Неточные совпадения
«Я понял бы ваши слезы, если б это были слезы зависти, — сказал я, — если б вам было жаль, что на мою, а
не на вашу долю выпадает быть там, где из
нас почти никто
не бывает, видеть чудеса, о которых здесь и мечтать трудно, что мне открывается вся великая книга, из которой едва кое-кому удается прочесть первую страницу…» Я говорил ей хорошим слогом.
Скорей же, скорей в путь! Поэзия дальних странствий исчезает
не по дням, а по часам.
Мы, может быть, последние путешественники, в смысле аргонавтов: на
нас еще, по возвращении, взглянут с участием и завистью.
«Отошлите это в ученое общество, в академию, — говорите вы, — а беседуя с людьми всякого образования, пишите иначе. Давайте
нам чудес, поэзии, огня, жизни и красок!» Чудес, поэзии! Я сказал, что их нет, этих чудес: путешествия утратили чудесный характер. Я
не сражался со львами и тиграми,
не пробовал человеческого мяса. Все подходит под какой-то прозаический уровень.
Но ветер был
не совсем попутный, и потому
нас потащил по заливу сильный пароход и на рассвете воротился, а
мы стали бороться с поднявшимся бурным или, как моряки говорят, «свежим» ветром.
Первая часть упрека совершенно основательна, то есть в недостатке любопытства; что касается до второй, то англичане
нам не пример.
Некоторые постоянно живут в Индии и приезжают видеться с родными в Лондон, как у
нас из Тамбова в Москву. Следует ли от этого упрекать наших женщин, что они
не бывают в Китае, на мысе Доброй Надежды, в Австралии, или англичанок за то, что они
не бывают на Камчатке, на Кавказе, в глубине азиатских степей?
«Вы, верно,
не обедали, — сказал Болтин, — а
мы уже кончили свой обед:
не угодно ли закусить?» Он привел меня в кают-компанию, просторную комнату внизу, на кубрике, без окон, но с люком наверху, чрез который падает обильный свет.
«Как же так, — говорил он всякому, кому и дела
не было до маяка, между прочим и мне, — по расчету уж с полчаса
мы должны видеть его.
Только у берегов Дании повеяло на
нас теплом, и
мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить на улицу — так я прозвал палубу. Но бури
не покидали
нас: таков обычай на Балтийском море осенью. Пройдет день-два — тихо, как будто ветер собирается с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
Ни на одной военной верфи
не строят больших парусных судов; даже старые переделываются на паровые. При
нас в портсмутском адмиралтействе розняли уже совсем готовый корабль пополам и вставили паровую машину.
Мы вошли в Зунд; здесь
не видавшему никогда ничего, кроме наших ровных степных местностей, в первый раз являются в тумане картины гор, желтых, лиловых, серых, смотря по освещению солнца и расстоянию.
На другой день заревел шторм, сообщения с берегом
не было, и
мы простояли, помнится, трое суток в печальном бездействии.
Мы сначала
не знали, что подумать о нем.
Флага
не было: оно
не подняло его, когда
мы требовали этого, подняв свой.
Подойдя ближе,
мы не заметили никакого движения на нем.
А иногда его брал задор: все это подавало постоянный повод к бесчисленным сценам, которые развлекали
нас не только между Галлоперским маяком и Доггерской банкой, но и в тропиках, и под экватором, на всех четырех океанах, и развлекают до сих пор.
У какого путешественника достало бы смелости чертить образ Англии, Франции — стран, которые
мы знаем
не меньше, если
не больше, своего отечества?
Напротив того, про «неистинного» друга говорят: «Этот приходит только есть да пить, а
мы не знаем, каков он на деле».
Пишите, говорите вы, так, как будто
мы ничего
не знаем.
Мне казалось, что любопытство у них
не рождается от досуга, как, например, у
нас; оно
не есть тоже живая черта характера, как у французов,
не выражает жажды знания, а просто — холодное сознание, что то или другое полезно, а потому и должно быть осмотрено.
Мы уж «вытянулись» на рейд: подуй N или NO, и в полчаса
мы поднимем крылья и вступим в океан, да он
не готов, видно, принять
нас; он как будто углаживает
нам путь вестовыми ветрами.
Я даже
не могу сказать, что
мы в Англии,
мы просто на фрегате;
нас пятьсот человек: это уголок России.
После завтрака, состоявшего из горы мяса, картофеля и овощей, то есть тяжелого обеда, все расходились: офицеры в адмиралтейство на фрегат к работам,
мы,
не офицеры, или занимались дома, или шли за покупками, гулять, кто в Портсмут, кто в Портси, кто в Саутси или в Госпорт — это названия четырех городов, связанных вместе и составляющих Портсмут.
— Пообедав вчера, выехали
мы, благословясь, около вечерен, спешили засветло проехать Волчий Вражек, а остальные пятнадцать верст ехали в темноте — зги Божией
не видать! Ночью поднялась гроза, страсть какая — Боже упаси! Какие яровые у Василья Степаныча, видели?
Мы так глубоко вросли корнями у себя дома, что, куда и как надолго бы я ни заехал, я всюду унесу почву родной Обломовки на ногах, и никакие океаны
не смоют ее!
Прощайте:
мы уже снялись с якоря, но
не совсем удачно.
Вы уже знаете, что
мы идем
не вокруг Горна, а через мыс Доброй Надежды, потом через Зондский пролив, оттуда к Филиппинским островам и, наконец, в Китай и Японию.
Пробыв долго в Англии,
мы не поспели бы обогнуть до марта Горн.
Да вот, смотрите:
не дальше кабельтова от
нас».
Но океан
не забыл про
нас.
Все еще было сносно,
не более того, что
мы уже испытали прежде.
12-го и 13-го января ветер уже превратился в крепкий и жестокий, какого еще у
нас не было.
«Нет, этого
мы еще
не испытали!» — думал я, покачиваясь на диване и глядя, как дверь кланялась окну, а зеркало шкапу.
Небо и море серые. А ведь это уж испанское небо!
Мы были в 30-х градусах ‹северной› широты.
Мы так были заняты, что и
не заметили, как миновали Францию, а теперь огибали Испанию и Португалию. Я, от нечего делать, любил уноситься мысленно на берега, мимо которых
мы шли и которых
не видали.
Англия одна еще признала его — больше ничего
мы не знали.
Что там наверху?» — «Господи! как тепло, хорошо ходить-то по палубе:
мы все сапоги сняли», — отвечал он с своим равнодушием,
не спрашивая ни себя, ни меня и никого другого об этом внезапном тепле в январе,
не делая никаких сближений,
не задавая себе задач…
Когда
мы обогнули восточный берег острова и повернули к южному,
нас ослепила великолепная и громадная картина, которая как будто поднималась из моря, заслонила собой и небо, и океан, одна из тех картин, которые видишь в панораме, на полотне, и
не веришь, приписывая обольщению кисти.
Группа гор тесно жалась к одной главной горе — это первая большая гора, которую увидели многие из
нас, и то она помещена в аристократию гор
не за высоту, составляющую всего около 6000 футов над уровнем моря, а за свое вино.
Мы остановились здесь только затем, чтоб взять живых быков и зелени, поэтому и решено было на якорь
не становиться, а держаться на парусах в течение дня; следовательно, остановка предполагалась кратковременная, и
мы поспешили воспользоваться ею.
Шлюпки
не пристают здесь, а выскакивают с бурунами на берег, в кучу мелкого щебня. Гребцы, засучив панталоны, идут в воду и тащат шлюпку до сухого места, а потом вынимают и пассажиров.
Мы почти бегом бросились на берег по площади, к ряду домов и к бульвару, который упирается в море.
Да оно и
не прячется никогда совершенно, и
мы видели, что оно в одном месте светит, в другом на полчаса скроется.
Он представил
нас ей, но, к сожалению, она
не говорила ни на каком другом языке, кроме португальского, и потому
мы только поглядели на нее, а она на
нас.
Консул
не успел перевести оставшейся с
нами у ворот толпе моего ответа, как и эта толпа бросилась от
нас и исчезла.
Консул извинился, что
не может провожать
нас в горы.
Португальцы поставили носилки на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они. В самом деле, прекрасный вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та, по крайней мере, передаст все подробности.
Мы были на одном из уступов горы, на половине ее высоты… и того нет: под ногами нашими целое море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и животные, а дальше вовсе
не игрушка — океан; на рейде опять игрушки — корабли, в том числе и наш.
Красная мадера
не имеет ни малейшей сладости; это капитальное вино и
нам показалось несравненно выше белой, madeire secco, которую
мы только попробовали, а на другие вина и
не смотрели.
Я из Англии писал вам, что чудеса выдохлись, праздничные явления обращаются в будничные, да и сами
мы уже развращены ранним и заочным знанием так называемых чудес мира, стыдимся этих чудес, торопливо стараемся разоблачить чудо от всякой поэзии, боясь, чтоб
нас не заподозрили в вере в чудо или в младенческом влечении к нему:
мы выросли и оттого предпочитаем скучать и быть скучными.
«Пар костей
не ломит», — выдумали поговорку у
нас; но эта поговорка заключает отрицательную похвалу теплу от печки, которая, кроме тепла, ничего и
не дает организму.
Долго
мы не выйдем из магического круга этого голубого, вечно сияющего лета.
«
Не увидим, — говорит дед, —
мы у него на параллели, только далеко».