Неточные совпадения
— А ведь ты верно, — уныло согласился Зыков. — Потащат наше золото старателишки. Это уж как пить дадут. Ты их только помани… Теперь за ними
не уследишь днем с огнем, а тогда
и подавно! Только, я
думаю, — прибавил он, — врешь ты все…
— Дураки вы все, вот что… Небось, прижали хвосты, а я вот нисколько
не боюсь родителя… На волос
не боюсь
и все приму на себя.
И Федосьино дело тоже надо рассудить: один жених
не жених, другой жених
не жених, — ну
и не стерпела девка. По человечеству надо рассудить… Вон Марья из-за родителя в перестарки попала, а Феня это
и обмозговала: живой человек о живом
и думает. Так прямо
и объясню родителю… Мне что, я его вот на эстолько
не боюсь!..
Время летело быстро,
и Устинья Марковна совсем упала духом: спасенья
не было. В другой бы день, может, кто-нибудь вечером завернул, а на людях Родион Потапыч
и укротился бы, но теперь об этом нечего было
и думать: кто же пойдет в банный день по чужим дворам. На всякий случай затеплила она лампадку пред Скорбящей
и положила перед образом три земных поклона.
— Я сама себя осудила, Родион Потапыч,
и горше это было мне каторги. Вот сыночка тебе родила,
и его совестно.
Не корил ты меня худым словом, любил, а я все
думала, как бы мы с тобой век свековали, ежели бы
не моя злосчастная судьба.
Простые рабочие,
не владевшие даром «словесности», как Мыльников, довольствовались пока тем, что забирали у городских охотников задатки
и записывались зараз в несколько разведочных партий, а деньги, конечно, пропивали в кабаке тут же. Никто
не думал о том, чтобы завести новую одежду или сапоги. Все надежды возлагались на будущее, а в частности на Кедровскую дачу.
Что она
думала — никто
не знал, да
и не интересовался знать, а Окся работала
не разгибая спины
и вечно молчала.
— А ты того
не подумала, Феня, что родился бы у тебя младенец
и потащила бы Маремьяна к старикам да к своим старухам крестить?
— А вот это самое…
Думаешь, мы
и не знаем? Все знаем,
не беспокойся. Кляузы-то свои пора тебе оставить.
— Да ты чему радуешься-то, Андрошка? Знаешь поговорку: взвыла собака на свою голову. Так
и твое дело. Ты еще
не успел
подумать, а я уж все знаю. Пустой ты человек,
и больше ничего.
Встреча с отцом в первое мгновенье очень смутила ее, подняв в душе детский страх к грозному родимому батюшке, но это быстро вспыхнувшее чувство так же быстро
и улеглось, сменившись чем-то вроде равнодушия. «Что же, чужая так чужая…» — с горечью
думала про себя Феня. Раньше ее убивала мысль, что она объедает баушку, а теперь
и этого
не было: она работала в свою долю,
и баушка обещала купить ей даже веселенького ситца на платье.
— Пали
и до нас слухи, как она огребает деньги-то, — завистливо говорила Марья, испытующе глядя на сестру. — Тоже,
подумаешь, счастье людям… Мы вон за богатых слывем, а в другой раз гроша расколотого в дому нет. Тятенька-то
не расщедрится… В обрез купит всего сам, а денег ни-ни. Так бьемся, так бьемся… Иголки
не на что купить.
— А ежели она у меня с ума нейдет?.. Как живая стоит…
Не могу я позабыть ее, а жену
не люблю. Мамынька женила меня,
не своей волей… Чужая мне жена. Видеть ее
не могу… День
и ночь
думаю о Фене. Какой я теперь человек стал: в яму бросить — вся мне цена. Как я узнал, что она ушла к Карачунскому, — у меня свет из глаз вон. Ничего
не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда, еду мимо господского дома, а она в окно смотрит. Что тут со мной было —
и не помню, а вот, спасибо, Тарас меня из кабака вытащил.
И сейчас он
подумал, что
не шалущая эта девка, коли вся в глине, черт чертом.
Мы уже сказали выше, что Петр Васильич ужасно завидовал дикому счастью Мыльникова
и громко роптал по этому поводу. В самом деле, почему богатство «прикачнулось» дураку, который пустит его по ветру, а
не ему, Петру Васильичу?.. Сколько одного страху наберется со своей скупкой хищнического золота, а прибыль вся Ястребову. Тут было о чем
подумать…
И Петр Васильич все
думал и думал… Наконец он придумал, что было нужно сделать. Встретив как-то пьяного Мыльникова на улице, он остановил его
и слащаво заговорил...
Марья терпеливо выслушала ворчанье
и попреки старухи, а сама
думала только одно: как это баушка
не поймет, что если молодые девки выскакивают замуж без хлопот, так ей надо самой позаботиться о своей голове.
Не на кого больше-то надеяться… Голова у Марьи так
и кружилась, даже дух захватывало.
Не из важных женихов машинист Семеныч, а все-таки мужчина… Хорошо баушке Лукерье теперь бобы-то разводить, когда свой век изжила… Тятенька Родион Потапыч такой же: только про себя
и знают.
«Нет, брат, к тебе-то уж я
не пойду! —
думал Кишкин, припоминая свой последний неудачный поход. — Разве толкнуться к Ермошке?.. Этому надо все рассказать, а Ермошка все переплеснет Кожину — опять нехорошо. Надо так сделать, чтобы
и шито
и крыто. Пожалуй, у Петра Васильича можно было бы перехватить на первый раз, да уж больно завистлив пес: над чужим счастьем задавится… Еще уцепится как клещ,
и не отвяжешься от него…»
Когда баушка Лукерья получила от Марьи целую пригоршню серебра, то
не знала, что
и подумать, а девушка нарочно отдала деньги при Кишкине, лукаво ухмыляясь: «Вот-де тебе
и твоя приманка, старый черт». Кое-как сообразила старуха, в чем дело,
и только плюнула. Она вообще следила за поведением Кишкина, особенно за тем, как он тратил деньги, точно это были ее собственные капиталы.
—
Не могу знать, Степан Романыч… У господ свои мысли, у нас, мужиков, свои, а чужая душа потемки… А тебе пора
и подумать о своем-то лакомстве… У всех господ одна зараза, а только ты попревосходней других себя оказал.
— Мы как нищие… —
думал вслух Карачунский. — Если бы настоящие работы поставить в одной нашей Балчуговской даче, так
не хватило бы пяти тысяч рабочих… Ведь сейчас старатель сам себе в убыток работает, потому что
не пропадать же ему голодом.
И компании от его голода тоже нет никакой выгоды… Теперь мы купим у старателя один золотник
и наживем на нем два с полтиной, а тогда бы мы нажили полтину с золотника, да зато нам бы принесли вместо одного пятьдесят золотников.
— Ну, это невелика беда, — говорил он с улыбкой. — А я
думал,
не вскрылась ли настоящая рудная вода на глуби. Беда, ежели настоящая-то рудная вода прорвется: как раз одолеет
и всю шахту зальет. Бывало дело…
— Ох, помирать скоро, Андрошка… О душе надо
подумать. Прежние-то люди больше нас о душе
думали:
и греха было больше,
и спасения было больше, а мы ни богу свеча ни черту кочерга. Вот хоть тебя взять: напал на деньги
и съежился весь. Из пушки тебя
не прошибешь, а ведь подохнешь — с собой ничего
не возьмешь.
И все мы такие, Андрошка… Хороши, пока голодны, а как насосались —
и конец.
— Своими глазами видел… — бормотал Мыльников,
не ожидавший такого действия своих слов. — Я
думал: мертвяк,
и даже отшатнулся, а это она, значит, жена Кожина распята… Так на руках
и висит.
—
И то, слышь, грозится выжечь всю Фотьянку… Ох,
и не рада я, что заварила кашу. Постращать
думала, а оно вон что случилось… Жаль мне.
«Поди,
думает леший, что я его испугалась, —
подумала она
и улыбнулась. — Ах, дурак, дурак… Нет, я еще ему покажу, как мужнюю жену своими граблями царапать!.. Небо с овчинку покажется…
Не на таковскую напал. Испугал… ха-ха!..»
Наташка, завидевшая сердитого деда в окно, спряталась куда-то, как мышь. Да
и сама баушка Лукерья трухнула: ничего худого
не сделала, а страшно. «Пожалуй, за дочерей пришел отчитывать», — мелькнуло у ней в голове. По дороге она даже
подумала, какой ответ дать. Родион Потапыч зашел в избу, помолился в передний угол
и присел на лавку.
— А у меня уж скоро Рублиха-то подастся… да. Легкое место сказать, два года около нее бьемся,
и больших тысяч это самое дело стоит. Как
подумаю, что при Оникове все дело оправдается, так даже жутко сделается.
Не для его глупой головы удумана штука… Он-то теперь льнет ко мне, да мне-то его даром
не надо.
Наступило неловкое молчание. Кишкин жалел, что
не вовремя попал к баушке Лукерье,
и тянул время отъезда, — пожалуй,
подумают, что он бежит.