Неточные совпадения
Флора не плакала и не убивалась при материном гробе, и поцеловала лоб и руку покойницы с таким спокойствием, как будто здесь вовсе и не
шло дело о разлуке. Да оно и
в самом
деле не имело для Флоры значения разлуки: они с матерью
шли друг за другом.
— Ты очень добр ко мне. Я, брат, всегда сознавался, что я пред тобою нуль
в таких
делах, где нужно полное презрение к преданию: но ведь зато ты и был вождь, и пользовался и уважением и
славой, тобой заслуженными, и я тебе не завидовал.
— Но только вот что худо, — продолжал Горданов, — когда вы там
в Петербурге считали себя разных
дел мастерами и
посылали сюда разных своих подмастерьев, вы сами позабыли провинцию, а она ведь иной раз похитрей Петербурга, и ты этого пожалуйста не забывай.
В Петербурге можно целый век, ничего умного не сделавши, слыть за умника, а здесь… здесь тебя всего разберут, кожу на тебе на живом выворотят и не поймут…
«Она всегда толкова, и
дело здесь, очевидно,
идет о сегодня», — сказал он себе и, положив такое решение, вздохнул из глубины души и, обратясь к сидевшему
в молчании Висленеву, добавил: — так-то, так-то, брат Савушка; все у нас с тобой впереди и деньги прежде всего.
Кончилась все это тем, что «
дева» увлеклась пленительною сладостью твоих обманчивых речей и, положившись на твои сладкие приманки
в алюминиевых чертогах свободы и счастия,
в труде с беранжеровскими шансонетками, бросила отца и мать и
пошла жить с тобою «на разумных началах», глупее которых ничего невозможно представить.
— Ага! загорелась орифлама! — проговорил он, почесав себе шею, и, взяв на столе листочек бумаги, написал: «
Дела должны
идти хорошо. Проси мне у Тихона Ларионовича льготы всего два месяца: через два месяца я буду богат и тогда я ваш. Занятые у тебя триста рублей
посылаю в особом конверте завтра. Муж твой пока еще служит и его надо поберечь».
— Да, он умный и им надо дорожить, он тоже говорил, что глупость совсем уничтожить уже нельзя, а хорошо вот, если бы побольше наших
шли в цензурное ведомство. Кишенский ведет
дело по двойной бухгалтерии — это так и называется «по двойной бухгалтерии». Он приплелся разом к трем разным газетам и
в каждой строчит
в особом направлении, и сводит все к одному; он чужим поддает, а своим сбавит где нужно, а где нужно — наоборот.
Висленев, грызя сухарь, распечатал конверт и прочел: «Примите к сведению, еще одна подлость: Костька Оболдуев, при всем своем либерализме, он женился на Форофонтьевой и взял за нею
в приданое восемьдесят тысяч. Пишу вам об этом со слов Роговцова, который заходил ко мне ночью нарочно по этому
делу. Утром
иду требовать взнос на общее
дело и бедным полякам. Завтра поговорим. Анна Скокова».
— На этот счет будьте покойны, — отвечал Горданов, окинув взглядом свою собеседницу, — во-первых, субъект, о котором
идет речь, ничего не заметит; во-вторых, это не его
дело; в-третьих, он женский эмансипатор и за стесняющее вас положение не постоит; а в-четвертых, — и это самое главное, — тот способ, которым я вам его передам, устраняет всякие рассуждения с его стороны и не допускает ни малейшего его произвола.
Будучи перевенчан с Алиной, но не быв никогда ее мужем, он действительно усерднее всякого родного отца хлопотал об усыновлении себе ее двух старших детей и, наконец, выхлопотал это при посредстве связей брата Алины и Кишенского; он присутствовал с веселым и открытым лицом на крестинах двух других детей, которых щедрая природа
послала Алине после ее бракосочетания, и видел, как эти милые крошки были вписаны на его имя
в приходские метрические книги; он свидетельствовал под присягой о сумасшествии старика Фигурина и отвез его
в сумасшедший дом, где потом через месяц один распоряжался бедными похоронами этого старца; он потом завел по доверенности и приказанию жены тяжбу с ее братом и немало содействовал увеличению ее доли наследства при законном
разделе неуворованной части богатства старого Фигурина; он исполнял все, подчинялся всему, и все это каждый раз
в надежде получить
в свои руки свое произведение, и все
в надежде суетной и тщетной, потому что обещания возврата никогда не исполнялись, и жена Висленева, всякий раз по исполнении Иосафом Платоновичем одной службы, как сказочная царевна Ивану-дурачку, заказывала ему новую, и так он служил ей и ее детям верой и правдой, кряхтел, лысел, жался и все страстнее ждал великой и вожделенной минуты воздаяния; но она, увы, не приходила.
У Павла Николаевича теперь, как мы видели,
дело шло о получении
в свои руки «каких-нибудь несчастных двадцати пяти или тридцати тысяч», и он уже был близок к обладанию этим основным капиталом, из которого
в полгода должны были народиться у него миллионы.
Данка уговорила Ципри-Кипри доплатить, без ведома мужа, всю убыточную разницу с тем, что после, когда таким образом будет доказана честность и стойкость Ципри-Кипри, Данка склонит своего мужа оказать еще больший кредит самой Ципри-Кипри, и тогда Данка сама
пойдет с нею
в желаемую компанию, и они сами, две женщины, поведут
дело без мужей и, заручившись сугубым кредитом, наконец обманут мужа Данки.
Слово Кишенского оказалось с большим весом, и Ванскок на другой же
день взяла
в конторе Бабиневича на полтинник двадцать листиков его издания и
послала их
в бандерольке Иосафу Платоновичу Висленеву.
Скажу примером: если бы
дело шло между мною и вами, я бы вам смело сказала о моих чувствах, как бы они ни были глубоки, но я сказала бы это вам потому, что
в вас есть великодушие и прямая честь, потому что вы не употребили бы потом мою искренность
в орудие против меня, чтобы щеголять властью, которую дало вам мое сердце; но с другим человеком, например с Иосафом Платоновичем, я никогда бы не была так прямодушна, как бы я его ни любила.
Он ей был не лишний: она
в самом
деле зябла, но вдруг чуть только всколыхнулась дверная портьера и вошедшая девушка произнесла: «Генрих Иваныч», Бодростина сейчас же вскочила, велела просить того, о ком было доложено, и
пошла по комнате, высоко подняв голову, со взглядом ободряющей и смущающей ласки.
Родители, разумеется, страшно перепугались, не сделала бы она чего с собою, да и от Поталеева этого нельзя было скрыть, он сам отгадал
в чем
дело и, надо отдать ему честь, не похвалил их, он прямо сказал им, что ни
в каком случае не хочет, чтобы девушку неволили
идти за него замуж.
Не забываю никаких мелочей из моих экзальтаций этого
дня: мне всегда
шло все черное, и я приняла это
в расчет: я была
в черном мериносовом платье и черной шляпке, которая оттеняла мои светло-русые волосы и давала мне вид очень красивого ребенка, но ребенка настойчивого, своенравного и твердого, не с детскою силой.
— Ах,
идите вы себе, пожалуйста! Какое мне до вас
дело, — отвечала, вспрыгнув
в тележку, Синтянина и, горя нетерпением, шибко поехала к своему дому.
К розысканию его велено было принять самые тщательные меры, заключающиеся у нас, как известно,
в переписке из части
в часть, из квартала
в квартал, — меры, приносящие какую-нибудь пользу тогда лишь, когда тот, о ком
идет дело, сам желает быть пойманным.
— Нет;
дело не за мной, а за обстоятельствами. Я
иду так, как мне следует
идти. Поспешить
в этом случае значит людей насмешить, а мне нужен свет, и он должен быть на моей стороне.
Третье, самое недавнее письмо говорило, что Михаил Андреевич на сих лишь
днях едва свалил с шеи большие и совершенно непредвиденные хлопоты, и очень рад будет вырваться домой
в деревню, где, по его распоряжению, быстро
идут постройки фабрики и заводов, на коих будут выделываться
в обширном размере разные животные продукты.
— Ну и пускай себе будет видно: этими господами стесняться нечего, да и это, наконец, уж ее
дело или их общее
дело, а не наше. Мы же свое начнем по порядку, оно у нас порядком тогда и
пойдет. Вот она теперь третью неделю живет
в нумерке, и ведь она же, не видя этому никакого исхода, конечно о чем-нибудь думает.
Надо пользоваться обстоятельствами и временем, иначе, извините меня, я знаток
в таких
делах: этакая женщина как Казимира с ее наружностью, именем и ласками, долго
в запамяти
в Петербурге не останется и далеко
пойдет.
Он одевался, лепеча Горданову, что, едучи
в Россию, он никак не думал заниматься здесь подобными
делами, но что его неудачи
шли за неудачей, музыки его никто не хотел слушать и вот…
— О, не беспокойтесь, не беспокойтесь, уж я не опоздаю, — отвечал Жозеф, — я
иду по
делу, и вы увидите, что я эти несколько часов пребывания
в Берлине употреблю для себя с большою пользой.
— То-то! Я на тебя надеюсь. Ты один эту механику проследить можешь; тут
дело темное: вор на вора
в донос
идет.
В самом
деле, чего тут только не было: и аэростаты, и газодвигатели, и ступоходы по земле, и времясчислители, и музыкальные ноты-самоучки, и уборные кабинеты для дам на улицах, и наконец пружинные подошвы к обуви, с помощью которых человеку будет стоить только желать
идти, а уже пружины будут переставлять его ноги.
— И по
делу,
в которое мне, как жене его, может быть неудобно было бы вмешиваться, но (Глафира едва заметно улыбнулась) с тех пор, как мы с вами расстались, свет
пошел наизнанку, и я нахожу себя вынужденной просить вас объясниться со мною.
В ней мелькнула уверенность, что если Горданов ее еще до сих пор и не выдал, то непременно выдаст
в минуту опасности, если
дело убийства
пойдет неладно.
Крылатые слова, сказанные об этом стариком, исполнили глубочайшего страха Глафиру. Она давно не казалась такою смятенною и испуганною, как при этой вести. И
в самом
деле было чего бояться: если только Бодростин возьмет завещание и увидит, что там написано, то опять все труды и заботы, все хлопоты и злодеяния, все это могло
пойти на ветер.
Между тем утром, перед наступлением которого Катерина Астафьевна Форова, окупировав «Маланьину свадьбу», уснула с намерением
идти на другой
день на смертный бой с Ларой, и между нынешним
днем, когда мы готовы снова встретить Ларису, лежит целая бездна,
в которой нет ничего ужасающего, а только одна тягость и томление, уничтожающие всякую цену жизни.
Дело заключалось
в том, что Глафира Васильевна, получив согласие Ларисы погостить у нее еще несколько
дней,
посылала в город нарочного с поручением известить, что Лара остается у Бодростиных и что если муж ее приедет
в город, то она просит его дать ей знать.
Настал наконец
день нового и неожиданного для нес унижения, которое сначала носилось
в виде предчувствия необходимости ухаживать за Ропшиным и наконец явилось
в форме явного сознания необходимости угождать ему. Приходилось
идти несколько далее, чем думалось…
Но тут произошла вещь самая неожиданная, поразившая Лару жестоко и разразившаяся целою цепью самых непредвиденных событий: столь милостивая к Ларисе Глафира встретила ее сухо, выслушала с изумлением и, сильно соболезнуя об исходе, какой приняло
дело, советовала Ларе немедленно же
послать вдогонку за мужем депешу или даже ехать вслед за ним
в Петербург и стараться все поправить.
Эта самая обыкновенная весть подействовала на Синтянину чрезвычайно странно, и она тотчас же, как только ей подали самовар,
послала в эту гостиницу просить Форова немедленно прийти домой, но посланная женщина возвратилась одна с клочком грязной бумажки, на которой рукой Филетера Ивановича было написано: «Не могу
идти домой, — спешите сами сюда, здесь слово и
дело».
Исчезновение Жозефа смутило Александру Ивановну, но она ничего не могла сделать. Не
идти же ей
в самом
деле тревожить больную Лару. Разговор и без него продолжался не прерываясь. Бодростин с Гордановым толковали о их фабрике бульона и мясных консервов, которая служила пугалом для крестьян, приписывавших нагнанному скоту начавшийся коровий падеж.
Бодростин их прогнал; был большой шум, и
в дело вмешался чиновник, расследовавший причины смерти Водопьянова, грозил
послать в город за военною командой.
Висленев решительно не мог отвязаться от этого дурака, который его тормошил, совал ему
в руки свайку и наконец затеял открытую борьбу, которая невесть чем бы кончилась, если бы на помощь Жозефу не подоспели мужики, шедшие делать последние приготовления для добывания живого огня. Они отвели дурака и за то узнали от Жозефа, что вряд ли им удастся их
дело и там, где они теперь расположились, потому что Михаил Андреевич
послал ночью
в город просить начальство, чтоб их прогнали из Аленнина Верха.
Вот он
идет раз, видит сидит
в лесу при чищобе на пенечке бурый медведь и говорит: «Мужик Афанасий травкой подпоясан, это я сам и есть коровья смерть, только мне божьих мужичков очень жаль стало: ступай, скажи, пусть они мне выведут
в лес одну белую корову, а черных и пестрых весь
день за рога держут, я так и быть съем белую корову, и от вас и уйду».
Когда все из дому Синтяниной удалились искать бежавшую Лару, майор Форов избрал себе путь к Евангелу,
в том предположении, что не
пошла ли Лариса сюда. Это предположение было столько же невероятно, как и все другие, и Форов
шел единственно для очищения совести, а на самом же
деле он был глубоко убежден, что Ларису искать напрасно, что она порешила кончить с собою, и теперь ее, если и можно сыскать, то разве только мертвую.
Месяцев пять спустя после убийства и ряда смертей, заключивших историю больших, но неудавшихся замыслов Горданова и Глафиры, часов
в одиннадцать утра раннего великопостного
дня, по одной из больших улиц Петербурга
шла довольно скорыми шагами молодая женщина
в черной атласной шубе и черной шляпе. Она часто останавливалась против надписей об отдающихся внаймы квартирах, читала их и опять, опустив на лицо вуаль,
шла далее. Очевидно, она искала наемной квартиры и не находила такой, какая ей была нужна.