Неточные совпадения
О том, что было при исторических голодовках, упоминаемых в летописях и истории, то более или менее известно по тем описаниям, но у
нас были голодовки в позднейшей поре, которую в литературе принято именовать «глухою порою», — и они
не описывались, а потому воспоминания об этих голодовках, хотя и
не очень обстоятельные, думается, были бы
не излишни.
— Да; это неразумно, но я
не могу, однако, забыть, что во время большого неурожая в мое детство у
нас об этом тоже заговорили еще перед весною, и притом также с бабьего голоса, а потом и в самом деле вышел неурожай.
Со смертью мужа Аграфена могла от
нас удалиться, но ради любви к своим «крепостным» детям оставалась при них и служила как крепостная, но, в отличие от крепостных «понёвниц», она носила красную юбку, какие в нашем месте носили однодворки, а крепостные
не носили.
Весь приход остался без просфор, а это составляло случай в жизни крестьян небывалый, потому что у
нас все были люди набожные и ни один крестьянин
не выходил сеять без того, чтобы у него в «севалке», то есть в круглой лубочной коробке с зернами,
не было благовещенской просфоры.
У
нас на чищобе, недалеко за гуменником, стоял дрянной сараишко, который называли «старым половнем», хотя он никогда никакого «гуменного» назначения
не исполнял и даже для него
не годился.
Это было для пас ужасное открытие!
Мы и
не заметили, что он уже пришел. Когда же это случилось?
Мы всё еще просили «отвратить праведный гнев, на ны движимый», и напитать людей, «яко же птицеми онеми», а тут уже все кончено: готово созревшее поле, на котором «стоит колос от колоса так, что
не слыхать человеческого голоса, а сжатый сноп от снопа — день езды»…
Дворовым и комнатной прислуге с Введения (21 ноября) месячину и отвес тоже стали выдавать
не «чистым хлебом», а с примесью, но с примесью очень съедобною, по преимуществу с картофелем, и только в случае недостатка картофеля — с конопляным жмыхом, который если свеж и
не горек, то вкус хлеба
не очень портит. Во всем хозяйстве теперь только
нам к столу подавали чистый и притом «обрушенный» ситный хлеб, муку для которого содержали в кади, в кладовой под замком, и отпускали ее в кухню для выпечки.
У Алымова, так же как и у
нас, в этот год
не уродилось в полях ничего, и надо было купить ржи, чтобы засеять озимые поля — свои и крестьянские.
Этого человека
не презирали и
не порицали, а, напротив, находили его шишиморский поступок очень забавным и продолжали всюду принимать Алымова и кормить его. Но
мы теперь оставим майора путешествовать из дома в дом, а сами посмотрим, как обходились и что выдумывали те, кому было предоставлено: «как-нибудь перебиваться».
Так, в одном селе, которое было от
нас в десяти верстах, одна баба будто бы долго терзалась, глядя на томление умиравших от голода четырех детей, да и говорит им с вечера в потемочках (огня в деревнях тогда многие по бедности «
не светили...
В действительности было вот что: довольно далеко от
нас, — верст более чем за сто, — была деревня, где крестьяне так же голодали, как и у
нас, и тоже все ходили побираться кто куда попало. А так как в ближних к ним окрестных селениях нигде хлеба
не было, то многие крестьяне отбивались от дома в дальние места и разбредались целыми семьями, оставляя при избе какую-нибудь старуху или девчонку, которой «покидали на пропитание» ранее собранных «кусочков».
— Чего ты боишься?.. Он сам наткнулся. Хотел играть — вот и поиграл… Слушай меня, а то и тебе то же будет. Пихай больше хворосту в печь…
Мы этого мальчонку сожжем — и знать ничего
не будут, а барашка спечем и поедим убоины.
Барашек был еще цел под лавкою, а в печи под пеплом нашли обгорелое туловище ребенка, от которого даже
не отпали ни голова, ни оконечности. Девочки во всем признались и были отправлены в острог, а из того, что они сделали, посредством пересказа из уст в уста, составилась та басня, которую принес к
нам в деревню исцеленный Ефимка.
— Поди-ко ребята-то воют, так
не утерпишь… и самому есть хочется… в животе как веретеном сучит…
Нам хуже собак… те падло лопают да еще
нас за лытки рвут… Вон меня искусали всю!
— Перестань, — говорит, — ты мне тоску отводить; через эти твои слова еще хуже мне; ведь у
нас знакомых купцов нет,
нам идти
не к кому, а ты вон еще мою девчонку всю избаловала.
А эта самая Стеха, — несомненно имевшая все те добрые качества, которые ей приписывали, — рассказывала мне о голодном годе при своей пожилой уже дочери и при взрослой девушке и внучке, «ничего
не прибавляючи и
не отбавляючи», и в этом рассказе прямо о всех своих сверстницах, и о себе говорила: «всех
нас, милый, восемь бабенков молоденьких было, и всех
нас кошкодралы у колодца уговорили: „Поедемте, говорят,
мы вас в Орел свезем, там у колодцев лучше здешнего“.
Обстоятельство было
не важное, а стало интересно, что за молодец к
нам прибыл «во место Аллилуя» и какое он займет у
нас «приделение»?
У
нас, впрочем, все сразу стали уверять, что из этого приукаженья ничего и
не выйдет, потому что за очевидные Пашкины малодушества отец Ипполит непременно «в отзыве его опорочит».
Если бы
не дети, то очень могло статься, что тетушка пошла бы в монастырь, так как у
нас в Орле это тогда было в моде между дворянством (с чего и написана Лиза у Тургенева); но дети этому помешали. Они же дали чувствам тети и другое направление, а это последовало вскоре после смерти отца, когда все дети вдруг опасно заболели.
Так, например, окончив чтение Библии, тетя
не задала себе труда повторять это, как делают многие одолевшие названную книгу, а она отложила ее в сторону раз и навсегда и «понесла фантазии» вроде того, что «хороших времен еще
не было» или что «лучшая жизнь на земле будет впереди
нас, а
не та, которая осталась позади
нас»…
— По отношению ко мне все это совершенно справедливо, и я постоянно чувствую, как нехорошо иметь неопрятное прошлое, — чистых
не в чем упрекать и на них выдумывают, а о
нас можно говорить правду, которая тяжелее всякой лжи, — но то дурное, что я делала, я уже оставила.
— Ну что это за стыд!..
мы проехали всю вашу деревню и
не слыхали ни как гусь гогочет, ни как корова мычит. Здравствуй, брат!.. Или у вас уже совсем нет коров?
Твоя жена
не может
нам помогать?
— Ну и
не нужно ее… Кто боится, тем это и вредно. А
мы сейчас же идем!
— Полно, пожалуйста! Собаки такие почтенные животные — они знают, кто идет
не с дурным намерением, и будут с
нами вежливы.
Они минуту стояли молча, и вдруг по комнате понеслись какие-то прекрасные и до сей поры никому из
нас не знакомые звуки.
— Ax да!.. здесь гошпиталь! — заметил Алымов. — Это интересно. Я еще теперь только еду домой… Я всю зиму летал и своим мужикам
не мешал жить, как им угодно… Ведь
мы им, право, только мешаем… Они сами — чудесный народ и всегда как-нибудь обойдутся… А вы представьте меня, пожалуйста, вашей сестрице: я об ней много наслышан.
Алымов уже
не мог ожидать встретить у этих женщин симпатии и за обедом напрасно старался втянуть тетю в разговоры: она или молчала, или говорила с
нами, то есть с детьми, а Гильдегарда вовсе
не вышла к столу, потому что у нее разболелась голова.
Она в душе недолюбливала тетю Полли, которая всегда «брала все
не в меру»: то была «проказница», а потом стала «фантазерка» и теперь развела у
нас в доме близкое и опасное сношение с больными людьми, чего maman никогда бы
не допустила!
— Бедным людям может годиться все, что им захотят дать, и даже львиные шкуры годятся, —
мы их охотно возьмем и за них очень благодарим, но постилать их мужикам
мы не будем.
Супругу их
мы не можем достаться, потому что он здешних прав
не имеет владеть живыми людьми, но
мы можем поступить после ее смерти в раздел их дальним родственникам, в жестокие руки…
Зачем я так
не могу?..» Их ведь так воспитали и… граф (
мы их супруга называем для их удовольствия графом — они француз)… граф их робковат, и он им сказал, что надо опасаться голодных людей, — и сам уехал, — и княгиня всё боятся и затомили себя в одной комнате в доме…
Но тетя уехала, и цель ее поездки оставалась загадкою, а прежде чем она успела вернуться к
нам, прискакал сам на себя
не похожий Алымов.
— Как пустяки, болезная: вы живете в таких-то широких хоромах… Накось какое место… займаете… простор вам… разойдетесь и
не сустретитесь; а у
нас избы тесные, всё
мы вместях да вместях…