Неточные совпадения
Худой, изможденный учитель Агап,
в казинетовом пальтишке и дырявых сапогах, добыл из кармана кошелек с деньгами и
послал Рачителя за новым полуштофом: «Пировать так пировать, а там пусть дома жена ест, как ржавчина». С этою счастливою мыслью были согласны Евгеньич и Рачитель, как люди опытные
в житейских
делах.
Около Самоварника собралась целая толпа, что его еще больше ободрило. Что же, пустой он человек, а все-таки и пустой человек может хорошим словом обмолвиться. Кто
в самом
деле пойдет теперь
в огненную работу или полезет
в гору? Весь кабак загалдел, как пчелиный улей, а Самоварник орал пуще всех и даже ругал неизвестно кого.
Попадались и другие пешеходы, тоже разодетые по-праздничному. Мужики и бабы кланялись господскому экипажу, — на заводах рабочие привыкли кланяться каждой фуражке. Все
шли на пристань. Николин
день считался годовым праздником на Ключевском, и тогда самосадские
шли в завод, а
в троицу заводские на пристань. Впрочем, так «гостились» одни раскольники, связанные родством и многолетнею дружбой, а мочегане оставались сами по себе.
Маврина семья сразу ожила, точно и
день был светлее, и все помолодели. Мавра сбегала к Горбатым и выпросила целую ковригу хлеба, а у Деяна заняла луку да соли. К вечеру Окулко действительно кончил лужок, опять молча поужинал и улегся
в балагане. Наташка радовалась: сгрести готовую кошенину не велика печаль, а старая Мавра опять горько плакала. Как-то Окулко
пойдет объявляться
в контору? Ушлют его опять
в острог
в Верхотурье, только и видела работничка.
Все понимали, что
в ходоки нужно выбрать обстоятельных стариков, а не кого-нибудь.
Дело хлопотливое и ответственное, и не всякий на него
пойдет. Раз под вечер, когда семья Горбатых дружно вершила первый зарод, к ним степенно подвалила артелька стариков.
Прошел и успеньев
день. Заводские служащие, отдыхавшие летом, заняли свои места
в конторе, как всегда, — им было увеличено жалованье, как мастерам и лесообъездчикам. За контору никто и не опасался, потому что служащим, поколениями выраставшим при заводском
деле и не знавшим ничего другого, некуда было и деваться, кроме своей конторы. Вся разница теперь была
в том, что они были вольные и никакой Лука Назарыч не мог
послать их
в «гору». Все смотрели на фабрику, что скажет фабрика.
Мягкий белый снег
шел по целым
дням, и
в избушке Таисьи было особенно уютно.
— Ну, они на Святом озере и есть, Крестовые-то… Три старца на них спасались: Пахомий-постник, да другой старец Пафнутий-болящий, да третий старец Порфирий-страстотерпец, во узилище от никониан раны и напрасную смерть приявший. Вот к ним на могилку народ и ходит. Под Петров
день к отцу Спиридону на могилку
идут, а
в успенье — на Крестовые. А тут вот, подадимся малым
делом, выступит гора Нудиха, а
в ней пещера схимника Паисия. Тоже угодное место…
Туляки стояли за своего ходока, особенно Деян Поперешный, а хохлы отмалчивались или глухо роптали. Несколько раз
в кабаке
дело доходило до драки, а ходоки все стояли на своем. Везде по избам, как говорила Домнушка, точно капусту рубили, — такая
шла свара и несогласие.
В первые же
дни мальчик так отмахал себе руки, что не мог
идти на работу.
— Не твое это
дело, барышня, наши мужицкие разговоры слушать… Иди-ка к себе
в комнату да читай
в свою книжку.
Вообще происходило что-то непонятное, странное, и Нюрочка даже поплакала, зарывшись с головой под свое одеяло. Отец несколько
дней ходил грустный и ни о чем не говорил с ней, а потом опять все
пошло по-старому. Нюрочка теперь уже начала учиться, и
в ее комнате стоял особенный стол с ее книжками и тетрадками. Занимался с ней по вечерам сам Петр Елисеич, — придет с фабрики, отобедает, отдохнет, напьется чаю и скажет Нюрочке...
Прекрасная вещь сама по себе, потому что не потребуется практикующейся нынче сушки дров, а потом и дров потребуется вдвое меньше, потому что
в дело пойдет и хворост, и щепы, и разный хлам.
— А кто его любит? Самое поганое
дело… Целовальники, и те все разбежались бы, если бы ихняя воля. А только
дело верное, поэтому за него и держимся… Ты думаешь, я много на караване заводском наживу? Иной год и из кармана уплывет, а кабаками и раскроюсь. Ежели бог
пошлет счастки
в Мурмосе, тогда и кабаки побоку… Тоже выходит причина, чтобы не оставаться на Самосадке. Куда ни кинь, везде выходит, что уезжать.
На фабрике работа
шла своим чередом. Попрежнему дымились трубы, попрежнему доменная печь выкидывала по ночам огненные снопы и тучи искр, по-прежнему на плотине
в караулке сидел старый коморник Слепень и отдавал часы. Впрочем, он теперь не звонил
в свой колокол на поденщину или с поденщины, а за него четыре раза
в день гудел свисток паровой машины.
Долго стоял Коваль на мосту, провожая глазами уходивший обоз. Ему было обидно, что сват Тит уехал и ни разу не обернулся назад. Вот тебе и сват!.. Но Титу было не до вероломного свата, — старик не мог отвязаться от мысли о дураке Терешке, который все
дело испортил. И откуда он взялся, подумаешь: точно из земли вырос…
Идет впереди обоза без шапки, как ходил перед покойниками.
В душе Тита этот пустой случай вызвал первую тень сомнения: уж ладно ли они выехали?
В день похорон, когда Нюрочка одна
пошла из дому, она увидела, как у ворот груздевского дома, прислонившись к верее, стоял груздевский обережной Матюшка Гущин, а около него какая-то женщина.
День шел за
днем с томительным однообразием, особенно зимой, а летом было тяжелее, потому что скитницы изнывали
в своем одиночестве, когда все кругом зеленело, цвело и ликовало.
— А вот и
пойдет… Заводская косточка, не утерпит: только помани. А что касаемо обиды, так опять свои люди и счеты свои… Еще
в силе человек, без
дела сидеть обидно, а главное — свое ведь кровное заводское-то
дело!
Пошлют кого другого — хуже будет… Сам поеду к Петру Елисеичу и буду слезно просить. А уж я-то за ним — как таракан за печкой.
Пропаганда
шла какими-то подземными путями, причем оказались запутанными
в это
дело и старик Основа и выкрест Гермоген, а главным образом самосадчане.
В самый
день похорон, — хоронили покойницу ночью, чтобы не производить соблазна, — прискакал с Самосадки нарочный с известием, что груздевский караван разбился. Это грозило полным разорением, а между тем Груздев отнесся к этому несчастию совершенно спокойно, точно
дело шло о десятке рублей.
Эти разговоры глубоко запали
в душу Артема, и он осторожно расспрашивал Мосея про разные скиты. Так незаметно
в разговорах и время прошло. Шестьдесят верст прошли без малого
в сутки: утром рано вышли с Самосадки,
шли целый
день, а на другое утро были уже под Горюном. По реке нужно было проплыть верст двести.
Собственно громадные убытки от «убившего каравана» не могли здесь
идти в счет: они подорвали груздевские
дела очень серьезно, но за ним оставалась еще репутация деятельного, оборотистого человека, известное доверие и, наконец, кредит.
Красивое это озеро Октыл
в ясную погоду. Вода прозрачная, с зеленоватым оттенком. Видно, как по
дну рыба ходит. С запада озеро обступили синею стеной высокие горы, а на восток
шел низкий степной берег, затянутый камышами. Над лодкой-шитиком все время с криком носились белые чайки-красноножки. Нюрочка была
в восторге, и Парасковья Ивановна все время держала ее за руку, точно боялась, что она от радости выскочит
в воду. На озере их обогнало несколько лодок-душегубок с богомольцами.
— Ваши-то мочегане
пошли свою землю
в орде искать, — говорил Мосей убежденным тоном, — потому как народ пригонный, с расейской стороны… А наше
дело особенное: наши деды на Самосадке еще до Устюжанинова жили. Нас неправильно к заводам приписали
в казенное время… И бумага у нас есть, штобы обернуть на старое. Который год теперь собираемся выправлять эту самую бумагу, да только согласиться не можем промежду себя. Тоже у нас этих разговоров весьма достаточно, а розним…
С него Енафа и
в дело пошла: он ее и выучил всему, значит, Гурий.
— Характер
в каждом
деле прежде всего, а остальное уже
пойдет само собой…
—
Пойдем ко мне
в волость ночевать, Никон Авдеич… Прежде-то мы с тобой ссоривались, а теперь, пожалуй, и
делить нам нечего.