Неточные совпадения
Подозеров
встал и быстро подошел к двери как раз в
то время, как Горданов готовился войти в залу.
Встав из-за стола, Горданов тотчас же простился и зашел на минуту в кабинет Висленева только для
того, чтобы раскурить сигару, но, заметив старинные эстампы, приостановился перед Фамарью и Иудою.
— Покрепись, Ларушка, покрепись, подожди! У меня все это настраивается, и прежде бог даст хорошенько подкуемся, а тогда уж для всех и во всех отношениях пойдет не
та музыка. А теперь покуда прощай, — добавил он,
вставая и целуя Ларису в лоб, а сам подумал про себя: «Тьфу, черт возьми, что это такое выходит! Хотел у ней попросить, а вместо
того ей же еще наобещал».
После ночи, которою заключился вчерашний день встреч, свиданий, знакомств, переговоров и условий, утро
встало неласковое, ветреное, суровое и изменчивое. Солнце, выглянувшее очень рано, вскоре же затем нырнуло за серую тучу, и
то выскакивало на короткое время в прореху облаков,
то снова завешивалось их темною завесой. Внизу было тихо, но вверху ветер быстро гнал бесконечную цепь тяжелых, слоистых облаков, набегавших одно на другое, сгущавшихся и плывших предвестниками большой тучи.
Висленев
встал, взял платье, вывернул юбку и, притворно полюбовавшись свежими фестонами и уборками из
той же материи, повторил несколько раз: «Прекрасное платье!» и отдал его назад.
Ванскок должна была этому поверить. Но сколько она ни работала над своими нервами, результаты выходили слабые, между
тем как одна ее знакомая, дочь полковника Фигурина, по имени Алина (нынешняя жена Иосафа Висленева), при ней же, играя на фортепиано,
встала, свернула голову попугаю и, выбросив его за окно, снова спокойно села и продолжала доигрывать пьесу.
В этот день Иосаф Платонович
встал в обыкновенное время, полюбовался в окно горячим и искристым блеском яркого солнца на колокольном кресте Владимирской церкви, потом вспомнил, что это стыдно, потому что любоваться ничем не следует, а
тем паче крестом и солнцем, и сел на софу за преддиванный столик, исправляющий должность письменного стола в его чистой и уютной, но очень, очень маленькой комнатке.
— Нет, не
то, — отвечал, нимало не смущаясь, Кишенский, — я бы ведь мог вас и не принять, но я принял… Видите, у меня нога болит, легонький ревматизм в колене, но я
встал и, хоть на палку опираясь, вышел.
— Проще? Это все просто. Я спал пред окном в Москве, и в пуке лунного луча ко мне сходил мой брат, который был в
то время на Кавказе. Я
встал и записал
тот час, и это был…
— Нет, я не сумасшедшая, а я знаю, о чем я сокрушаюсь. Я сокрушаюсь о
том, что вас много, что во всяком поганом городишке дома одного не осталось, куда бы такой короткобрюхий сверчок, вроде тебя, с рацеями не бегал, да не чирикал бы из-за печки с малыми детями! — напирала майорша на Филетера Ивановича,
встав со своего ложа. — Ну, куда ты собрался! — и майорша сама подала мужу его фуражку, которую майор нетерпеливо вырвал из ее рук и ушел, громко хлопнув дверью.
Несмотря на
то, что Жозеф, чуждый тревог своей принципальши, спал крепким сном, когда его разбудили, он успел
встать и одеться так проворно, что Глафира Васильевна, делавшая в это время свой туалет, испугалась и воскликнула...
Глафира видела тени обеих фигур матери и сына, слышала, как человек произнес ее имя, слышала, как хозяйка потребовала от человека повторения этого имени, и вслед за
тем молча
встала и вышла куда-то далее, а слегка сконфуженный лакей, выйдя на цыпочках, прошептал, что Григория Васильевича нет дома.
Встревоженный угрозой судом, которую сделала ему вчерашний день княгиня Казимира, Михаил Андреевич не отдавал себе ясного отчета в положении своих дел: он даже не думал о жене и хлопотал только об одном: как бы разойтись с Казимирой. Под неотступным давлением этой заботы, он, как только
встал, бросился рыскать по городу, чтоб искать денег, нужных для сделки с Казимирой. Он даже завернул в департамент к Грегуару и просил его, не может ли
тот помочь ему в этом случае.
Все
встали и начали прощаться, а Синтянина этим временем обтерла молча своим платком лицо майора, чему
тот нимало не препятствовал, но когда генеральша прошептала: «Вы, Филетер Иванович, святой», — он резко ответил...
Но он не скоро дождался ответа, и
то, как слушатели отозвались на его вопрос, не могло показаться ему удовлетворительным. Майор Форов, первый из выслушавших эту повесть Гордановского обращения,
встал с места и, презрительно плюнув, отошел к окну. Бодростин повторил ему свой вопрос, но получил в ответ одно коротенькое: «наплевать». Потом, сожалительно закачав головой, поднялся и молча направился в сторону Евангел. Бодростин и его спросил, но священник лишь развел руками и сказал...
Бодростин перевел вопрошающий взгляд на генерала, но
тот сейчас же
встал и, закурив трубку, проговорил...
Синтянину она не пригласила к себе и даже не спросила у нее ни о ком и ни о чем… Глядя на Лару, по ее лицу нельзя было прочесть ничего, кроме утомления и некоторой тревоги. Она даже видимо выживала от себя Синтянину, и когда
та с Форовым
встали, она торопливо пожала им на пороге руки и тотчас же повернула в двери ключ.
Ворошилов
встал и, остановясь за притолкой в
той же темной гостиной, начал наблюдать этого оригинала: Сид читал, и в лице его не было ни малейшей свирепости, ни злости. Напротив, это именно был «верный раб», которого можно бы над большим поставить и позвать его войти во всякую радость господина своего. Он теперь читал громче чем прежде, молился усердно и казалось, что ничего не слыхал и не видал.
Завидев этих грозных, хотя не воюющих воинов, мужики залегли в межу и, пропустив жандармов,
встали, отряхнулись и пошли в обход к господским конюшням, чтобы поразведать чего-нибудь от знакомых конюхов, но кончили
тем, что только повздыхали за углом на скотном дворе и повернули домой, но тут были поражены новым сюрпризом: по огородам, вокруг села, словно журавли над болотом, стояли шагах в двадцати друг от друга пехотные солдаты с ружьями, а посреди деревни, пред запасным магазином, шел гул: здесь расположился баталион, и прозябшие солдатики поталкивали друг друга, желая согреться.