Я
и тебя, Емельян, женю по пути. За один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие? Вот на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю себе на шею надеваю, а вы…
— Она не посмотрела бы, что такие лбы выросли… Да!.. — выкрикивал старик,
хотя сыновья
и не думали спорить. — Ведь мы так же поженились, да прожили век не хуже других.
Анфуса Гавриловна все это слышала из пятого в десятое, но только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным речам. Не одно хорошее дело рассыпалось вот из-за таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился,
хотя она многого
и не понимала в его поведении. А главное, очень уж пришелся он по душе невесте. Чего же еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять
и была совершенно счастлива.
С другими мужчинами не смели
и сотой доли того сделать, а жениха даже побаивались,
хотя на вид он
и казался ласковее.
Отец
и слышать ничего не
хотел о суслонском писаре.
В Заполье еще сохранились старинные свадебные обряды,
хотя они
и перемешались с новыми модными обычаями.
— Мои сибирские дружки, — хвалился Полуянов, представляя незваных гостей. —
Захотят — купят
и продадут все наше Заполье
и еще сдачи дадут.
— Меленку
хотите у нас оборудовать? Я-то уж потом догадался
и вперед с мужичками насчет земли словечка два закинул.
— Ничего, светленько живете, отец Макар… Дай бог так-то всякому. Ничего, светленько… Вот
и я вырос на ржаном хлебце, все зубы съел на нем, а под старость
захотел пшенички. Много ли нужно мне, старику?
Зятья оглядели друг друга
и расцеловались. Молодая не выходила из экипажа, сладко потягиваясь. Она ужасно
хотела спать. Когда вышла хозяйка, она с ленивою улыбкой, наконец, вылезла из тарантаса. Сестры тоже расцеловались.
Галактион объяснил,
и писарь только развел руками. Да, хитрая штучка,
и без денег
и с деньгами. Видно, не старые времена, когда деньги в землю закапывали да по подпольям прятали. Вообще умственно. Писарь начинал смотреть теперь на Галактиона с особенным уважением, как на человека, который из ничего сделает, что
захочет. Ловкий мужик, нечего оказать.
Сестры в течение двух месяцев совместной жизни успели перессориться
и помириться несколько раз, стараясь не доводить своих размолвок до Галактиона. Обе побаивались его,
хотя он никогда не сказал ни одного грубого слова.
А Галактион точно не
хотел ничего замечать
и продолжал свою работу.
Такие откровенные разговоры заставляли Серафиму вспыхивать ярким румянцем,
хотя она
и сама была уверена, что родится именно мальчик.
Все эти дни он почти совсем не обращал на нее внимания
и даже не замечал,
хотя они
и были по-родственному на «ты»
и даже целовались, тоже по-родственному.
Запас сведений об этих других прочих местах оказался самым ограниченным, вернее сказать — запольские купцы ничего не знали, кроме своего родного Заполья. Молодые купцы были бы
и рады устраиваться по-новому, да не умели, а старики артачились
и не
хотели ничего знать. Вообще разговоров
и пересудов было достаточно, а какая-то невидимая беда надвигалась все ближе
и ближе.
В сущности Харитина вышла очертя голову за Полуянова только потому, что желала
хотя этим путем досадить Галактиону. На, полюбуйся, как мне ничего не жаль! Из-за тебя гибну. Но Галактион, кажется, не почувствовал этой мести
и даже не приехал на свадьбу, а послал вместо себя жену с братом Симоном. Харитина удовольствовалась тем, что заставила мужа выписать карету,
и разъезжала в ней по магазинам целые дни. Пусть все смотрят
и завидуют, как молодая исправница катается.
И хлопот никаких,
и удовольствие получай, какое
хочешь.
Этот прилив новых людей закончился нотариусом Меридиановым, тоже своим человеком, — он был сын запольского соборного протопопа, —
и двумя следователями. Говорили уже о земстве, которое не сегодня-завтра должно было открыться. Все эти новые люди устраивались по-своему
и не
хотели знать старых порядков, когда всем заправлял один исправник Полуянов да два ветхозаветных заседателя.
Штофф только улыбнулся. Он никогда не оскорблялся
и славился своим хладнокровием. Его еще никто не мог вывести из себя,
хотя случаев для этого было достаточно. Михей Зотыч от всей души возненавидел этого увертливого немца
и считал его главною причиной всех грядущих зол.
— Послушай, старичок, поговорим откровенно, — приставал Штофф. — Ты живой человек,
и я живой человек; ты
хочешь кусочек хлеба с маслом,
и я тоже
хочу… Так?
И все другие
хотят, да не знают, как его взять.
Эти слова каждый раз волновали Галактиона. Деревня тоже давно надоела ему, да
и делать здесь было нечего, —
и без него отец с Емельяном управятся. Собственно удерживало Галактиона последнее предприятие: он
хотел открыть дорогу зауральской крупчатке туда, на Волгу, чтоб обеспечить сбыт надолго. Нужно было только предупредить других, чтобы снять сливки.
— А какие там люди, Сима, — рассказывал жене Галактион, — смелые да умные! Пальца в рот не клади…
И все дело ведется в кредит. Капитал — это вздор. Только бы умный да надежный человек был, а денег сколько
хочешь. Все дело в обороте. У нас здесь
и капитал-то у кого есть, так
и с ним некуда деться. Переваливай его с боку на бок, как дохлую лошадь. Все от оборота.
Мне скажут: «У! немец хитрит!» Я это в глазах читаю,
и мне делается обидно,
хотя я
и хладнокровный человек.
Мельница давно уже не справлялась с работой,
и Галактион несколько раз поднимал вопрос о паровой машине, но старик
и слышать ничего не
хотел, ссылаясь на страх пожара. Конечно, это была только одна отговорка, что Галактион понимал отлично.
Галактион отлично понял его. Значит, отец
хочет запрячь его в новую работу
и посадить опять в деревню года на три. На готовом деле он рассчитывал управиться с Емельяном
и Симоном. Это было слишком очевидно.
— Что же, я
и разденусь.
Хотела только показать вам, мамаша, новый воротник. Триста рублей всего стоит.
— Что мне его стыдиться, мамаша? Дело прошлое: я была в него сама влюблена. Даже отравиться
хотела.
И он…
— Не знаю
и не
хочу знать.
Жил Мышников очень просто, на чиновничью ногу. Он не был женат,
хотя его уютная квартира
и говорила о семейных наклонностях хозяина.
— Разные-то разные, а жадность одна. Вот вас взять… Молодой, неглупый человек… отлично знаете, как наживаются все купеческие капиталы… Ну,
и вы
хотите свою долю урвать? Ведь
хотите, признайтесь? Меня вот это
и удивляет, что в вас во всех никакой совести нет.
Полюбился старухе ласковый да тароватый барин,
и она ни за что не
хотела верить, что он «из жидов».
Конечно, недаром он к нему ездит,
хочет что-нибудь вытянуть, но
и то надо сказать, что волка ноги кормят.
— А между тем обидно, Тарас Семеныч. Поставьте себя на мое место. Ведь еврей такой же человек. Среди евреев есть
и дураки
и хорошие люди. Одним словом, предрассудок. А что верно, так это то, что мы люди рабочие
и из ничего создаем капиталы. Опять-таки: никто не мешает работать другим. А если вы не
хотите брать богатства, которое лежит вот тут, под носом… Упорно не
хотите.
И средства есть
и энергия, а только не
хотите.
— Да вы первый. Вот возьмите
хотя ваше хлебное дело: ведь оно, говоря откровенно, ушло от вас. Вы упустили удобный момент,
и какой-нибудь старик Колобов отбил целый хлебный рынок. Теперь другие потянутся за ним, а Заполье будет падать, то есть ваша хлебная торговля. А все отчего? Колобов высмотрел центральное место для рынка
и воспользовался этим. Постройте вы крупчатные мельницы раньше его,
и ему бы ничего не поделать… да. Упущен был момент.
— Вот хоть бы взять ваше сальное дело, Тарас Семеныч: его песенка тоже спета, то есть в настоящем его виде. Вот у вас горит керосиновая лампа — вот где смерть салу. Теперь керосин все: из него будут добывать все смазочные масла; остатки пойдут на топливо. Одним словом, громаднейшее дело.
И все-таки есть выход… Нужно основать стеариновую фабрику с попутным производством разных химических продуктов, маргариновый завод.
И всего-то будет стоить около миллиона.
Хотите, я сейчас подсчитаю?
— А как вы думаете относительно сибирской рыбы? У меня уже арендованы пески на Оби в трех местах. Тоже дело хорошее
и верное. Не
хотите? Ну, тогда у меня есть пять золотых приисков в оренбургских казачьих землях… Тут уж дело вернее смерти.
И это не нравится? Тогда,
хотите, получим концессию на устройство подъездного пути от строящейся Уральской железной дороги в Заполье? Через пять лет вы не узнали бы своего Заполья:
и банки,
и гимназия,
и театр,
и фабрики кругом. Только нужны люди
и деньги.
Для Луковникова ясно было одно, что новые умные люди подбираются к их старозаветному сырью
и к залежавшимся купеческим капиталам,
и подбираются настойчиво. Ему делалось даже страшно за то будущее, о котором Ечкин говорил с такою уверенностью. Да, приходил конец всякой старинке
и старинным людям. Как
хочешь, приспособляйся по-новому. Да, страшно будет жить простому человеку.
— Вот что, Тарас Семеныч, я недавно ехал из Екатеринбурга
и все думал о вас… да. Знаете, вы делаете одну величайшую несправедливость. Вас это удивляет? А между тем это так… Сами вы можете жить, как
хотите, — дело ваше, — а зачем же молодым запирать дорогу? Вот у вас девочка растет, мы с ней большие друзья,
и вы о ней не
хотите позаботиться.