Неточные совпадения
Та, как выше сказано, предложение это отклонила, и генерал более за нее не сватался; но в это же время отец Саши, старый инспектор Гриневич, ни
село ни пало, получил без всякой просьбы чистую отставку.
— Человек! как вас зовут? — спросил он своего нового слугу после
того, как выкупавшись и умывшись,
сел пред зеркалом.
— Чокнемся! — сказала Бодростина и, ударив свой стакан о стакан Горданова, выпила залпом более половины и поставила на стол. — Теперь
садись со мной рядом, — проговорила она, указывая ему на кресло. — Видишь, в чем дело: весь мир,
то есть все
те, которые меня знают, думают, что я богата: не правда ли?
— Ну да, рассказывай, придешь ты, как же! Нет уж, брат, надо было ко мне сюда не
садиться, а уж как
сел, так привезу, куда захочу. У нас на Руси на
то и пословица есть: «на чьем возу едешь,
того и песенку пой».
Ванскок должна была этому поверить. Но сколько она ни работала над своими нервами, результаты выходили слабые, между
тем как одна ее знакомая, дочь полковника Фигурина, по имени Алина (нынешняя жена Иосафа Висленева), при ней же, играя на фортепиано, встала, свернула голову попугаю и, выбросив его за окно, снова спокойно
села и продолжала доигрывать пьесу.
В этот день Иосаф Платонович встал в обыкновенное время, полюбовался в окно горячим и искристым блеском яркого солнца на колокольном кресте Владимирской церкви, потом вспомнил, что это стыдно, потому что любоваться ничем не следует, а
тем паче крестом и солнцем, и
сел на софу за преддиванный столик, исправляющий должность письменного стола в его чистой и уютной, но очень, очень маленькой комнатке.
Что же касается до Синтянинского хутора,
то его и совсем нельзя было видеть, пока к нему не подъедешь по неширокой, малопроезжей дорожке, которая отбегала в сторону от торной и пыльной дороги, соединяющей два большие
села на крайних точках нагорного амфитеатра.
Помилуй и сама посуди: жили мы все вместе, были друзья-приятели; годы целые прошли как мы иначе и не располагались, что Лариса будет за Подозеровым, и весь город об этом говорил, и вдруг ни с
того, ни с сего разрыв, и какой разрыв: ни
село, ни пало и разошлись.
А в
то же время Глафира Васильевна покинула свой городской дом и сокрылась в цветущих садах и темных парках
села Бодростина, где ее в первый же день ее переезда не замедлили навестить Висленев с сестрой и Горданов.
— Ничего-с, — ответил Поталеев и хотел попросить Спиридонова
садиться, но
тот уже сам предупредил его.
— Не беспокойтесь, — говорит, — я сам
сяду, а я вот что… Помогите мне, пожалуйста, допеть мою песню, а
то я совсем спать не могу.
— Светильник без масла долго не горит? — спросила она шепотом Подозерова,
садясь возле него на свое прежнее место. Советую помнить, что я сказала: и в поцелуях, и в объятиях ум имеет великое значение! А теперь, господа, — добавила она громко, — пьем за здоровье
того, кто за кого хочет, и простите за плохой ужин, каким я вас накормила.
Между
тем Бодростина, возвратившись в свою комнату, тоже не опочила,
села и, начав писать, вдруг ахнула.
— Завтра пешком идти все равно далеко…
Садись с нами!
Садись, поедем вместе, а
то мне тебя жаль.
Слегка подвыпивший за ужином Жозеф должен был ограничиться только
тем, что посидел под окном своего кумира и, распевая: «Близок уж час торжества моего», напугал суеверных сторожей, которые рассказывали потом, что слышали, как завывает коровья смерть, о которой тогда толковали, будто она ходит по
селам.
Не успели они таким образом обойти деревню из двора во двор, как уж на
том конце, с которого они начали, закурилася не в урочный час лохматая, низкая кровля, а через час все большое
село, как кит на море, дохнуло: сизый дым взмыл кверху как покаянный вздох о греховном ропоте, которым в горе своем согрешил народ, и, разостлавшись облаком, пошел по поднебесью; из щелей и из окон пополз на простор густой потный пар, и из темных дверей
то одной,
то другой избы стали выскакивать докрасна взогретые мужики.
И пронесся он, этот огненный змей, из двора во двор, вдоль всего
села в архангельскую ночь, и смутил он там все, что было живо и молодо, и прошла о
том весть по всему
селу: со стыда рдели, говоря о
том одна другой говорливые, и никли робкими глазами скромницы, никогда не чаявшие на себя такой напасти, как слет огненного змея.
Огненный змей, облетевший вдруг все
село и смутивший разом всех женщин, до
того рассмешил его, что он, расхохотавшись, не без удовольствия поострил насчет сельского целомудрия и неразборчивости демона.
Кому завязанное ремнем ружьишко поправил, кому другою какою угодой угодил, а наипаче баб обласкал своим досужеством:
той замок в скрыне справил,
той фольгой всю божницу расцветил,
той старую прялку так наладил, что она так и гремит его славу по всему
селу.
В последней толпе было много и старух, и небольших девочек, взрослые же девки и все молодые женщины оставались еще на
селе, но не для
того, чтобы бездействовать, — нет, совсем напротив: им тоже была важная работа, и, для наблюдения строя над ними, Сухим Мартыном была поставлена своя особая главариха, старая вдова Мавра, с красными змеиными глазами без век и без ресниц, а в подмогу ей даны две положницы: здоровенная русая девка Евдоха, с косой до самых ног, да бойкая гулевая солдатка Веретеница.
Село опустело, но еще не совсем: оставались старушки с малыми внучками, но вот и они показались. Одна за другою, они тянули на поводках остающихся в живых коровушек, а девчонки сзади подхлестывали животин хворостинками. Все это потянуло к
тому же самому центру, на Аленин Верх, где надлежало добыть живой огонь, сжечь на нем соломенную чучелу коровьей смерти или мары, перегнать через ее пламя весь живой скот и потом опахать
село, с девственным пламенем, на раздетых бабах.
— Да и архангел их, этих двенадцать сестер, тоже огненными прутьями страсть как порет, чтоб они народ не трясли, — пояснил другой мужик из
того же
села и добавил, как он раз замерзал в пургу и самого архангела видел.
— А я один раз холеру видел, — произнес еще один голос, и вмешавшийся в разговор крестьянин рассказал, как пред
тем года четыре назад у них холере быть, и он раз пошел весной на двор, вилой навоз ковырять, а на навозе, откуда ни возьмись, петух, сам поет, а перья на нем все болтаются: это и была холера, которая в
ту пору, значит, еще только прилетела да
села.
Завидев этих грозных, хотя не воюющих воинов, мужики залегли в межу и, пропустив жандармов, встали, отряхнулись и пошли в обход к господским конюшням, чтобы поразведать чего-нибудь от знакомых конюхов, но кончили
тем, что только повздыхали за углом на скотном дворе и повернули домой, но тут были поражены новым сюрпризом: по огородам, вокруг
села, словно журавли над болотом, стояли шагах в двадцати друг от друга пехотные солдаты с ружьями, а посреди деревни, пред запасным магазином, шел гул: здесь расположился баталион, и прозябшие солдатики поталкивали друг друга, желая согреться.
Чиновник был совсем убежден, но он видел теперь только одно затруднение: он опасался, как бы многочисленные аресты не произвели в многолюдном
селе открытого бунта, но офицер, напротив, был убежден, что этим только и может быть предотвращен бунт, и к
тому же его осеняла идея за идеей.
Человек подал
то и другое. Горданов оделся, но вместо
того, чтобы выйти, вдруг раздумал и переменил план,
сел к столу и написал: «Не знаю, кто нам изменил, но мы выданы и я арестован. Расчеты на бунт положительно не удались. Остается держаться одних подозрений на Висленева. Мою записку прошу возвратить».